– Он не диверсант никакой. Он инженер из театра, – сообщил Артем.
– Ну а признался, что диверсант.
– Так ведь… Наговорил он. Он наговорил на себя.
– Это уж его беда. У нас все подписано.
И что дальше?
Комната была просторная, но простая до строгости. На полу линолеум свертывается, в углу сейф серым кубом, стол разве вот богатый, трофейный – и сдвоенный профиль на стене. Все.
А нет, не все.
Что-то тикало еще. Артем оглянулся: сзади, над входом – висели часы. Недавно только им виденные – совсем в другом месте. Простые часы: стекляшка в синей пластмассе. На циферблате щит изображен, и в него воткнутый меч, и еще буквы в строчку – все заглавные, через дефис. «ВЧК-НКВД-МГБ-КГБ». Было без десяти минут десять.
– Спешишь куда, Федор? – спросил его майор. Ухмыльнулся. – Опаздываешь?
– Часы интересные.
– Часы что надо. И я вижу на этих часах, что меня ждут дела. У тебя все, Федор? Я бы с тобой попозже продолжил.
– Мне с ним надо переговорить.
– А вот этого никак не получится сделать. Он тебе кем приходится? Родственник? Или коллега?
– В чем он признался? Он не диверсант. Он на Рейхе и не был никогда. Это не его вы искали. Другого.
– Нет, Федор. Мы искали его. Петр Сергеича. И Рейх тут ни при чем. Вот, – майор помахал какой-то жирной бумажкой. – Ориентировка. Из центрального аппарата. Центральный аппарат ошибаться не может.
Значит, это не за ним, не за Артемом, приходили? Умбах сам виноват?
– У тебя все? – Глеб Иваныч поднялся. – А то у меня на десять назначено.
Он нагнулся к сейфу, поколдовал, скрипнул заслонкой; и вытащил черно-серый тусклый от царапин револьвер.
Тут Артем вспомнил, что именно у майора назначено.
– И что… Что теперь с ним будет, с Петром Сергеевичем? – спросил он пересохшим горлом.
– К высшей мере, – приговорил майор. – Ладно, Федор. Дождись завтра. Завтра с тобой будем еще разговаривать. Чувствую, разговор у нас некороткий выйдет. Что-то ты хочешь мне сказать, а мнешься. Надо тебя расшевелить как-то, а со временем сегодня, как назло, туго. Дела.
Он пошарил там же, в сейфе, достал из коробки пригоршню медных болванчиков, рассыпал их по столу. Выкинул у револьвера барабан, стал фаршировать его тупоголовой смертью. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. И еще осталось.
– Его нельзя стрелять! – крикнул Артем. – Умбаха!
– Почему?
– У него сведения… Он радист. И он знает что-то…
– Все, что он знает, знаем и мы, – успокоил его майор. – От нас секретов быть не может. Все. Иди, проспись. Тут меня… люди ждут.
Глеб Иваныч почесал, погладил себя по напряженному гульфику, потянулся сладко.
– Да вы представления не имеете! У него информация! Ценная… Он… – Артем укусил себя за губу, в последний раз взвесил. – Он выживших нашел! Связался! С другими! Понимаете? С другими выжившими! Не в Москве! – он заглянул майору в его широкое ровное лицо.
Ничего там не изменилось и не подвинулось.
– Херня какая.
Потом улыбка по губам тенью прошла. Глеб Иваныч рукой поправил волосы. Вид у него был мечтательный. Ждал он, ждал вечера, ждал десяти часов, и ждал того, что будет после – назначенного свидания с красивой своей сучкой в балетной пачке. Вот об этом ему хотелось думать.
Артем вскинул скованные руки.
– А если есть еще какие-то места, где можно жить? Если мы не должны, не обязаны тут в метро… До конца… А? И он – он! – может это знать!
Майор взвесил в руке револьвер, зажмурил глаз, поглядел на стол через мушку.
– Вот качество, – задумчиво произнес он. – Из него, наверное, сто лет назад еще расстреливали. А все равно… Надежней нагана машинки нет. Особенно для этого дела. Не заклинит, не перегреется.
– Ты что, не слушаешь меня?! – взбеленился Артем. – Или ты знаешь что-то?!
– Ладно, хватит. Конвой!
– Нет, не хватит! Если ты его расстреляешь сейчас, мы никогда, ничего… Никогда!
– Конвой, бля! – рявкнул майор двери.
– Никогда! Он – единственный, понимаешь ты? Больше никому не удавалось! Найти, связаться… Его нельзя убивать!
– Нельзя все-таки?
– Нельзя!
– Ценная информация?
– Да!
– Выжившие!
– Выжившие!
– Ладно, идем.
Майор схватил Артема ручищей за плечо, гидравлическим прессом, пнул дверь, вывел в коридор. Конвой подбегал, виноватый и испуганный, допыхивая самокрутку, но майор только сунул ему вороненый ствол в рыло и оттолкнул.
Вытащил из кармана связку ключей, позвенел ей у какой-то двери. Шваркнул ей, втолкнул Артема в камеру. Там сидели семь человек, бледные и потные.
– Умбах!
– Я.
Вислоусый Петр Сергеевич поднялся, глядя ищуще и беспокойно. Он весь был перемазан бурым, подсыхающим; переносица вскрылась, и рот щербился. Голову он чуть запрокидывал, чтобы из носа не текло.
То тень мелькнет через его лицо, то света пятно: чего ждать?
