Глеб был, наверное, старшим. Казался старшим. А у Бориса, значит, служба быстрей шла. Как с ними это случилось, подумал Артем зачем-то. Вместо того, чтобы подумать, не лопнет ли белая нитка, по которой он собрался над пропастью идти. Как у них, у двух братьев, случилось оказаться в одном звании по разные линии фронта? Знают они друг о друге? Должны. Не могут не знать. Воюют? Ненавидят друг друга? Пытаются умертвить? Играют? Что?
– Даете добро? Есть. И как раз успеете тогда подкрепление нам… Да. Согласен. Не мы это начали. И я тоже не вижу другого… Есть. Принято.
Артем ждал тихо, больше даже не думал, чтобы шумом мысли не спугнуть севшую ему на плечо волшебную жар-птицу, удачу. Один шанс был на тысячу.
– Частота какая?
Криворотый связист сел к радио; Артем выдал ему частоту. Пошли шерстить эфир. Наушники Артему водрузили на голову косо: один ухо прикрывает, другой к людям развернут.
– Антенны вы наверх вывели? – спросил он. – Как отсюда ловится?
– О своем лучше думай, – посоветовал ему Свинолуп. – О нашем.
– А вы… Вам никогда не удавалось… Другие города услышать?
Связист, будто это его спрашивали, покачал головой.
– Нет никаких других городов, пацан, – сказал майор. – Забудь.
– Но люди же приходят… Были ведь люди из других городов? Приходили в метро.
– Враки.
– А их устраняли. Ваши же.
– Тоже враки.
– И тех, кто об этом болтал…
Глеб Иванович сощурился. Постучал стволом по железному ящику.
– Не хера потому что вранье пересказывать! Сидим тут и сидим! Душу баламутить зачем людям? Пускай мечтают, о чем сказано мечтать. О том, что победим Ганзу, всех буржуев поставим к стенке и тогда будет в метро коммунизм. И грибов всем полная норма. Тут будет хорошо. Здесь. У нас. Родину любить нужно, понял? Где родился, там и пригодился.
– Я наверху родился.
– А сдохнешь снизу!
Свинолуп хлопнул его по плечу и гоготнул. Это была первая его шутка.
Из эфирной каши высунулся голос. Майор кивнул Артему, подвел дуло к его голове, поощряя, наставляя.
– Дитмар.
– Это сталкер.
– О! Сталкер. Ну как?
– Ландыши распустились.
– Значит, весна.
Ствол влез Артему в свободное ухо, холодный, железный. Прямо в слуховое отверстие. Волновался, хотел понять, не обманывают ли.
– А мне больше зима нравилась.
– Ну иди, прячься.
Пытался скоситься на Свинолупа – но револьвер не пустил. Надо бы было считать, но не получалось. Ствол, оцарапав, втиснулся в дырку; заткнул ухо.
– Что за херня? – через дуло в мозг проскрежетал ему майор.
– Отзываем операцию, – сказал Артем. – Дитмар, отзываем…
И тут – за один миг.
Грохнуло!!!
Подскочило все, потолок распался, ввалилась пылюга, повисла в воздухе, мигнул и исчез свет, все ослепло, оглохло.
Артем один этого ждал. Только этого и ждал он.
Нырнул вбок, скованными руками рванул за ствол и выдернул из ослабивших хватку толстых пальцев, отскочил вбок.
Проморгался свет.
Конвоир валялся на полу, придавленный бетоном. Свинолуп, посеченный каменной крошкой, кровоточа, шарил вокруг. Связист так и сидел, не соображая, над своей аппаратурой.
Крики пробились через вату… Топот.
Свинолуп наконец увидел Артема.
– Руки! Руки!!!
Майор поднял их лениво. Глаза у него бегали. Искал уже, как подобраться к нему половчей.
– Встал! На выход! Живо! Ну?!
Наган сидел в руке неудобно, нехорошо, как чужой.
