Вика победно посмотрела на Калачёва поверх пивной кружки. Тот усиленно жевал и медленно обдумывал ее сумбурные предположения. Наконец понял в чем, собственно, логика.
— Не будет убивать, если не перейдет на органные педали! Ими можно лупить по голове, — он попытался смазать торжество собеседницы.
— Очень смешно, — согласилась Вика, но ни на секунду не улыбнулась.
— Так я должен узнать про струны?
— Да.
— Стоп, а если гитара семиструнная?
— Я узнавала — это разные комплекты. Специалист разберет. Но если семиструнная, то ждите последнего трупа весной. Но, зная, что он точно будет, вы же сможете что-то сделать?
— А что ты сделаешь потом? — Калачёв не обратил внимания на ее последний вопрос.
— Напишу.
— О чем? — возмутился он. — Это же всё чистой воды фантазия! Как ты докажешь, что это была именно девушка, а не мужчина, не подросток? Свидетелей-то нет!
«Это у тебя нет свидетелей, — отвела взгляд Вика. — А все-таки ты не дурак. Придется выкручиваться!»
— Я только предполагаю, что убийца — девушка. Например, такая ситуация: ее однажды изнасиловали, она получила ужасную душевную травму и теперь мстит всем водителям. Девушка немного спятила, в жизни этого не видно, но в особые периоды — весной и осенью, в дождь — она выходит на дорогу с гитарной струной. И это будет не совсем статья... Это будет... рассказ. Я напишу рассказ и отправлю его в газетку, которая специализируется на криминальной тематике. Там публикуют и такие, творческие работы. Объявлен конкурс на лучшее произведение малой формы и я хочу поучаствовать. — разогнавшись, Вика заливала не запинаясь: — причем одно из условий — основа событий должна быть реальная. То есть, сам рассказ пусть будет вымыслом, но на базе реальных событий. Дело девушки с гитарной струной мне идеально подходит. Оно необычное, немного завораживает, можно многое выжать в художественном смысле! Так что, мой рассказ будет версией раскрытия загадочного дела. Я только стремлюсь сделать свою версию максимально правдоподобной. Помоги, а?
— А что победителю дадут?
«Попался!» — просияла Вика.
— Триста баксов, — брякнула она от радости.
— Нормально, — одобрил Калачев.
Вика заулыбалась, будто уже держала зелень в руках.
— Хорошо, — последовал долгожданный ответ. — Раз такое дело — помогу тебе. Узнаю прямо сегодня. Есть возможность.
— Что ты за это хочешь? — сейчас у Вики можно было бы выпросить Тадж-Махал, но Витя не стал этого делать. Его круглое румяное лицо стало вдруг очень серьезным. Он еще раз вытер губы салфеткой и серьезно ответил:
— Пожалуйста, не проси меня больше помогать тебе! — Вика немного вздрогнула и потянулась к пивной кружке, чтобы скрыть смущение. Калачев объяснил: — Я не хотел тебе говорить, просто это мои проблемы, но после того как вышла та, первая, статья о водителях, меня выставили из пресс-службы. Ты совершенно не виновата, потому что я на свой страх и риск обратился к тебе. Думал, что важнее спасти жизнь следующего водителя... Но ведь у нас субординация и нельзя без приказа. Это правильно, наша структура — серьезная сила, ею надо кому-то одному управлять, а то будет полный абзац. А я просто глупость сделал... Мне и звания следующего не дали. Вот так.
— А дело роженицы? — спросила Золотова.
— Нет, там все в порядке, — успокоил ее Виктор. — Тогда я уже был в убойном отделе, но меня попросили найти хорошего журналиста для описания этого дела. Все были немного потрясены, сочли, что надо припугнуть и других таких мамаш. Только с водителями плохо получилось.
— Прости, — подавленно прошептала Вика. — Я больше не побеспокою тебя. Не надо, чтобы были неприятности. Тогда и про струну не надо узнавать...
Калачёв улыбнулся:
— Последнее я сделаю. Мне не трудно будет, есть такие резервы, но больше не надо, ладно? И если тебе информация понадобится, то звони новому пресс-секретарю. Там сейчас хорошая девушка сидит. Она тебе все расскажет, что нужно и что можно... — он снова улыбнулся, но на этот раз виновато. — Прости... Я и сам виноват!
Золотова всегда болезненно относилась к чужим проблемам, особенно если была как-то причастна к их возникновению поэтому домой она вернулась с неприятным чувством вины. Вот как получилось! Та статья никому не помогла, а самому Вите даже навредила.
Войдя в тесную, знакомо пахнущую, прихожую, Вика поставила пакет с банкой пива и продуктами на пол. Она медленно, устало вылезла из куртки, неловко сковырнула с ног грязные ботинки и, подхватив пакеты, поволоклась на кухню. Завтра придётся весь день жарить, парить и варить. Еда в доме должна быть в изобилии, свежая и горячая.
Пакет выпустил из себя огромную кипу непокорных свертков. Каждый норовил с ветерком съехать с общей кучи и хлопнуться об пол. Вика запрыгала вокруг стола, борясь с этой тенденцией, но была наголову разбита, потому что противника поддерживала сила земного притяжения, а Вику — никто. От обиды за отсутствие у себя тылов пусть самой скромной прочности, Вика села на пол и заплакала. Пакеты весло попрыгали со стола, но самые сознательные, все же остались. Спасибо и на этом.
