Тот через плечо оглянулся нехотя. Охрана пробудилась, занесла над Артемом колючие плетки.
– А что жена ваша, родила? – спросил Артем разборчиво. – С кем можно поздравить?
Илья Степанович посерел, вмиг состарился.
– Мертвый родился, – беззвучно произнес он; но Артем все равно понял, по губам.
Грохнула дверь, и Артема по плечам сладко ожгла плеть. Пошла кровь. Хорошо. Пусть идет. Пусть все наружу выходит.
Когда подали помои, Артем жрал не просто так.
Поминал Дитмара.
Хорошо, что старика выпроводил.
Хорошо, что убедил его, будто Артема можно было отсюда забрать.
Хорошо, что сам себя в этом убедить не дал. По крайней мере, больше не дергался, когда дверь входная лязгала. Ни на что не надеялся. Дни не считал. Так проще было, в безвременье.
И хорошо еще, что смог самое главное Гомеру про себя и про черных рассказать. Что хватило минут и дыхания. Теперь не так жутко было оставаться тут, забытым.
Что-то происходило там, на других станциях: может, война; но Шиллеровской это не касалось никак. Тут все шло своим чередом: жизненное пространство разъедало породу, туннель к Кузнецкому мосту питался землей и людьми, подползал к станции все ближе. Артем слабел, но еще старался существовать. Леха-брокер стал как ходячий скелет, а все же хотел переупрямить Артема.
Они уже не общались между собой: стало не о чем. Были люди, которые пытались сбежать, бросались с кирками на колючую проволоку, на охрану – всех расстреляли, и для острастки расстреляли еще случайных разных. Побега с тех пор боялись, и говорить о нем боялись, и думать о нем боялись даже.
Артем держался единственным: после отбоя, укладываясь на чье-то тело в спальном рву, запирал глаза и воображал, что его голова лежит на коленях девушки Саши, нагой и прекрасной; и сам гладил себя по волосам, не чувствуя тяжести собственной руки. Представлял, как она ему показывала город наверху. Без Саши бы ему пришлось подохнуть.
Проспав положенные четыре часа, поднимался и бежал, и кидал, и поднимал, и бросал, и вез, и сгружал. И шел, и полз, и падал. И вставал снова. Сколько дней? Сколько ночей? Неизвестно. В тачке уже только половина была: больше не увезти. Хорошо, что и уроды ополовинились от скверной кормежки: а то б их не поднять, не зарыть.
Днем было еще тайное развлечение: вон ту стену, знал Артем, никто не долбил, потому что неглубоко за ней начинался тот самый переход с социальным жильем. Там, за стенкой, по его расчетам, располагалась уютная квартирка Ильи Степановича и Наринэ. Раз в день Артем, воровато озираясь, подбегал к этой стене и стучался в нее: тук-тук. Охрана не слышала, Илья Степанович не слышал, Артем сам не слышал стука; а все равно каждый раз его разбирал от этого дикий бесшумный смех.
А потом, посреди вечности, настало избавление, которого люди уже забыли, как ждать. Страшное избавление.
Из наружного мира в их мирок прободела война.
Захлопала дверь часто-часто, и Шиллеровская наполнилась упитанными мужчинами в форме Железного легиона. Уроды и зверолюди перестали копошиться, замерли, уставились тупо на гостей. Стали непослушными, закоченелыми мозгами составлять мозаику из оброненных пришельцами слов.
– Красные взяли Кузнецкий мост!
– Перебросили войска с Лубянки! Будут прорываться сюда!
– С минуты на минуту! Приказ блокировать!
– Где подрывники? Почему подрывники задерживаются?
– Туннель на Мост – минировать! Подальше от станции!
– Где взрывчатка? Где подрывники?
– Уже идут! Близко! Авангард! Пулеметчики их! Живо! Ну?!
– Режьте! Проволоку режьте! Дальше от станции минировать!
– Дальше! Сейчас!
Вбежали потные подрывники, притащили тяжелые ящики со взрывчаткой; зверолюди все еще ничего не понимали. Артем наблюдал за суетой через обычный свой царапанный и запревший полиэтилен. Его это как будто не касалось все.
– Не успеваем! Слишком близко! Нужно время выиграть! Время!
– Что делать?! Как?! Здесь будут! Превосходящие силы! Потеряем станцию! Недопустимо!
Тут кого-то осенило.
– Выгоняйте уродов! В туннель!
– Что?!
– Уродов в туннель! Примут удар на себя! С кирками! Лопатами! Задержат красных! Пока их будут крошить – как раз успеем заминировать!
– Не будут они драться! Смотри на них…
– Заградотряд, значит! Погоним их… Соловьев! Борман! Клык! Загоняй их! Ну! На секунды счет, калоеды! Живей!
Охрана засвистела плетками, цепями, стала отрывать прилипших к стенам окаменелых копателей, собирать их в стадо, заправлять в туннельное жерло. Только что была тут непреодолимая преграда – колючей проволоки в три слоя. А теперь паутина свисала клочьями, и оказалось, что за ней был перегон. Еще один перегон к Кузнецкому мосту. И там, в его глубине, что-то дурное заваривалось.
Зверолюди плелись в туннель оглушенно, беспомощно и непонимающе оглядываясь на надзирателей: чего от них надо? В руках у каждого был тот инструмент, которым он работал всегда: кто киркой – кирка, кто молотком – молоток. Артем пошел со своей тачкой было, но тачка мешала другим, тыкалась им под колени, не умела ехать через шпалы, и Артему приказали ее бросить. Он бросил, дальше шагал с пустыми руками. Рукам было неуютно, им хотелось инструмента. Пальцы уже закоченели, заскорузли кружком: так, чтобы аккуратно помещались внутри них ручки тачки или лопатный черенок.