Майор вскинул револьвер к его лбу и сразу по ушам хряснуло, молотом врезало, и прыснуло мелким красным вокруг, на руку ему, на лицо, на гимнастерку. Умбах ослаб и сел на пол, стал как мешок с песком. Остальные бледные зажали уши, баба завизжала. Стена вся была в мокрых блестящих ошметках. Засунул голову в камеру тюремщик, ругнулся неслышно, что-то неслышно спросил. В ушах надрывно звенело.
Майор схватил Артема за плечо и выволок в коридор, хлопнул дверью. Зарычал сквозь звон:
– Кому нельзя? Мне? Мне нельзя? Сучонок ты мелкий! Мне – нельзя?!
Тошнило, крутило.
Артем сглатывал, держал в себе. Выблюет – покажет слабость.
– Выводите расстрельных! Сколько можно! – крикнул еле-еле сквозь звон майор тюремщикам. – Сколько их там у нас?
– Семеро было с Умбахом.
– Как раз, значит, барабана хватит. И камеру замыть!
Майор сделал шаг и встал прямо у Артемовых глаз. Подбежавшим из караулки сказал:
– За мной его!
Вернулись в кабинет.
– Ты говоришь, не надо. Надо! Надо вас расстреливать. И прилюдно. Полезная штука – расстрел. А то каждый, блядь, думает, что он – главный герой, что это кино про него снято. А на, погляди, как люди мешками с говном становятся. Чик! И готово. И не будешь столько о себе воображать!
Он взял со стола ничейный патрон и сунул его Артему под нос.
– Гляди. Это для тебя. Хотел с тобой завтра разобраться без спешки. С бреднями с твоими. Но ты прям на рожон лезешь.
Выдернул барабан, загнал в него Артемов именной.
– Этого к остальным!
– Нет, – Артем замотал гудящей головой. – Нет!
– Пшел!
– Сегодня… Сейчас… Рейх… Будет… На Театральную…
– Пшел, тварь!
– Умбах… Он их агент. Был. Я должен был… Вытащить его. Отсюда. Я тоже… Тоже дивер… сант.
– Болтун ты…
– Стой. Стой. Все врал про радиста. Не убивайте. Я правда. Клянусь… Там сейчас две… группы. Минируют переходы.
Глеб Иваныч наконец повернулся к нему.
– Зачем?
– Будут Театральную брать.
– Ну?
– У них в туннелях стоят штурмовые бригады. Наготове. И две диверсионные группы на Театральной. Будут взрывать переходы к вам сюда. И когда отрежут Театральную… Через пять минут… Будут там.
– Умбах что? Зачем он?
– Он радист. Должен был сигнал к началу получить.
– А ты?
– Я при нем. Связной.
– Кто задание давал? Тебе – кто?
– Дитмар.
– Знакомы.
Майор окаменел. Часы над головой у Артема считали: ц‑к, ц‑к, ц‑к. Такие же точно часы, как у ганзейского майора. Только окончание у аббревиатурной истории ВЧК было другое, преждевременное.
– Ну ведь ты тут. У нас. И Умбах у нас. Значит – они пока ждут. Сколько будут ждать?
– Должны были до окончания спектакля ударить. Если затянуть… Пошлют кого-нибудь проверить. И все равно рванут.
Ц‑к. Ц‑к. Брови у майора сползлись.
– Остальных знаешь в лицо? Из тех двух групп?
– Знаю. Старших.
– Поможешь?
Он кивнул раз проржавело, натужно.
– Так быстро не успеем собрать людей… – сказал вслух майор. – Надо время потянуть. Надо потянуть время.
Хотел подсказать майору, но боялся: тот ведь нарочно сделает наоборот. Должен сам. Думай, думай, майор. Ну?!
– А если дезу им? Что группы уже нейтрализованы?
– Как? Не успеть.
Артему хотелось зажмуриться, спрятаться, запахнуть нутро, чтобы майор его намек, его мольбу не разгадал; но он заставил себя держать глаза выпученными, как будто он сам приглашал Глеба Иваныча в себя. И тот влез в Артема через зрачки, раскорябал роговицу, пообтер и испачкал там все мелкими брызгами Петра Сергеевича.
– Пароль, отклик для радиообмена есть у тебя? – в конце концов решил он.
Артем молча наклонил голову. Потом осторожно вернул ее обратно. Боялся спугнуть майорово решение – единственно Артему спасительное.
– Пошли.
Через коридор, мимо отпертой уже камеры, где стояли смертники, пялились в пол, в стены, словно спешили спрятать и сберечь свои души в кафельных швах, под линолеумными отворотами, проследовали в другую комнату, с надписью на двери: «Связь».
Стал по стойке «смирно» заморенный связист с заячьей губой. Стол с телефоном, зеленые ящики с тумблерами и стрелками, наушники.
Конвоир встал в дверях, Артема пинком пригласили к аппарату. Но до этого Глеб Иваныч снял телефонную трубку, попиликал кнопками.
– Алло. Это Свинолуп. Да, Свинолуп. Мне Анциферова.
Артем поплыл. Часы-близнецы наложились на дурацкую и нечастую фамилию. Не могло быть такого совпадения. Совпадения – не могло.
Тот был Борис Иванович. Этот – Глеб. Отчество одно. Похожи между собой они были мало. А все равно поверилось сразу, хоть и фантастика.
– Да, товарищ полковник. Тут деятель у меня сознался. Говорит, Рейх собирается Театральную брать. Сейчас прямо.
Голос. Голос Артем узнал – там, под сценой лежа, потому что голос у братьев был один на двоих. Слова они этим голосом произносили разные, и разные из них собирали предложения; и разные у них были мундиры, и часы у них в разных временах остановились. А голос все равно был один.