– Сразу! Наша беда… Несчастье… Некуда деваться нам… Всем… Сидим… На каторге… В подземелье…
Ну как же, простите, некуда? Выбор какой. Вот вам фашисты, вот вам коммунисты, вот вам сектанты любые, бога выберите только, ну или сами себе изобретите по вкусу, а хоть и в ад копайте лестницу, и вообще, селитесь, где хотите, станций много, хотите – книжки спасайте, хотите – человечинкой балуйтесь, повоевать – пожалуйста! Чего еще? Думаете, людям не хватает тут чего-то? И чего же, интересно? Вот вам, например? Смешно. Да, и ведь с женщинами опять же что угодно, никуда они не денутся. Вот, кстати, и у нас на сегодня предусмотрено. Саша, Сашенька, проходи. Вот у нас гость. Да, он немытый, и дикий, но ты же знаешь, знаешь, что я именно таких вот люблю осчастливить. Давай, малыш, понежнее с ним, этот человек, видишь, какой коростой оброс, у него, как у Кая, осколок льда в сердце, ему на сердце подышать надо, в руках его отогреть, иначе не оттает. Да, я хочу смотреть, как ты его, как он тебя, но можешь не спешить, у нас есть время. Целуй. Вот. И про меня не забывай, малыш. Нет постой не надо вот у меня есть гриб и он меня защитит конечно ты дьявол дьявол но должен же ты бояться грибов в них же вся святость ты Саша где я слышал это имя твое имя Саша Саша Саша Саша Саша.
– Эй! Слышишь меня? Э-эй! Да он дышит вообще?
– Дышал вроде. Ты нос ему заткни, если живой – рот разинет.
– Эй! Брат! Ты как? Точно он?
Что-то белое. Белое и треснутое. Трещина черная. Как Москва-река вскрывшаяся среди снежных еще берегов. И больно, как реке больно, когда лед рвется. Вода талая. Весна, наверное.
– Переверни его. Что он мордой в кафель-то?
Поменялась картина: не видно ни снега, ни реки. А боль течет по ней еще, странно. Ожгло щеку. Рука саднит. Глаз чей-то выявился в пустоте. Смотрит Артему внутрь, лезет куда не просили.
– Он! Вставай, Артем! Вы что с ним делали-то?
– Мы тут при чем? Он такой был уже!
– А одежда где его? Куртка где? Майка? А это еще что, на руке? Ч-черт…
– Вот это точно не я. Мамой клянусь.
– Мамой… Ладно, поднимай. Поднимай, говорю! Вот так, к стенке посади спиной. И воды принеси.
Даль распахнулась. Коридор, двери, двери, и свет в конце. Может, ему туда надо? Не там ли мама его ждет?
– Мама… – позвал Артем.
– Слышит он все. Нормуль. Возвращается из космоса. Глисту с самогоном мешал, а? Мешал, смертничек! И сверху еще что-то было. Давно вы его потеряли?
– Позавчера расстались.
– Хорошо, спохватились. Тут такой угол… Он тут и неделю мог проваляться. И полгода.
– Мы друзей в биде не бросаем. Держи свою трешку. Э, Артемыч! Все, хорэ. Подъем. Труба зовет.
Щелкнуло что-то, чуть поблекла боль. Поменяли линзы. Сначала одну приложили к миру, потом другую, подбирая нужную. Наконец подошло: контуры стали четкими. Резкость навели.
– Ты кто?
– Ассенизатор в кожаном пальто! Леха, кто!
– Почему? Почему ты?
Странно. Странно, мучительно думал Артем. И вот еще странней: не их Леха это был. Не хватало чего-то. Не хватало.
Вони.
Потому что найти Артема, канувшего в Цветном, сам Гомер не сумел. Леха вот встретился ему в лабиринте, признал и помог, спасибо. Обнаружили на третий день в нерабочей уборной, перепачканного, из одежды одни портки.
– Что случилось-то?
Неизвестно.
Щупаешь руками в памяти, а они не ловят ничего. Чернота, как в туннеле. Есть там что, или ничего нет – не понять. Может, пусто. А может, стоит кто-то прямо за спиной, дышит в затылок тебе и – улыбается. Или не улыбка это, а пасть раскрытая. Ни зги не видно.
– Рука. Что с рукой? – Артем дотронулся, сморщился.
– И это не помнишь? – Гомер был встревожен.
– Ничего.
– Татуировка твоя.
– Что с ней?
Было на предплечье: «Если не мы, то кто?». И ни одной буквы не осталось. Все закрылись обугленным, вспухшим, из-под которого красное и белое лезет. На каждую букву – маленькое круглое клеймо.
– Папиросой прижигали, – определил Леха. – А что там было-то? «Люся, я ваш навек»? Ревнивая попалась?
Татуировка спартанская. У всех в Ордене такая. Когда принимали, набили. Напоминание: это навсегда, в Ордене бывших нет. И Артем вот: год, как отставлен, но сам скорей удавился бы, чем эти слова свел.
– Кто это мог? – спросил Гомер.
Артем молча трогал выжженные бугорки. Саднило, но не так сильно, как хотелось бы. Не один день прошел. Короста уже стала расти. Короста?
Плавал в самогоне спасательным плотиком стол, за столом – хари какие-то, и он, Артем, к этому плоту прибившийся на время; но там не пытали его, не жгли, только хлопали ему за что-то… А дальше уже и вовсе глупость какая-то. Да и не сон ли бредовый? Сны от яви никак было не отодрать.
– Не знаю. Не помню.