А как она надеялась на сегодняшний вечер! Как ждала его всю неделю! Как была благодарна своей единственной союзнице — рыбалке. Иногда Вике казалось, что если бы не эти перерывы, эти свободные один — два вечера в неделю, она бы уже умерла. И если бы не работа. Вспомнив о работе, о гитарных струнах и Вите Калачёве, Золотова заплакала еще горше. Иногда ее прорывало вот так, при малейшем поводе. Раньше она не позволяла себе распускаться — сказывалась спортивная школа, где учили всегда подниматься после падения и пытаться преодолеть себя снова и снова. А в последнее время слишком устала играть пьесу «Спокойствие и выдержка» перед одним зрителем во всем зале. Тем более, что этот зритель — она сама и есть!
Просижу тут весь вечер, буду сидеть и плакать, и плакать, и плакать...
Потом, не поднимаясь с пола, потянулась за банкой пива, нащупала ее на столе, открыла и попыталась отхлебнуть. В рот попала одна пена. Нужен был стакан и эта простая потребность вывела Вику из слезливой апатии, заставив подняться с пола. Она неловко повернулась, вставая на ноги, и поясницу пронзила боль. После выкидыша все время болела спина. Лечиться не хотелось. Какой смысл? Детей уже не родить, а в ее собственной жизни одной болью больше, одной меньше — без разницы!
Постепенно все стало приходить в норму: нашелся стакан, несколько глотков пива освежили горло после соленых слез, пакеты перестали кочевряжиться и послушно улеглись на полках в холодильнике. Вспомнились слова Вити о том, что статья о водителях была его собственной инициативой. Ладно, не так уж Вика и виновата! Золотова приготовила себе поесть, включила телевизор, пощелкала пультом, решила принять душ. В ванной, спустив джинсы на пол, завозилась с замком на серебряной цепочке и тут услышала телефонный звонок. Выскочила из ванной, путаясь в штанах, отчего ее походка напоминала передвижение каторжника в кандалах.
— Да! — Вика схватила трубку. Там что-то запиликало и когда связь установилась, Витя Калачев сказал:
— Узнал я все, как и обещал. Записывай!
2003 год
Алиса всегда любила солнце. Она с легкостью переносила летнюю жару, никогда не отказывалась поработать на даче с родителями и обожала ходить с подружками на пруд. Люди прячутся от солнца, часто называют его назойливым и обжигающим, мажутся солнцезащитными кремами и носят на головах шляпы и фуражки. Но только не Алиса. Она настолько обожала светило, что не могла защищаться от него. Это же все равно что защищаться от самой себя! От природы смуглая и жароустойчивая, Алиса могла часами ходить по раскаленному летнему городу просто ради удовольствия ощущать солнечные поцелуи на плечах, руках, икрах ног. А если обгорала и ночью мучилась от боли и повышенной температуры, то никогда и никому не жаловалась. Она не имела такой привычки — жаловаться.
А зимнее солнце Алиса любила еще больше. Эти редкие деньки с бриллиантовой пылью в воздухе и кипельной белизной на земле казались ей драгоценными камнями в унылости будней, чудесным праздником, личным и собственным праздником Алисы Мысковой.
Не любила только дождь...
— Аленька! — раздался мамин голос из двери кухни, — помоешь посудку? А то я...
Мама не договорила, потому что зазвонил телефон.
— Ага, Валь... Да, слышала. Валь, я сейчас возьму трубочку в спальне и мы поболтаем... — потом Алисе: — Доченька, я с тетей Валей поговорю по телефончику, а ты тут...
— Хорошо, мамочка, — Алиса покладисто, как и обычно, согласилась помочь по дому. Она была образцовой девочкой. И в свои двадцать два тоже. Мама, да и папа, возраст дочери законсервировали в районе двенадцати лет и жили в чудесном сказочном мире неведения и родительской беззаботной гордости. Алиса же не могла разрушить эту сказку. Алисы вообще, и Мыскова в частности никогда не рушат чужих иллюзий, но и в свои посторонних не пускают.
Хрупкие, но сильные руки отложили гитару и костяной медиатор. На гитаре не было струн. Кончились струны. А были хорошие, импортные. Папа из Москвы привозил когда-то. Он хотел и гитару ей подарить покруче, но гитару Алиса менять отказалась — любила свою старую. Вот новые струны ей понравились. Медиатор тоже имел свою историю: эту вещицу ей когда-то, три года назад, подарил Андрюшка. Три года? Не может быть! Она живет без Андрюшки три года и до сих пор не понимает, как. Алиса позвонила ему года полтора назад, когда было плохо до конца, но его строгая мама ответила, что Андрюша теперь живет и служит под Магаданом. После армии он остался служить в своих ракетных войсках. Теперь он поступил в военный институт и скоро станет офицером. В Гродин Андрюша не вернется никогда. Эта высокомерная женщина обожала своего Андрюшу, но, как ни странно, разбаловать его так и не сумела. Зато воспитала в нем болезненную щепетильность и непримиримую брезгливость. Особенно в области морали. Андрей был строг и к себе, но и остальных судил по высшей мерке. И, уж конечно, жена Цезаря должна быть не такой как Алиса... не изнасилованной.