– Хочешь, то есть, с Богом добазариться. Как все мужики.
– Опять ты?
– Ай!
– А женщины не так?
– Не так.
– А как?
– А так, что если и Бога нет, то тут вообще держаться не за что, в метро этом. Тогда совсем труба. А Он… Прощает. Он говорит: потерпи. Тут надо потерпеть, но это ради дела. Да, люди мучатся, люди умирают. Но это не просто так. Это испытание. Его нужно выдержать. Ты не пачкаешься, ты очищаешься. Просто помни обо мне. Мне всегда можно выговориться. Я сам говорить не умею, но со слухом у меня все в порядке. Извиниться хочется – передо мной извинись. Позлиться – тоже можно. Давай. Ударь меня. Не держи в себе. Хочешь кого-нибудь любить – люби меня. Я тебе и отец, я тебе и жених. Иди ко мне на ручки. Я все вынесу. Я и не такое выносил. Понимаешь? Земля без Бога – не круглая, а как гравий. Одни углы, одни острые края. Это Бог ее круглой делает, гладкой.
– Да. Без Него просто держаться не за что. Вот что.
– Надо только простить Его за то, что он с человеком сделал, за войну, за разрушенную планету, за всех убитых.
– Это не Он. Это мы. Он нам и потом еще руку протягивал, чтобы вытащить нас из ямы. А мы в нее – зубами. Это Он еще должен нас простить. Не знаю, простит? Я бы не простил на Его месте. Бог-отец никого не прощает. Весь Ветхий завет – сплошь войны и спецоперации. А Иисус, наоборот, прощал всех.
– Не читала. Библия для тех, кто не верит. Чтобы их убеждать. А если просто веришь, и все, тогда все эти сказки мимо тебя. Ладно. Поздно уже.
– А если она не вся разрушена? Планета?
– Спокойной ночи.
– Спишь?
– Как же, поспишь с такими соседями.
– А если я тебе все-таки скажу, что не вся планета уничтожена? Если не все заражено?
– Тебе приснилось, что ли?
– Правда. Я знаю. Я слышал от человека. И не далеко, а тут у нас, под Москвой. Осваивают поверхность заново. В тайне ото всех. В Балашихе. Это по карте отсюда меньше часа. Там строят что-то. Форпост наверху. Значит, там земля позволяет…
– Сколько ты пробыл наверху без резины? И что с тобой стало? Подумай.
– А главное – они этот форпост строят рядом с радиостанцией. Это о чем говорит? О том, что они с кем-то связываются. Может, эвакуацию готовят? Представь себе: возвращение наверх! Надо только в Балашиху попасть.
– Кто это тебе сказал?
– Человек один. Какая разница?
– Тут много людей, которые рассказывают… разные вещи. Просто люди – и непросто. Нельзя всему верить. Нельзя ничему верить.
– Пошли со мной, а? В Балашиху?
– Нет.
– Ты думаешь, там нет ничего? Ты тоже думаешь, что мы – единственные? Что я зря таскаюсь наверх? Что я идиот бесполезный? Что у меня уроды родятся? И что все будет зря?
– Просто не хочется, чтобы ты умер. Вот именно сейчас очень не хочется почему-то.
– Я и не собираюсь. Но я туда все равно пойду. Очухаюсь только – и вперед.
– Обними меня.
– Глубже! Глубже! Что ты как целочка?!
– Ай… Мне больно!
– Заткни хайло, потаскуха. Хочешь, чтобы я тебя связал?
– Не надо. Не нужно, пожалуйста.
– Вы все ломаетесь. Все, суки, ломаетесь. Ты думаешь, я поверю тебе, что ты такая маленькая и чистенькая? Ты грязная, грязная тварь. И тебе нравится, когда тебя вот так… Когда тебя вот так… На кол когда тебя насаживают?
– Больно!
– А вот так?! Вот так не больно тебе?! На! На еще!
– Ублюдок… Если ты…
– Ты кто? Ты кто такой? А?! Ты что?!
– Мразь. Мразь. Мразота. Урою.
– Убивают! Охрана! Убивают! Убббби-и-и-и-и-и-и-и…
– Тебе сегодня тут нельзя ночевать. Он придет вечером.
– Кто – он? Хозяин этот?
– Не имеет значения.
– У тебя этот шрам, на животе. От сигареты ожог. Это он тебя?
– Нет. Не он.
– Врешь, да? И у меня вот ожоги, вот тут. Это после той ночи. После той ночи, когда мы с тобой… Когда нас познакомили. Этот мужчина, который нашел меня в коридоре. Я полз, пьяный. Он меня подобрал и привел к тебе. Это он тебя мне отдал. Это он твой хозяин?
– Какое твое дело?
– Это он тебя сигаретой прижигал? Почему ты такое терпишь? И за что он меня? Там, на руке – татуировка орденская. Была.
– Я знаю, что там было, Артем. Я читала. Я помню ту ночь.
– Почему он ее прижег, твой хозяин? Почему он тебя пытал?!
– Это не он, Артем. Это не он прижег меня. Он тут ни при чем.
– А кто?
– Я сама. Сама себя.
– Ты? Зачем? Что за бред? А я? Меня кто? Наколку мою – кто? Ты?
– Ты сам, Артем.
– Что? Почему? С какой стати?
– Тебе правда нужно собираться. Если ты не помнишь ничего – так лучше. Правда.
– Я тебе не верю. Ты его выгораживаешь. Что это за человек?
– Сегодня можешь у моей подруги поспать, у Кристины. Я договорилась. И не приходи сюда. Я не хочу, чтобы ты сюда приходил. И завтра тоже.
– Почему?!
