– Скажи, чем я могу помочь?
– Все… все нормально, – сбивчиво отзывается девочка.
– Получила плохую отметку? По какому предмету?
– Нет.
– Тогда почему плачешь?
– А почему ты спрашиваешь? Дел своих нет?!
Невесело хмыкаю и запрыгиваю на подоконник:
– Вообще-то и правда нет.
– Это не значит, что можно лезть к другим людям.
Прижимаю пальцы к закрытым векам и надавливаю, желая унять жгучее напряжение после неспокойной ночи:
– Хорошо, я не буду. Извини.
Через пару минут дверь в кабинку открывается, из нее выходит девочка с растрепанной темной косой до пояса. Ресницы слиплись от слез, нос, усыпанный красными бугорками, кажется воспаленным. В одной руке она сжимает очки с толстыми стеклами, а в другой – потрепанную кожаную сумку, неуместно увешанную значками с мультяшными рисунками. Класс седьмой или восьмой на вид. Девочка прищуривается и воинственно спрашивает:
– Что уставилась?
– Ничего. Я просто сижу.
– Нашла место, – грубо бросает она и шагает к раковине.
– Не знала, что это укрытие уже занято, – отвечаю я, продолжая безотрывно наблюдать за ней.
Девочка открывает кран, набирает воду в ладони и старательно умывается, не глядя в зеркало. Движения резкие и жесткие, словно она хочет стереть что-то неприятное и ненавистное. Жалость сдавливает грудную клетку, но я не спешу вмешиваться. Не всем она нужна, и не все умеют ее принимать. Девочка промакивает бумажным платком щеки, протирает стекла очков и опускает их на нос. Она поворачивается к двери, и я громко и четко произношу название крема, который посоветовала мне тетя Яна для ухода за проблемной молодой кожей. Девочка замирает на мгновение, а после выходит в коридор, не проронив ни слова.
Как сильно нас волнует внешность и сколько влияния имеет на то, как воспринимают человека другие. Упаковка важнее, чем вкус? Обложка интереснее содержания? Сейчас есть столько возможностей усовершенствовать как тело, так и душу, но все почему-то зациклены на первом. Проще нанести тональник, чем признать ошибки. Надеть модную одежду, но продолжать лгать. Было бы здорово, если бы люди смотрели в первую очередь на себя и на свою суть, а не пытались самоутверждаться за счет других, но это уже утопия. Поэтому помимо оболочки приходится еще и броню носить, если сил на это хватает.
Мысли тянутся к Елисею, напоминая слова, которые он сказал мне после похода в салон. «Лана, будь я обычным пацаном, без титула и славы хулигана, то засыпал и просыпался бы под остроумные шутки о моих глазах и аниме. Люди смотрят на внешность и обожают вешать ярлыки, а еще они любят обсуждать, сплетничать и самоутверждаться за счет слабых». У него уже не просто броня, а доспехи. Крепкие и непробиваемые, с острыми шипами и пиками, чтобы не просто защититься, но и ранить нападающего. Откуда это все? О чем хочет рассказать мне Сева? Мне действительно стоит бояться?
Проверяю время на телефоне, до конца большой перемены еще больше десяти минут. Обвожу взглядом уборную и разочарованно качаю головой. Какая я жалкая. Где же моя броня? Почему я должна прятаться и убегать? Война, значит? Манипуляторы вокруг? Ну я им покажу!
Спрыгиваю с подоконника и покидаю укрытие. Спускаюсь на первый этаж, в холле бурлит привычная суета. Генеральскую свиту нахожу быстро, вокруг них почти нет школьников, все благоразумно обходят крутых ребят стороной. Елисей стоит ко мне спиной, Витя и Рома, как обычно, смеются, Вероника снисходительно качает головой, а Настя… Настя улыбается мне с трогательной и всепрощающей грустью. Это белый флаг? Она сдается? Мы с ней и не соперничали толком, но ее жест кажется таким милым и душевным, что еще больше наполняет меня уверенностью. Друзья Елисея знают обо мне, о нас. Для всех мы пара, и мне нужно либо принять это, либо опровергнуть.
Шагаю вперед и останавливаюсь у Елисея за спиной, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он поворачивает голову, искоса глядя на меня. Ни капельки удивления, будто только этого и ждал. С трудом сглатываю, замечая, как расходится свита: Витя с Ромой в одну сторону, Настя с Вероникой в другую. Елисей разворачивается и опускает подбородок, глядя на меня без единой живой эмоции.
– Привет, – произношу я, не придумав ничего лучше.
– Привет, Лана. Ты что-то хотела?
– Угу…
– Я тебя внимательно слушаю, – холодно говорит он.
Неужели ему и правда все равно? Вглядываюсь в лицо Елисея, умоляя дать хоть какой-то знак и не вынуждать делать то, что причинит мне боль. Уголки его губ едва заметно вздрагивают в короткой, но такой теплой улыбке, и он склоняет голову. Сердце принимается за работу с удвоенной скоростью, новый вдох кажется спасительным и свежим, будто я очутилась в горном лесу возле ручья и все-таки стала монахом, познав счастливый дзен. Это он, тот самый знак. Делаю крошечный шаг вперед и упираюсь лбом Елисею в грудь, приложив чуть больше усилий, чем следовало бы. В ответ мне прилетает порывистый толчок от его усмешки, а после звучит веселый голос:
– Ну и что это?
– Я тебя обнимаю.