Тех, кто брел последним, подхлестывали, поджимали автоматчики. За автоматчиками шли саперы; тащили ящики, разматывали провода.
– Куда? Куда? Зачем? – блеяли голые, таращась в темноту, оглядываясь на фонари и на стволы конвоиров.
А из отверзшейся перед ними черной дыры, в которую вот-вот было должно затащить всех тут, вытекали уже вместе с тоненькими прирельсовыми ручейками отголоски далекого: «урааааааа».
– Что? Что это там?
– Куда мы идем? Нас освобождают?
– Говорят, нас освобождают! Там сказал кто-то!
– Заткнись! Заткнулись все! Вперед! Вперед, твари!
– …уааааааааа…
– Слышал? Слышали?! Не успеем с этими гнидами ползучими на сто метров… Они еле ковыляют! Это саботаж!
– Тут! Тут! Начинай минировать!
– Уродов дальше гони! Гони их в штыковую!
– урааааааааааааааа…
– Не успеем! Тут! Вперед этих!
Саперы остановились, засуетились, открыли ящики свои, стали вынимать брикеты, крепить их на туннельные стены, закладывать в выемки тюбингов.
Артема пихнули стволом в спину, он заперебирал ногами чаще, и дерганые подрывники остались позади. Секли воздух плетки, светили через бредущих в черноту фонари в миллион ватт, рисуя на сырых шпалах горбатые протяжные тени, и лаял, подстегивая, громкоговоритель.
– Эй, вы! Вы все! Вам предстоит великое дело! Вы должны спасти Рейх! На нас прут полчища уродов! Красных людоедов, которые не остановятся ни перед чем! Сегодня, сейчас вы можете заслужить прощение! Кровью заплатить за право называться людьми! Они уничтожат Рейх, а потом все метро! Некому их больше остановить сейчас, кроме вас! Они хотели ударить нам в спину, но не знали, что нашу спину прикрываете вы! Они вооружены лучше, но и у вас есть оружие! Вам нечего терять, поэтому вам нечего бояться!
– Я… Куда? Я не пойду! Не буду! Я не буду! Я не умею драться!
Грохнуло. Эхо выстрела сожрало эхо крика. И сразу – не дожидаясь, пока каждый в стаде поймет, что случилось, автоматы загремели по затылкам отстающих. Выпустил кто-то последний вздох. Взвыл недобитый. Завизжала баба. Артемов сосед оглянулся – жикнуло – и, он булькнув горлом, кувырнулся вниз.
– Вперед, мррррааааази!!!! Не сметь!!! Не сметь останавливаться!!!
– Убивают! Не стойте! Стреляют! Бегите!
Артем толкнул чью-то кривую спину, пролез вперед через застрявших, подал руку и выдернул из-под чужих ног упавшего подростка, забыл о нем тут же, и, ежесекундно оборачиваясь на погонщиков, стал протискиваться к середине – в безопасность.
– Вперед! Вперед!
Смерти от упавших лицом на рельсы, как костяшки домино толкнули в спины следующих – одни запнулись, другие – повалили вперед, навстречу мутному и страшному УРРРАААААААА, которое бурлило и вихрилось и неслось к ним через туннель, как прорвавшиеся в забой грунтовые воды.
– Мы не бараны! – вдруг впереди кто-то заорал; кто-то из уродов. – Мы не дадимся так!
– Идем!! Не сдадимся!!
– Смерть им!!!
– Бей их! – завопил кто-то еще в толпе. – Вперед! Вперее-ооод!
И – медленно, как маховик паровоза, как просыпающийся больной – вся эта длинная голая толпа, обросшие и избитые звери-люди с кирками и молотками, начали разгоняться, искать в себе силы, чтобы занести над головами свои инструменты, чтобы убить кого-нибудь, прежде чем погибнуть самим.
– Смерть им! Не сдадимся! Вперед!
– ВПЕРЕЕЕЕЕЕД!
Через минуту все бежали, с ревом, с криком, с плачем; и пастырям с автоматами тоже нужно было бежать в ногу со своим взбудораженным стадом, а им было лениво и брезгливо. Фонари в спину побледнели; погонщики отстали, не желая мешаться с пушечным мясом. Впереди стало сумрачно и вязко, тени бегущих растворялись в наплывающем мраке.
У Артема так ничего и не было в руках, но остановиться он уже не мог: того, кто вздумал бы остановиться в середине этой лавины, немедленно снесло бы и растоптало. Поравнялся с Лехой: тот глядел дико, безумно, не узнавал Артема. Потом обогнал его.
– УРАААААААААААА!
Красные грянули внезапно.
Прорвали мглистую пелену – и сразу оказались со зверолюдьми лицом к лицу, морда к морде. Только родились из туннеля – и сразу же схлестнулись, врезались лбами.
– ААААААААА!!!!
У них не было фонарей, как и у стада с Шиллеровской; они мчались в темноте, наугад. Первые в стаде только успели отвести кирки…
И тут же:
УУАААААААХХХХ!
Как взревело сзади!
Как перетряхнуло всю землю!
Как смело последние ряды бегущих жарким выдохом взрыва, как загудел туннель иерихонской трубой, как погасли в один миг все фонари, и заткнулись все автоматы, и ничего не стало – только черное-черное, беспросветно черное – вокруг, будто мир целиком пропал; взорвалась и затопила все полная темнота, абсолютная, безнадежная.