«Значит, мутант».
Он поудобнее перехватил арматурину и пошел дальше.
Дальше началось что-то странное: шпалы были выворочены из земли, рельсы выгнуты и скручены в бант.
«Ого! Ни фига себе силища! А у меня из оружия только палка. Хреново. Соорудить бы факел, да не из чего. Хотя есть бинты на голове – последние, которые не сняла Оксана. Но как добыть огонь? Если тварь подземная, она наверняка чувствительна к свету и огню.
Либо слепая и ей все равно».
На всякий случай он начал сматывать с головы бинты, стараясь не касаться лица. Лицо болело.
И тут из темноты донесся странный звук. То ли всхлип, то ли хлюп…
Еще один.
И еще.
Все ближе и ближе.
«Что бы там ни было, оно меня заметило. Ползет. Медленно, но неумолимо».
Он отступил от рельсов, присел, весь напрягся и стал ждать.
Тварь проступила из темноты. Тварь была огромна. Метра два в высоту и около трех в длину. Роговой панцирь, закрученный спиралью, слизистая туша на гигантской присоске, два глаза на длинных ножках жадно шевелятся, высматривают добычу.
Гигантская улитка!
Откуда-то пришло название – ахатин, точнее, мутировавшая крымская виноградная улитка.
При слове «Крым» память шевельнулась вяло – и тут же стихла, мозг был занят более насущной проблемой: как убить ахатина? И чем он опасен? При его-то неторопливом темпе движения?
Ответ дал сам ахатин-гигант. Он подобрал под себя присоску, втянул в панцирь – и прыгнул вперед и вверх, в долю секунды преодолев расстояние метров в десять и едва не расплющив беспамятного человека с жалкой железякой в руках. Тот успел отпрыгнуть – рефлексы не подвели. Ахатин проводил его своими жутковатыми глазами на ножках и снова стал втягивать присоску, готовясь к новому прыжку.
Человек ударил арматуриной дважды, целя по голове. От резиноподобной плоти ахатина арматурина упруго отскочила, а потом улитка втянулась в панцирь, и второй удар пришелся по ракушке, твердостью не уступающей бронеплите.
Бесполезно. Он принял решение о тактическом отступлении. Говоря проще – надо драпать.
«Успею ли я добежать до злополучной лестницы? Вряд ли. Во-первых, ее не видно, а во-вторых, есть ли она вообще? Вдруг это такой аттракцион: бросим мутанта на съедение мутанту и будем следить за этим через камеры наблюдения? Сидят там эти легионеры, жрут попкорн и смеются…
Ладно, об этом подумаем позже. На повестке дня – как убить ахатина, имея лишь бинт и железную палку?»
Он отбежал метров на двадцать, залег за старым, издырявленным ржавчиной вагоном метро.
Ахатин выбрался из раковины, зашевелил глазами. Видеть добычу он не мог, но безошибочно угадал направление и медленно, но неумолимо пополз в сторону вагона.
«Он чувствует мой запах. Это не глаза. Это… как же они называются? Не важно. Короче, сенсоры».
У человека появилась идея. Он нырнул в вагон, подобрал с пола пару валявшихся гаек, сунул в карман, вылез через разбитое окно на крышу. Ахатин оживился и пополз быстрее. Учуял, гад.
Гайки он завязал в узлы по краям бинта. Получился импровизированный болас. Выпрямившись во весь рост, он начал раскручивать метательное оружие над головой. Раздался характерный свист рассекаемого воздуха, ахатин вытянул сенсоры – учуял вибрацию и пополз еще быстрее.
Он метнул болас. Со свистом вращаясь, тот пролетел десять метров, отделявших вагон от гигантского слизняка, и намотался на глаза-сенсоры, туго стянув их ножки. Ахатин рефлекторно попытался втянуться в раковину – но не получилось, бинт с гайками мешал.
«Ну все, – подумал он. – Теперь дело техники».
Ахатин – ослепленный и оглушенный – прыгнул вслепую и ударился в стенку вагона. Вагон качнуло, человек едва не упал с крыши. Ахатин, наткнувшись на препятствие, пополз по вертикальной стенке вверх. Он дождался, пока над краем вагона покажется раковина, сунул туда арматурину и что было сил толкнул.
Преодолеть силу присоски гигантской улитки оказалось не так-то просто – пришлось напрячь до боли все мышцы, по спине градом катился пот, квадрицепсы взвыли от боли, протестующе захрустели колени – ахатин весил тонны две, не меньше! – но, в конце концов, удалось.
Слизень отлепился от вагона и упал раковиной вниз – беспомощный и неподвижный.
Он поудобнее перехватил арматурину и прыгнул на поверженного врага, с размаха втыкая железный прут в мягкое нутро твари. И еще. И еще.
Обезумев от ярости, он бил и бил арматуриной, пока ахатин не перестал подергиваться и издох, испустив напоследок омерзительную вонь.
Весь перемазанный слизью, он слез с гигантской улитки, кое-как оттер руки об землю, прихватил с собой металлический прут и пошел дальше, готовый убить еще десяток таких тварей.
Впервые за последний месяц он почувствовал себя живым. Не инвалидом, не пациентом – живым!
«Может, я охотник? Или… убийца?»
Больше ахатинов – равно как и ничего другого живого – ему не встретилось. Метров через сто была лестница. Он поднялся (ровно двести ступеней) и оказался перед дверью. Дверь была заперта. Он постучал арматуриной и присел на ступеньку.
