— Когда ребенок родится, — перебивает Нора твердым тоном.
Я улыбаюсь, желая, чтобы моя свирепая и любящая подруга обладала властью над такими вещами.
— Когда он родится, — уступаю я, хотя еще не полностью убеждена. — Он будет связан со мной - с нами, — поправляю, думая о маленьком человеке внутри себя. — Навсегда. Независимо от того, разведусь я с ним прямо сейчас или нет, это ничего не изменит, —поворачиваюсь, чтобы посмотреть на свою лучшую подругу. —Клянусь, попозже я выгоню его и разведусь, если он не возьмет себя в руки, — говорю я, чувствуя себя комфортно, глядя ей в лицо теперь, когда говорю что-то более близкое к правде.
Хотя вся эта ситуация является дерьмовым шоу, поведение Кипа, по крайней мере, дает мне правдоподобную причину развестись с ним,
когда мне выдадут Гринкарту.
Однако Нора все еще хмуро смотрит на меня. Ее красивое лицо морщится, бледная кожа расцветает румянцем на щеках, вероятно, от ярости.
— Я переживаю за тебя. Когда у вас наконец появится чудоребенок, он должен быть с мужчиной, который будет вас обожать и делать весь этот процесс волшебным.
Я отправляю в рот полную вилку еды и пожимаю плечами.
— Детка, возможно, у тебя получился волшебный роман, который слишком идеален для реальности, но нам, простым смертным, приходится мириться с тем фактом, что чудеса случаются не часто, и уж точно они, черт возьми, не происходят в одном и том же месте дважды. Я разберусь с этим, — указываю вилкой на свой живот. —Для меня это само по себе чудо. Для меня это уже волшебно. Даже несмотря на то, что я первый триместр сидела возле унитаза целыми днями, — шучу я.
Глаза Норы начали блестеть.
— Но ты заслуживаешь волшебства. Всего этого.
Мое горло обжигает от эмоций, прозвучавших в ее голосе.
Теперь, когда я справилась с утренней тошнотой, мое тело перенаправило свою энергию, которая ранее использовалась для вызывания рвоты, на то, чтобы заставить меня резко и гормонально реагировать на все и вся.
— Оно уже есть, — шепчу. — Правда, — указываю на окна, из которых открывается вид на океан. — Этот дом. Ребенок. Лучшая подруга, которая только может быть, — мой взгляд падает на автокресло. — Лучшая племянницаУ меня есть Тина, Тиффани, Каллиопа. Я и представить себе не могла подобной жизни. Это мое волшебство. Я чертовски уверена, что Кип мне не нужен.
Это правда.
В основном.
Но только не после полуночи.
Тогда мне правда нужен Кип.
Кип
Она повесила снимок на гребаный холодильник.
Не знаю, сделала ли она это, чтобы подразнить. Чертовски похоже на то, что так оно и есть. Но, к сожалению, я достаточно хорошо знаю Фиону, понимаю, что она сделала это не специально.
Если хочет быть стервой, она делает это в лицо, не желая, чтобы неправильно поняли ее манипулятивную чушь. Она повесила фотографию на холодильник, потому что ей так захотелось.
И, скорее всего, это не имеет ко мне никакого отношения.
Ну, вероятно, это как-то связано со мной, потому что я хорошо ее знаю, понимаю, что она приняла во внимание тот факт, что я увижу фотографию. Но, видимо, сделала вывод, что мне это неинтересно, потому что именно так я вел себя в последнее время.
Незаинтересованно.
Никакой ярости. Ни разу с того ужасного гребаного дня.
Я провожу свой день, общаясь с ней как можно меньше. Рано ухожу на работу, остаюсь там как можно дольше - к счастью, у нас чертова уйма работы, так что всегда есть чем заняться в трех городах, а потом возвращаюсь домой задолго после того, как она либо поест, либо ляжет спать.
Она часто бывает у Норы и Роуэна.
Когда ее там нет, она сидит у Тины и Тиффани.
Нора тоже приходит сюда. Она демонстративно игнорирует меня или старается изо всех сил. Я догадался, что попал в ее черный список, потому что Фиона рассказала ей о моей реакции на беременность. Не думаю, что Фиона рассказала ей о том, что весь наш брак – полная
чушь, потому что она не хочет втягивать свою подругу в это, и все еще продолжает разыгрывать, что мы вместе.
Роуэну тоже нечего сказать мне. Он разговаривает со мной, потому что должен, потому что мы деловые партнеры, но никогда ни о чем другом.
Он потерял уважение ко мне. Я вижу это. Чувствую. И это пиздец как больно.
То же самое со всеми в городе. Они не знают подробностей.
Фиона не транслирует подобное дерьмо. Но они знают, что она беременна, а я много работаю и больше не захожу в пекарню. Ни за что на свете я не смогу притворяться перед толпой зрителей. Не сейчас, когда у нее появился этот небольшой бугорок на животе.
Они не знают подробностей, но могут сделать вывод. На меня косо смотрят пожилые дамы, которые обычно подмигивали. Клиенты вежливы со мной и жизнерадостны с Роуэном. В каждом гребаном местном магазине, куда я захожу, никто не смотрит мне в глаза, и не упаковывают мои продукты.