– Правда? А похоже на то, что ты собиралась прописать мне хорошенько с головы, но плохо прицелилась.
– Это два в одном.
– Вот как? И чем же я такое заслужил?
– Тем, что мучаешь меня всю неделю.
– Я? А ты ничего не перепутала? Это ты запретила мне все на свете.
Закрываю глаза и вдыхаю легкий аромат туалетной воды, которым пропитана его рубашка. Свежий, чистый, умиротворяющий. Знакомый и приятный, как утро в лесу.
– А теперь разрешаю, – шепчу я.
Мои слова тонут в гуле голосов, но Елисей точно их слышит, потому что его ладони опускаются на спину и прижимают меня к теплой груди.
– Ну, наконец-то, – с облегчением и тонким уколом недовольства выдыхает он.
Поворачиваю голову, прижимаясь щекой к его плечу. Несмело поднимаю руки и крепко обнимаю Елисея в ответ. Сомнения тают, тонкие ручейки переживаний утекают и исчезают без следа. Я всю неделю с ума сходила, а нужно было всего лишь сделать шаг. И уже не важно, где мы, видят ли нас и что думают. Мне хорошо. Так хорошо, что хочется смеяться в голос. Катя в очередной раз оказалась права. Еще немного, и я должна буду поставить ей памятник.
– Я уже не верил, что дождусь.
– А если бы не дождался?
– Тебе не понравится мой ответ.
– Все равно скажи.
– Пришлось бы попросить рыжую придумать для меня план преследования.
Смеюсь, выпутываясь из объятий, и отступаю, поднимая голову.
– Сева хочет увидеться со мной сегодня, – говорю я. – Сказал, разговор очень важный и он касается тебя.
– И? – сухо спрашивает Елисей.
– Что «и»? Тебе все равно?
– Кто такое сказал?
Взмахиваю указательным пальцем у него перед носом:
– Твое каменное лицо!
Елисей перехватывает мою ладонь и медленно ее опускает. В его глаза заползает ночь, поглощая звездное сияние.
– Ты хочешь, чтобы я запретил тебе общаться с ним?
– Нет, я…
– А потом ты все равно пойдешь, но втихую, чтобы не узнал. Где логика?
– Я не об этом!
– Тогда о чем? Лана, мне офигеть как трудно понять тебя, поэтому будь добра, объясни, что у тебя в голове?
– С чего ты взял, что я пойду втихую?
– Ты слишком любопытная, чтобы отказаться.
– А ты… ты…
Елисей приподнимает брови и сверкает недобрым взглядом:
– Ну что? Говори.
Смотрю в потолок и прискорбно вздыхаю. И почему мы все время ссоримся? Может, мы несовместимы?
– Ты совсем меня не ревнуешь, да? – спрашиваю я с нескрываемой обидой.
– А эта информация откуда? Черт возьми, Лана, ну где ты все это берешь? Сама придумываешь или рыжая подкидывает, показывая примеры из романов?
Елисей отворачивается, и до меня вдруг отчетливо доходит, что сомнения, терзавшие меня последние дни, едва ли мои собственные. Хлопаю ресницами, словно выхожу из транса, Елисей кажется не на шутку взбешенным. Челюсть напряжена, глаза злющие, как у черта. Он такой же, как я, и чувствует то же самое. Беспомощность, непонимание и волнение из-за того, что все идет наперекосяк. Мы стоим в одном углу и мешаем друг другу выбраться.
– Прости, я просто… – бормочу растерянно, судорожно подбирая слова.
Елисей переплетает наши пальцы и притягивает меня ближе, заставляя запрокинуть голову, чтобы оказаться лицом к лицу.
– Если я скажу тебе не ходить, ты не пойдешь?
– Что Сева хочет мне рассказать?
– Видишь, – усмехается Елисей. – Я же говорил.
– Расскажи сам, и я не пойду.
– Откуда мне знать, что именно Сева собирается тебе рассказать?
– Там есть из чего выбирать?!
Елисей задумывается на мгновение, а после показывает мне ту самую сумасшедшую улыбку, которую я видела в «Золотой рыбке»:
– Я никого не убивал, все остальное правда.
– Это должно меня успокоить?!
– Не хочу тебе спойлерить свои темные стороны, будет неинтересно.
Да он смеется надо мной! Шутник чертов!
– А тебе, я смотрю, весело?
– Почему у тебя веки опухшие? Плакала или выпила на ночь слишком много воды?
– Не уходи от темы! – взвинченно вскрикиваю я. – Что мы будем делать с Севой и со всем остальным?!
– О-о-о… Так мы наконец-то команда?
– Да!
– Очевидно, что тебе придется пойти.
– Это может быть провокацией.
– Скорее всего, – кивает Елисей. – Он мог поговорить с тобой сразу после игры, но ждал неделю. Это подозрительно.
– И правда. Как ты это делаешь?
– Что именно? Разумно мыслю? Вряд ли ты поймешь, это врожденное.
Хлопаю его по плечу, но не чувствую злости. Кажется, у меня начинает вырабатываться иммунитет к его подколкам.
– Как ты заставляешь меня принимать быстрые решения и говорить необдуманную правду? – спрашиваю я, подобрав точную формулировку, к которой невозможно докопаться.
– Когда ты бесишься, то становишься предельно честной и с окружающими, и с собой.
– А рядом с тобой я всегда бешусь, – говорю я, закатывая глаза.
– Именно.