Только теперь он понял, как устал. Схватка с гигантской улиткой не прошла даром – отняла все силы. «Видимо, я еще не до конца восстановился».
Он откуда-то знал – чувствовал, – что раньше, до того, что с ним случилось и о чем он не помнил, – он бы разделался с тремя ахатинами и даже не вспотел. Он точно знал, что уже убивал крымских улиток раньше. Правда, тогда у него было оружие…
Дверь скрипнула.
– Живой, – не без удивления констатировала Оксана. – Однако. Не ожидала.
Амбал тоже был тут, он смотрел на пациента со смесью уважения, удивления и отвращения.
– Ну, будем считать, что экзамен ты сдал. Командор ждет. Только тебе нельзя к нему в таком виде. Пойдем мыться.
Они провели его по коридорам-близнецам прежнего, больничного: такие же неоновые лампы, горевшие вполнакала, такие же гермодвери – и привели в душевую – громадную, рассчитанную на помывку минимум сотни людей одновременно.
Сейчас душевая пустовала.
Его наконец-то оставили в одиночестве. Он содрал с себя грязную одежду, встал под душ и долго с остервенением тер себя жесткой мочалкой, смывая пот, грязь и слизь ахатина.
Попадая на лицо, вода причиняла не боль, а странное онемение.
Закончив мыться, он с сожалением закрутил кран и вышел из душевой. Его ждал мешковатый комбинезон без опознавательных знаков и поношенные, но все еще крепкие «берцы». Арматурину забрали.
Он оделся, подошел к умывальникам. Над ними висело одно большое зеркало – не стеклянное, конечно, просто лист полированного металла.
Он посмотрел на себя – и едва не закричал от отвращения.
У него не было лица. Совсем. Кожу будто сняли скальпелем хирурга, открыв анатомическую схему лицевых мышц. Глазные яблоки, непривычно большие и круглые, вращались в глазницах. Зубы торчали из неприлично розовых голых десен. Мышцы и сухожилия ходили туда-обратно, управляя движением челюсти.
Он, наверное, пытался что-то сказать – рот открывался, точно у марионетки, но не издавал ни звука.
«У меня украли лицо! Они срезали мое лицо! Зачем?!»
Он повернулся боком. Ухо на месте. От линии уха и дальше, к затылку, начиналась обычная кожа – пергаментного оттенка, натянутая, как барабан, на бугристый череп. На границе между обнаженной плотью и кожей желтели следы химических ожогов.
«Вот оно что! Я попал в аварию. Какую-то катастрофу. Получил кислотой в лицо. Хорошо хоть глаза уцелели. А легионеры меня спасли. Почти. Не смогли восстановить внешний облик, но сохранили функционал лицевых мышц.
Как там говорила Оксана? Потрясающие способности к регенерации? Видимо, на отращивание нового лица даже моих мутантских способностей к восстановлению не хватило.
Боже, ну я и урод…»
– Ну что? – спросила Оксана из-за двери. – Закончил собой любоваться? Пойдем, тебя ждет Командор.
Он быстро оделся, стараясь не смотреть в зеркало, и вышел из душевой. Оксана и немой амбал ждали его у выхода.
– Спасибо, – сказал он.
– За что? – удивилась Оксана. – За ахатина? Он троих испытуемых до тебя сожрал, так что можешь не благодарить. Где мы теперь нового возьмем, ума не приложу…
– За жизнь, – сказал он. – За то, что не убили меня сразу. За то, что лечили. Спасибо.
– Рано благодарить, – неожиданно заговорил амбал. Голос у него оказался низкий, гудящий, как мотор самолета.
«Откуда я знаю, как гудит мотор самолета? – спросил он себя. – Я летал? Видел это своими глазами?
Нет, не помню…»
– Твоя жизнь, – продолжал амбал, – отныне тебе не принадлежит. Твоя жизнь теперь во власти Легиона. Сохранить ее или нет – решит Командор. Убив подземную тварь, ты всего лишь заслужил право с ним увидеться. Пойдем.
Они двинулись по коридору, вошли в еще один лифт, поменьше прежнего, и поехали – на этот раз вверх.
Ехали недолго. Лифт остановился, дверь открылась.
– Тебе налево, – сказала Оксана. – Мы подождем здесь. Не забудь постучаться и вытереть ноги.
Он вышел из лифта, повернул налево и сразу уперся носом в дверь. Самую обычную – деревянную, обитую дерматином, в заклепочку. Банальная такая конторская дверь. Круглая латунная ручка.
Он взялся за ручку и повернул. Дверь открылась без скрипа.
За дверью оказался еще один коридор – не брутально-подземный, с бетонными стенами и тяжелыми гермолюками, а какой-то… жилой, что ли. Нет, стены тоже были бетонные, но – криво обклеенные обоями в цветочек (там, где бетон отсырел, на обоях проступали серые волдыри), с кособокой тумбочкой и древней, рассохшейся вешалкой для одежды.
Еще одна дверь, сестра-близнец первой. Перед дверью – вязаный коврик с трогательной надписью «Вытирайте ноги!».
Он вытер ноги и постучал.
– Войдите! – раздался голос из-за двери, отрывисто, громко. Голос человека, привыкшего распоряжаться и отдавать приказы и привыкшего, чтобы его приказы исполнялись незамедлительно.
Он вошел.