– Это чего такое было? – спросил у него Свинолуп, еле шевелясь.
Назло, скотина.
Артем потянул крючок: туго пошло. Курок отстал, замахнулся.
– Встал!!! Па-шшол!!!
– Это где рвануло?
Дожал: громыхнуло еще раз, но уже не так больно, как в камере, когда Умбаха убивали. Уши забились уже. Свинолуп взялся левой рукой за пятно на правом плече. Наконец послушался, встал. Перешагнул через конвоира, выглянул в коридор.
Там колупался еще один тюремщик пришибленный, дернулся было со своим автоматом, Артем наугад выстрелил ему куда-то в живот, пнул автомат в сторону.
– Ключи у кого?! Ключи от камер у кого?!
– У меня есть.
– Открывай! Открывай всех! Где тут этот… Который про выживших врал? Зуев! Где он?!
– Его нет. Услали на Лубянку. Запрос на него пришел. Нет его!
– Иди сюда. Сюда. Где моя камера? Это? Открывай!
Майор повозился с беззвучными ключами, отпер. Накрашенная Юлька и угрюмый харкун были живы-здоровы.
– Выходите! Бежим отсюда!
Свинолуп скривил рожу.
– Куда это еще? – спросил Андрюша.
– Куда?! На свободу отсюда!
– Да никуда они с тобой не побегут, – сказал Свинолуп.
– С Линии! Я вас вытащу отсюда!
Юлька молчала. Мужик похлопал припорошенными глазами. Соображал что-то и воздуху набирал. А потом – не закричал даже, а заорал.
– Отвали, мурло! Мурло, провокатор! Отвали! Мы никуда не пойдем! Мы тут живем! Тут!
– Усек? – спросил Свинолуп, ухмыляясь. – Вот к Родине-то любовь.
– Да вас к стенке поставят тут! Он и поставит! Этот же! Свинолуп!
– Иди на хер! Сядь, Юлька, что вскочила, как дура?!
– Правильно, – сказал Свинолуп. – Вот все правильно. А ты, сосунок…
Артем озверел.
– В камеру зашел! Зашел! Они тебя боятся! Ключи сюда! Бросай! Он никуда не денется отсюда, ясно? Все, вот он! Пойдем! Как тебя? Андрей. Я вас вытащу отсюда! Вытащу, ну? Быстрее! Времени нет!
– Мы не пойдем, – отказалась вслед за мужем Юлька.
– Дурак ты, Федор! – засмеялся Свинолуп. – Утырок зеленый… Это же кролики! Смирные! Куда они побегут?!
– Какие еще кролики?!
– Смирные! На, смотри!
Свинолуп задрал Юльке платье, сдернул с нее колготки штопаные вместе с трусами, показал рыжий пух. Та только спрятала рот в ладони.
– Ну?! – крикнул он в Андрюшу. – Ну?! Что стоишь?!
И ручищей своей сжал Юлькину дряблую задницу. В промежность ей сунул пятерню, взялся там.
– Что?! Стоишь?!
Андрюша лупился в пол.
– Говно! – Свинолуп дал ему пощечину левой – и свалил его этой одной пощечиной на пол. – Иди, говно! Беги! Хватай жену свою драную и беги! А?!
Андрюша отполз к скамейке, сел, взялся за щеку.
Юлька тихо выла. Тушь текла.
– Никто за тобой не пойдет!
– Врешь, паскуда. Врешь!
Кто-то бежал по коридору, бухал сапогами. Неужели подкрепление прибыло уже? Артем пальнул туда, в пыль. Там пригнулись, спрятались, или умерли по случайности.
Где тут смертники были?
Скакнул – нашел камеру. Дверь распахнута. Конвоя нет. Все стоят внутри. Шестеро. Две бабы и четверо мужчин.
– Бегите! Бежим! За мной! Вытащу вас!
Никто не верит. Никто не двинется.
– Вас же расстреливать… Вас к стенке всех! Ну?! Ну?! Чего боитесь? Что теряете?!