– Мне от тебя только хуже делается. Хочется еще раз себя прижечь.
– Как ты? Как себя чувствуешь?
– Не знаю. Живой.
– Я подумала… То, что ты мне говорил про Балашиху. У меня есть один… Поклонник. Тоже сталкер. Свободный.
– Он там был?
– Нет. У него есть машина. Спрятана наверху где-то. Я могу его попросить, чтобы он… Чтобы он взял тебя с собой. Туда. У него сегодня ходка.
– Это один из твоих клиентов?
– Да. Это один из моих клиентов.
– Я не хочу. Я пешком лучше пойду.
– Артем. Ты не дойдешь никуда. Посмотри на ногу свою. И… Я узнавала у врача… Если лучевую болезнь не лечить… Тебе, может быть, недели три осталось. А лечить ее как тут? Где?
– Ты меня просто выставить хочешь, да? Чтобы мы с хозяином твоим не столкнулись лбами?
– Не веришь, да?
– Ты просто не знаешь, куда меня деть. Хоть к черту на кулички, лишь бы вечером меня тут не было.
– Ходка сегодня, Артем. Пойдешь?
– Пойду.
– Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
– Не верю.
– Вот… Наклонись.
– Зачем это?
– Будешь пока носить. Чтобы было, за что держаться. Вернешься – заберу.
– Привет. Сашунь, только я сегодня уставший, так что можно просто чаю попить и поспать, а? Пойдем в мой кабинет.
– Хорошо.
– Эти кретины, представляешь, рванули переход на Кузнецкий мост, вся Пушкинская обрушилась, им теперь деваться некуда, а красные ничего слышать не хотят. Бардак полный. Сил нет. Портачат все, а я – разруливай.
– Я понимаю.
– Ты что тут делаешь? А? Ты подслушиваешь, что ли?! Ты кто?!
– Я…
– Это со мной. Он на прием пришел. Так скать. Приемные часы перепутал. Забираю его… Забираю!
– Перепутал я. Простите. Не в то время, не в том месте.
– Бухой, что ли?
– Конечно, он бухой! В говно он говнецкое, неужель не видно? Все, пошли давай, герой.
– Кто там?! Что?!
– Ничего, Алексей Феликсович. Ложная тревога.
– Ложжжжная. Тревооооога.
Глава 15Шоссе Энтузиастов
Поднимались с Трубной – был там и вход, оказывается, и выход. И без документов можно было на нее попасть: главное, знать, с кем говорить, при ком, и какими словами.
– Не умеешь, дурак, с людьми общаться! – сказал Артему Леха.
Он зато умел. И первоапостол он был отменный.
– Пойду с вами, – произнес он нетвердо. – Во-первых, ничего уж такого-растакого на этом вашем верху я не увидел. Во-вторых, сталкерский калым не хуже остальных, а то и похлебней будет. В-третьих, яйца у меня все равно пухнут, рентген туда – рентген сюда погоды не сделают. Полезли. Чего найдете – мне треть.
– Ты салага, – возразил сталкер, который взялся Артема везти в Балашиху. – Ты мне за урок и за химзу должен. Поэтому из того, что найдешь ты, будет половина моя, а из моего твоего будет ни хрена. Идет?
– Ну хоть так, – подумав, вздохнул Леха. – Только учи как следует!
Сталкера звали Савелием. У Савелия морщины шли не как у людей, а как придется: и по лбу вертикально, и ото рта вниз, и вокруг глаз крест-накрест, и вместо бровей. От носа к краям губ складки Савелию прорезали перочинным ножом, а подо лбом сделали лобзиком глубокий надпил, чтобы нос как будто сам по себе висел. Волосы у него были как бы на месте, но редкие, и череп – тоже морщинистый – через них просматривался ясно. А клыки у Савелия были выкованы из железа; не все, правда – один вообще отсутствовал. Шло ему годам к пятидесяти: хороший, значит, сталкер.
Шагать было больно: колено стреляло. И изрубцованная спина на каждом шагу терзалась так, будто вот-вот лопнет кожа и скатается трубочкой, а останется под ней одно коричневое запекшееся мясо.
Пересекли бульвары, обошли ползучие коряги стороной; миновали разоренный торговый центр подле цирка. Цирк был закрыт. Торговый центр – сожран какой-то злой плесенью. Обогнули его, спустились на парковку. Машина у Савелия стояла там.
– Как будто по магазинам прошвырнуться заехал, – гундосо поделился с ними сталкер. – Хорошее чувство.
Артему это не понравилось. Морщины бессхемные ему не понравились тоже, и железные зубы, и прищуренные глаза. И то, что этот человек приходит к Саше, когда хочет, и пользует ее этими вот самыми зубами и глазами. Не хотелось представлять это себе, а пришлось.
А главное: роста он был – Артему по плечи. Как она с таким вообще могла?!
– Тоже Сашку чпокаешь? – запросто спросил у него Савелий. – Будем знакомы. Хорошая девчонка. Хотя и в дочки мне годится. Но дочки у меня нет, так что совесть спит спокойно.
– Да пошел ты, – сказал ему по этому поводу Артем; все равно собирался.
– Понимаю! – подмигнул сталкер и не стал обижаться. – Сам бы втюрился, если бы был помоложе. Но когда я был помоложе, у меня другие Сашки были.
Это Артему не понравилось вообще.
Машина у Савелия была – универсал. Под чехлом стояла: серебристая, ухоженная, промасленная, стекла черные зеркалят, антенна торчит усом метра на полтора. Особенная: руль справа. Посмотрелся Артем в черное стекло: на голове – каска дурацкая, какую уж Савелий выдал, зато ствол хороший, с глушителем. Ствол важней.