– Как там наши? – поинтересовался Контейнер, не прекращая стрелять.
– Хреново. Пеева бросила в атаку последние резервы. Флот тонет, осталась всего пара катеров. Похоже, мы проиграли, – грустно поведала Олька.
– Мы еще живы, а значит, можем драться! – заявил Контейнер, и в ту же секунду шальная пуля высекла искры в сантиметре от его лица. Листоноша нырнул за парапет.
Все, тир закрывается. Снайпер обнаружен и сейчас будет уничтожен.
– Бегут, сволочи! – сообщил Ренькас, державший в поле зрения площадь и лестницу, ведущую на колокольню. – Штурмовать собираются. Вон вам!
Он швырнул вниз связку гранат и дымовых шашек. Ахнуло звонко, в ратуше повылетали последние стекла. Энтузиазма у штурмующих почтамт поубавилось.
Но все равно, теперь проигрыш был вопросом времени.
«Ну что, Контейнер, – спросил листоноша сам у себя, – не получилось? Развязал большую войну, погубил кучу людей – и проиграл?
Черта с два! Листоноши не сдаются!»
Он опять вскинул снайперскую винтовку и принялся стрелять – сначала по бегущим от ратуши вертухаям, потом по окнам ратуши. И тут небо закрыла тень.
Контейнер поднял голову.
Это была Лапута.
Они все-таки прилетели.
Никогда еще звук падающих бомб не был столь приятен слуху Контейнера.
Керченцы запаниковали. Как только первые термобарические бомбы уничтожили «Грады», а кумулятивные снаряды вспороли бетонные укрепления береговой обороны, защитники Керчи бросилась, кто куда. Бомбы – зажигалки с напалмом, обычные фугасы, кассетные боеприпасы – сыпались из Лапуты, словно из рога изобилия. В акватории порта всплыла брюхом вверх подводная лодка в луже горящего мазута.
Немногочисленные морские десантники все-таки добрались до берега и побежали взрывать казармы. Ополченцы атаманши Пеевой форсировали остатки крепостной стены и устроили ожесточенное добивание бегущего противника.
Появление Лапуты в небе над Керчью переломило ход сражения.
Это произошло так быстро и стремительно, что с трудом укладывалось в голове.
– Смотрите! – выкрикнул Ренькас.
К ратуше подъехал БТР, из которого выскочил человек в сером камуфляже и… неужели? Да, совершенно верно! В серебряной маске!
– Ну, на ловца и зверь бежит, – пробормотал Контейнер, приникая к прицелу.
Он поймал серый силуэт в перекрестье и мягко выбрал спуск. Боек сухо щелкнул. Бракованный капсюль. Контейнер яростно передернул затвор, но Серебряная Маска уже скрылся в ратуше. Тогда Контейнер расстрелял движок бронетранспортера – тяжелые пули триста тридцать восьмого калибра легко пробили броню, и выкрикнул:
– За ним!
Вниз по лестнице, через площадь. На бегу подобрать автомат. Контуженный охранник у ратуши? Срезать короткой очередью. Дверь? Выбить ногой. Вниз, в бункер. Еще два охранника? Два выстрела. Готово.
Дверь бункера! Открыта! Вот это удача!
Внутри все трое – Ферзь, Иван Зарубка и Человек в Серебряной Маске.
– Стоять! – гаркнул Контейнер. – Не двигаться!
Правдоруб и Ферзь замерли, оцепенев от страха, а Серебряная Маска, напротив, начал двигаться плавно и быстро, точно сгусток ртути. Контейнер трижды выстрелил ему вслед – и все три раза промахнулся. Потом в подобранном автомате закончились патроны.
«Он листоноша! – осенило Контейнера. – Никто другой не смог бы двигаться так».
– Я так понимаю, вы тот самый пресловутый Контейнер? – без тени эмоций спросил Серебряная Маска.
Ренькас и Боевой Зяблик, отставшие еще на площади – куда им угнаться за листоношей – ворвались в бункер.
– Пакуйте уродов, – сказал Контейнер, кивнув на Ферзя и Зарубку. – А с этим я сам разберусь.
Он отбросил ненужный автомат, размял плечи и двинулся к Серебряной Маске. Тот стоял и ждал.
Контейнер ударил – рукой в лицо. Ногой в пах. Оба раза – мимо. Серебряная Маска оттанцевал к выходу. Контейнер бросился за ним, молотя руками и ногами – но достал всего один раз, зато удачно, в бедро, да так, что у Маски парализовало нерв.
Чуть подволакивая ногу, Маска начал подниматься по лестнице.
Контейнер прыгнул, пытаясь поймать на удушающий захват – и попался, как мальчишка, на старый трюк, известный, как «поворот вниз».
Любому нормальному человеку такой бросок сломал бы шею. Контейнер был листоношей, поэтому выжил. И сознание потерял всего на пару секунд.
Но когда он очнулся, Человека в Серебряной Маске на лестнице уже не было.
Чуть пошатываясь, Контейнер пошел вверх.
«Почему он меня не убил, – думал он по пути. – Ведь мог. Он в несколько раз сильнее и быстрее меня. Точно – листоноша. Молодой, энергичный. Но как?! Как такое вообще возможно?»
Когда Контейнер вышел в холл ратуши, снаружи раздался звук мотора.
«Черт! Какой же я дурак! – выругал себя листоноша. – Бронетранспортер я расстрелял, а “Чайку”?»