Ему даже не отвечали.
Покачиваясь, двигался к нему по коридору Свинолуп. Нюхал руку. Улыбался.
– Кролики. Кро-олики. Эти разок попытались уже. Знают, чем кончится.
– Ты паскуда.
– Ты поди, все камеры открой. Давай, пацан. Освободи их. У тебя же вон – ключики, ствол. Ты хозяин же. А?
– Заткнись.
Свинолуп подошел вплотную – грязный, жуткий, кряжистый – и Артем сделал шаг от него, и еще один.
– Никто за тобой не пойдет. Свобода, блядь. Герой, блядь, освободитель.
– Он вас на расстрел вел! – крикнул Артем приговоренным. – Уже! Сейчас!
– А теперь простят, может? – пробубнил кто-то. – Ведь мы вот, мы никуда.
– Может! – поддержал Свинолуп. – Все может! Понял, ты, говно?! Ты понял?! Ты все понял?!
Артем выстрелил ему в грудь, в середину выстрелил этого человека, и пулька увязла в нем, и он отшатнулся, и опять засмеялся. Тогда Артем выдавил ему еще одну пулю из чужого, неверного револьвера – в живот. Не мог выстрелить ему в лицо, в глаза не мог посмотреть Свинолупу. В его уверенные, наглые, хозяйские глаза.
Тот все же упал нехотя.
– Ну?! – повторил Артем смертникам. – Все! С ним все! Пошли!
– С этим-то все. Другие есть, – пробубнили ему. – Куда бежать-то тут? Некуда.
Сверху кричали, лаяли командами. Сейчас спустятся.
– Ну и оставайтесь! Вы! – заорал им Артем. – Ну и дохните тут! Хотите дохнуть – дохните! Как говно!
Он сунул наган стволом в штаны, подобрал у подстреленного конвоира автомат, поискал ключики от наручников, но снять не успел – уже бежали навстречу. Полоснул из автомата, пробрался через коридор целым, вскарабкался по лестнице, выскочил в зал.
Там был дым, грязь, сутолока.
Оркестр продолжал греметь и веселить, как на «Титанике».
Мина рванула там, где Артем ее установил – в нижнем конце эскалатора, с обратной стороны заслонки, ровно над камерами. Но не завалило – наоборот, вырвало ворота, как он и надеялся.
Хорошо, станция неглубокая, сигнал пробился. Хорошо, Дитмар не доверился наемнику: мину вручил не с таймером, а радиоуправляемую.
Добрался до пролома, отпихнул копошащихся, белых от пыли спасателей – и рванул по ступеням вверх.
Кроме него, эта мысль тут никому в голову не пришла.
Глава 11Осадки
Что-то ему кричали, когда он бежал по эскалатору. Но Артем не обернулся назад ни разу. Вдруг в спину испугаются стрелять, а в лицо выстрелят?
Оказался у турникетов, у касс; там, где выбирал себе путь в театр.
Внизу глухо гремело. Как будто где-то глубже, чем метро, вскипала продырявленная людьми земля, как будто лава разъедала ее тонкую корку, чтобы забрать станции и туннели. Как будто. А на самом деле это – на Театральной шла война. Война, начало которой Артем скомандовал. Может, гибли сейчас там этот дурак-режиссер и его звезда-поблядушка: в эту самую секунду умирали, может. А он, Артем, был опять вот жив.
Он сел и сидел тут, приткнувшись на холодных ступенях, хотя нужно было уходить, убираться отсюда, пока война не поднялась, не выплеснулась из эскалаторных кратеров наверх, сюда, и не обварила его.
Не мог просто пока дальше идти. Нужно было… Нужно было подождать чуть-чуть. После Умбаха. После всего этого подпола. После Свинолупа. После смертников в камерах. После Умбаха опять. Чуточку побыть тут просто, посидеть на холодном. Послушать эхо того, что творилось там, внизу, уже не с ним.