– Похмелись, – предложил Леха. – Воскреснешь. И вот куртец тебе добыл, на замену.
Артем закутался. Куртка была велика ему размера на два.
Нельзя было понять, ночь сейчас на Цветном или день. Тот же суп был в миске, так же стонали и так же шатали ветхие стенки неугомонные соседи, варилась в мутном воздухе клейкая музыка, так же вертелась на полированном шесте другая девка. Артем хлебал горячее – такое же, как на ВДНХ, такое же, как по всему метро, и медленно думал: почему это клеймо? Кто мог? Кто посмел?
Орден никогда не лез в грызню линий. Всегда стоял над схваткой. Мельник политикой брезговал. Начальства над собой не терпел, приказов ничьих не слушал, и на довольствии ни у кого не состоял. Два десятка лет назад он первым принес клятву: не становиться ни на одну сторону. Защищать, не делая ни для кого исключений – всех людей в метро. От таких угроз, которым больше никто не мог противостоять, или таких, которых никто не понимал еще. К присяге в Ордене приводили немногих, и после долгих испытаний – армия Мельнику была не нужна. Бывшие бойцы спецназа, сталкеры, агенты Ордена блуждали по метро, невидимые, разведывали, запоминали, докладывали. Мельник выслушивал. И если угроза появлялась – подлинная, неминуемая угроза всему метро – Орден наносил выверенный, смертельный, удар. Из-за своей малочисленности открытых войн он вести не мог; поэтому Мельник старался врага уничтожить тайно, внезапно, в зародыше, в колыбели. Так получалось, что знали об Ордене немногие, и все, кто знал – опасались.
Однако вот: кто-то не побоялся.
Отчего же дело до конца не довели?
– Пока тебя искал, вышел в тупик. Вижу: витражи. На Новослободской полопались, а здесь – уцелели! – Гомер помолчал и добавил: – Поганая станция.
– Надо уходить, – Артем отставил пустую миску.
– Я через час отбываю! – сообщил Леха.
– Обратно? Думаешь, на Ганзу пустят?
– Не. Я подумал и понял: вырос я из говна. В Железный легион пойду.
– А? – Артем перевел на брокера свои глаза: красные, натужные.
Вот для чего Леха отмылся.
– Послушал пацанов: тема! Пока мы, нормальные, уродов на поверхность не выкинем, нам тут жизни не будет. В общем, отбываю в Рейх с добровольческим взводом. Не поминай лихом!
Гомер только поморгал влажно: он, кажется, уже был в курсе.
– Ты что, дебил? – спросил у Лехи Артем. – Ты дебил, что ли?
– Да пошел ты! Ты-то что об уродах знаешь? Понимаешь хоть, какая у них мафия дикая по всему метро? И эти все гады на Рижской… Точно ведь! Вернусь к ним в подкованных сапогах. Они там сапоги выдают атасные.
– Я об уродах знаю кое-что, – ответил Артем.
– Короче! – сказал Леха так, как будто это был конец разговора.
– Ну, – сказал Артем. – Встретимся как-нибудь, значит.
– Обязательно, – радостно откликнулся Леха. – Обязательно встретимся.
Он встал, хрустнул счастливо руками: в них пора было брать свою жизнь. Тут его взгляд упал на тюкающую пол курицу.
– Раздербаним, может? – предложил он.
– А что с Олежком-то, кстати? – вспомнил Артем.
– Склеил ласты! – бодро объявил брокер. – Как я и думал.
Еще покачивало. Но задерживаться на Цветном не хотелось ни единой лишней секунды.
Пробиться сквозь Гоморру с ранцем и баулом было еще сложней, чем нагишом.
Лабиринт ожил, калейдоскоп гадюшников встряхнулся, сложился новым узором, и верная дорога наружу устарела.
Так, вместо перехода на Трубную, их вытолкнуло к пути-каналу.
– О! Гляньте-ка. Это же соратник наш! Сталкер!
В спину сказали.
Артем не отнес это даже к себе. Но хлопнули по плечу, заставили обернуться.
Там стояли четверо в черной форме, трехпалые свастики на рукавах; Артем их не опознал сперва, а потом будто в трехлитровую банку с солеными грибами вгляделся, и в рассольной мути они к нему повернулись лицами. Из позавчера. Этот… Этот вроде за столом сидел, привечал Артема, подливал ему яду. Родинка его на переносице. В родинку Артем ему и перился, пока те… А о чем говорили? Почему после того разговора они ему рады? Должны ведь были глотку ему прокусить.
– Помните, товарищи? Сталкер, ну? Который наш человек! Луноходом от нас уполз еще.
– Хо-хо! Какие люди! – улыбки искренней Артем не видывал давно.
– Может, с нами? Нам идейные нужны! – позвал тот, с родинкой.
Воротники у них были в унтер-офицерских петлицах, а позади по трое строилась к отправке колонна сброда; где-то в хвосте Артем уловил и бывшего брокера. Догадался: добровольцы. Железный легион. За чистоту генов. А ведь и он за это пил? Хоть бы вырвало тогда.
– На хер идите.
И затопал от них, от греха, подальше.
Теперь вот чудилось: все жители славного города Гоморры смотрят на него с прищуром, с узнаванием, подмигивают: как же, как же, встречали тебя тут давеча на карачках и без порток, чего не здороваешься?
Вспомнил: вырвало.
И другое еще вспомнилось: как за ним шел кто-то, преследовал, не отставал, трезвый, надменный, взрослый, пока Артем как годовалый ребенок на расползающихся четвереньках убегал от позора. И что-то этот человек хотел от Артема.