Контейнер выскочил на улицу – и увидел лишь столб пыли за уезжающим лимузином.
Листоноша сел и вытер лицо рукой. Все было кончено. И война, и погоня. Войну он выиграл, а погоню – проиграл.
На площадь въехала атаманша Пеева на белом коне в окружении пеших и конных повстанцев. В небе по-прежнему висела Лапута. Из подвала Ренькас и Олька выводили связанных лидеров Союза Вольных Городов Крыма, и среди них изрядно потрепанных Ферзя и Зарубку.
– Кончено? – спросила атаманша Пеева.
– Кончено, – подтвердил листоноша.
Глава 12Возвращение
В самолете, в отличие от вездехода, окна были, и Бандерольке, стиснутой со всех сторон друзьями, видно было: они приближаются к родному острову. Вот закончилась – в мгновение ока! – степь, перед ней промелькнули леса средней полосы, вот проскочили полоску тростников под Херсоном, и Бандерольке показалось, что она видит Острог и что из-за стен города машут вслед самолету. Именно показалось – конечно, жители не успели бы заметить промелькнувший вперед собственного звука треугольный призрак.
Но вот впереди распахнуло объятия негостеприимное Черное море, ярко-синее, в барашках волн, и Бандеролька скомандовала:
– Курс на Керчь.
Там должен быть Контейнер и друзья.
Ялтинская яйла понеслась под поджарым брюхом самолета, и Бандеролька провалилась в воспоминания, и нестерпимо громко запела губная гармошка, слышная только ей.
… Пошта. Молодой, наглый, задорный друг, просто друг – до последних месяцев. Смысл жизни, единственный настоящий человек в веренице одинаковых призраков, вспышки счастья в одинаковой бездумности дней. Наверное, только прочитав его дневник, Бандеролька поняла любимого и самого себя – детей, не знавших родителей, детей, призванных служить человечеству, осознающих свое предназначение.
Они всегда – сколько помнили себя – не сомневались в выборе наставников. Они страдали физически и морально, они отказывались от жизни – в пользу служения Человечеству.
Они не могли быть по-настоящему счастливы. У них не могло быть семьи и детей, у них не могло быть цели в жизни, кроме данного свыше Долга.
И это было правильно.
За это гибли друзья. За это отдал жизнь Пошта.
Кто-то должен жертвовать, но почему, о древние боги, почему жертвовать пришлось Поште и Бандерольке?!
А сколько их сгинуло бесславно – молодых и не очень, и вовсе детей, не понимающих, чем рискуют, не видящих пропасти под ногами, не различающих тьмы за пределами последнего шага?
Скольких пришлось похоронить, и не было времени оплакать – как нет его сейчас.
Что-то сломалось в Бандерольке.
Оно должно было хрустнуть и надломиться раньше – после череды смертей, предательств и потерь. Раз за разом переворачивался мир, выбивая почву из-под ног, раз за разом уходили наставники и любимые, но Бандеролька, даже став главой клана, не сутулилась под гнетом ответственности. Она оставалась собой – смешливой и не очень серьезной. Доверяющей старшим и опытным, но недоверчивой.
И вот сейчас – сломалось.
Ничего не осталось: ни радости от предстоящей встречи с друзьями, ни предвкушения: «Я привезла вам зерно и технологию! Я победила! Мы победили!»
Этот мир – каким бы он ни был – был ее миром. Она выросла в Цитадели, она ничего не видела, кроме выживания, разрухи и огонька надежды: спасем. Как должен себя чувствовать человек, поймавший за хвост жар-птицу мечты? Примерно как неудачливый самоубийца. Все кончено. Жить дальше? Но как и зачем?
– Ох ты ж крот твою медь! – завопил Телеграф.
Бандеролька очнулась и стиснула зубы. «Ну ее, философию, ну их, поиски смысла жизни. Жизнь – и есть смысл, и будем держаться этого».
До Керчи оставалось еще несколько километров, но уже отсюда было видно, что над городом зависла одна из известнейших легенд Крыма, подтверждая, впрочем, вполне зримо факт своего существования. Летучий город Лапута, огромный, неряшливый и уродливый, во все стороны торчащий и лишенный даже намеков на аэродинамику.
Телеграф направил самолет по дуге, огибая грандиозную летающую крепость.
– Внизу наши! – крикнул вдруг Кайсанбек Аланович.
На небольшой поляне стоял внедорожник, махал руками Олег Игоревич, прыгала собака, похожая на помесь медведя и крокодила, лаяла неслышно; атаманша Пеева стиснула в объятиях помощницу Зяблика и закружилась в танце, а тощий Ренькас просто широко улыбался.
– Садимся! – крикнула Бандеролька. – Это же наши!
Самолет приземлился мягко, даже не тряхнуло. Бандеролька откинула купол и первая выскочила из кабины – навстречу друзьям. Собака лаяла, Зяблик визжала, а у Олега Игоревича странно застыло лицо, Ренькас потупился. «Это от радости, – решила Бандеролька. – Не ожидал капитан».
– Мы привезли семена! Мы привезли все! Командор мертв! Последнего Легиона больше нет! – закричала она.
– Ну и?
Голос раздался сзади, и у Бандерольки зачесалось между лопаток. Губная гармошка, слышная только ей, не заиграла – вскрикнула болезненно.
– Прости, подруга, – шепнул Олег Игоревич.
– Простите, друзья, – Пеева опустила на землю помощницу, и оказалось, что Зяблик плачет.