Каллиопа. Черт, это ужасно укололо. Нора безуспешно пытается игнорировать меня - она просто слишком хороший человек для такого, – Каллиопа же ведет себя так, как будто меня даже нет в комнате. Как будто меня вообще никогда не существовало.
Это поразило меня больше, чем я ожидал. Она всегда была моей союзницей. Никогда не осуждала, даже когда я был в самом хреновом состоянии, самым жестоким по отношению ко всем окружающим. Не думал, что она когданибудь бросит меня.
Но она это сделала.
Ничего нельзя изменить.
Так не хочется с этим сталкиваться. Адвокат сказал, что мы, скорее всего, скоро получим уведомление о собеседовании. Тогда нам придется притвориться на одну встречу, и мы будем свободны.
Учитывая совокупность всех наших «улик», тот факт, что на
собеседовании Фиона явно будет беременна, и мои услуги дяде Сэму, наш адвокат не будет сомневаться.
Я могу убраться отсюда к чертовой матери и уехать… еще не знаю, куда. Разберусь с этим по дороге.
Я не позволял себе думать об этом решении или подвергать его сомнению. До тех пор, пока не увидел Фиону, и не смог отвести от нее взгляд. Какая же она чертовски красивая. У нее появился небольшой животик. Она… какимто образом изменилась. Не физически, но чтото внутри. Поведение. Возможно, это клише, но она сияет. С каждым днем становится все краше.
Слава богу, черт возьми, что она больше не худеет.
Я не смог бы с этим жить. Видеть ее такой. Это разорвало бы меня на чертовы клочки.
Несмотря на ни на что, моя решимость не ослабла.
А теперь этот гребаный снимок.
Несколько снимков. Черно-белый. Ребенок. Ни гребаная клякса, ни что-то похожее на мармеладного мишку. Нет, настоящий ребенок.
Мой гребаный ребенок.
Я тереблю края бумаги дрожащими руками.
Я уже держал в руках одну из этих фотографий раньше. В центре зоны боевых действий, когда мои пальцы были перепачканы грязью.
Повсюду носил эту фотографию с собой. А потом еще одну, когда родилась дочь. Пока она росла, их много копилось. Я носил их с собой, как талисманы на удачу. Напоминания о том, что было у меня дома. К
чему я собирался вернуться.
А потом я сжег их, когда навестил ее могилу.
Как бы сильно мне ни хотелось сорвать фотографию с холодильника и поджечь ее к чертовой матери - даже поднять руку, чтобы снять ее, - я смотрю еще секунду, запечатлевая в памяти, а затем ухожу прочь.
Фиона
— Что за хрень?
Я не смотрю в ту сторону, откуда доносится голос. Нет, продолжаю пялиться в телевизор, есть чипсы и плакать.
Слово «рыдать» точнее описывает мое состояние.
Слышатся шаги, а затем Кип огибает диван и садится на кофейный столик передо мной.
— Что за хрень? — повторяет он, нахмурив брови, с тем серьезным выражением лица, которое было у него с тех пор, как я сообщила новость о беременности.
С тех пор он ни разу не улыбнулся. Ни разу.
Ни разу за месяцы.
Кип, человек, у которого, как я думала, была постоянная ухмылка на этом чертовом рту, теперь постоянно гримасничает, будто испытывает физическую боль.
Это только заставляет меня зарыдать еще сильнее, хотя этот мудак не заслуживает моих слез.
— Какого хрена ты плачешь? — требует он, теперь уже более жестко.
Он также не заслуживает объяснений, почему я плачу. Ему, конечно, не нужно знать, что даже я сама не знаю, почему плачу.
Конечно, есть множество причин, по которым я могу рыдать сейчас: холодный фальшивый муж, тяжелое финансовое положение, нестабильная иммиграционная ситуация, покрытые венами сиськи, изжога, ночные кошмары или судороги в ногах.
Все это достойно слез, но ни одно из них не является причиной, по которой я разревелась в этот конкретный момент.
— У-уходи, — рявкаю я. Или пытаюсь. Запинка в моем голосе притупляет резкость тона.
Кип никуда не уходит. Что, конечно, только заставляет меня заплакать еще сильнее. У меня нет сил бороться с ним. И его присутствие только усугубляет все мои перегруженные чувства.
— Фиона, — говорит он настойчиво, но теперь мягче. Голосом, который я почти узнаю. Настоящего Кипа. Или настоящий Кип холодный, жестокий и бесчувственный?
— Неужели ты не можешь просто быть злым, холодным и бессердечным, каким был последние четыре месяца? — скулю я.
Кип хватает меня за подбородок, приподнимая его.
Он заставляет меня посмотреть ему в глаза. Ну или не заставил, потому что я по-детски зажмурилась. Как будто это означает, что он не увидит моего покрасневшего взгляда, покрытого пятнами лица и общего жалкого вида.
Кип гладит меня по подбородку.
— Открой глаза, — просит он. Снова с этой знакомой, но странной мягкостью в голосе.
Именно мягкость заставляет меня подчиниться его приказу, несмотря ни на что.
Исчез жесткий, непреклонный взгляд. Его радужки снова заискрились, как океан.
— Почему ты плачешь?
Я глубоко вздыхаю. Потом еще раз.
— Не знаю, — честно отвечаю.
— Не знаешь? — спокойно повторяет он.
Я качаю головой.
— В какойто момент я счастлива. В следующий момент злюсь…