«Надышался», — подумал Гомер.
И тут самым краешком глаза уловил что-то… Гигантское, сгибающееся под слишком низким четырехметровым потолком станции, невообразимо проворное для своего исполинского роста, вынырнувшее из тумана на самой границе видимости и канувшее обратно, прежде чем старик успел навести на него автомат.
Гомер беспомощно оглянулся на бригадира…
Того нигде не было.
— Ничего. Ничего. Не бойся, — останавливаясь и отдыхая между словами, утешал ее отец. — Знаешь… Где-то в метро есть люди, которым сейчас куда страшнее…
Он попробовал улыбнуться — вышло жутко, будто у черепа отвалилась челюсть. Саша улыбнулась в ответ, но по острой скуле, измазанной в копоти, попозла соленая росинка. По крайней мере, отец пришел в себя — после нескольких долгих часов, за которые она успела уже все передумать.
— На этот раз совсем неудачно, ты уж прости, — говорил он. — Решил все-таки дойти до гаражей. Далековато оказалось. Нашел один нетронутый. Замок из нержавеющей стали, в масле. Сломать не получилось, привязал заряд, последний. Надеялся, машина будет, запчасти. Рванул, открываю — пусто. Вообще ничего. Зачем запирали, сволочи? А грохоту сколько… Молился, чтобы никто не услышал. Выхожу из гаража — вокруг псы. Думал, все… Думал, все.
Отец смежил веки и умолк. Встревоженная, Саша схватила его за руку, но он, не открывая глаз, еле заметно покачал головой — не волнуйся, все в порядке. Сил не хватало даже говорить, а он хотел отчитаться, ему нужно было объяснить, почему он вернулся с пустыми руками, почему ближайшую неделю, пока он не встанет на ноги, им придется туго. Не успел, забылся сном.
Саша проверила наложенную на его разорванную голень повязку, уже размокшую от черной крови, сменила нагревшийся компресс. Распрямилась, подошла к крысиному домику, приоткрыла дверцу. Зверек недоверчиво выглянул наружу, спрятался было, но потом, делая Саше одолжение, все же выбрался на платформу размяться. Крысу чутье никогда не подводило: в туннелях все было тихо. Успокоенная, девушка вернулась к лежанке.
— Ты обязательно встанешь, ты будешь ходить снова, — шептала она отцу. — И ты найдешь гараж, в котором будет целая машина. И мы поднимемся вместе, сядем в нее и уедем далеко отсюда. За десять, за пятнадцать станций. Туда, где нас не знают, где мы будем чужаками. Где нас никто не будет ненавидеть. Если такое место где-нибудь есть…
Она пересказывала ему волшебную сказку, которую столько раз слышала от него. Повторяла слово в слово, и сейчас, сама произнося эту старую отцовскую мантру, верила в нее стократ сильнее. Она выходит его, она его вылечит. В этом мире есть место, где всем на них будет наплевать.
Место, где они смогут быть счастливы.
— Вот же оно! Вот! На меня смотрит!
Ахмед визжал так, будто его уже схватили и волокут; так, как никогда не позволял себе кричать. Снова зашелся и захлебнулся автомат; Ахмед, окончательно изменивший своему обычному спокойствию, трясся, пытаясь вставить в паз полный рожок.
— Оно меня выбрало… Меня…
Где-то неподалеку деловито фыркнул другой автомат, утих на секунду и опять еле слышно застрекотал рубленными по три выстрела очередями. Хантер все еще был жив, значит, и у них оставалась надежда. Хлопки то отдалялись, то приближались, но невозможно было сказать, находили ли пули свои цели. Гомер, ожидавший услышать разъяренный рев раненого монстра, зря напрягал слух. Станция была погружена в тягостное молчание; ее загадочные хозяева казались либо бесплотными, либо неуязвимыми.
Бригадир теперь вел свой странный бой на другом краю платформы — там вспыхивал и гас огненный пунктир трассирующих пуль. Упоенный схваткой с призраками, он обрекал своих подопечных.
Гомер перевел дух и задрал голову. Желание сделать это не отступало уже несколько долгих мгновений, и он наконец осторожно поддался ему. Кожей, макушкой, волосками на шее он слишком ясно ощущал на себе взгляд — холодный, давящий — и больше не мог противиться своим предчувствиям.
…Под самым потолком, высоко над их головами, во мгле парила еще одна голова. Настолько огромная, что Гомер не сразу осознал даже, что именно он перед собой видит. Тело исполина оставалось скрытым во мраке станции, и только его чудовищная морда, покачиваясь, нависала над крохотными людишками, ощетинившимися своим никчемным оружием, не торопясь с нападением, зачем-то давая им небольшую отсрочку.
Онемевший от ужаса старик покорно опустился на колени; жалко звякнул о рельс вывалившийся из рук автомат. Завопил, раздирая глотку, Ахмед. Создание неспешно подалось вперед, и все видимое пространство перед ними заполнило темное, огромное как утес тело. Гомер закрыл глаза, готовясь, прощаясь… И думал, и жалел он только об одном. Буравила, ела сознание горькая мысль: «Не успел!»
Но тут харкнул пламенем подствольник, по ушам хлестнула взрывная волна, оглушая и оставляя после себя бесконечный тонкий свист, посыпались ошметки горелого мяса. Ахмед, первым справившийся с собой, дернул старика за шиворот, поставил его на ноги и потащил за собой.
Они бежали вперед, спотыкаясь о шпалы и поднимаясь снова, не чувствуя боли. Держались друг за друга, потому что сквозь белесое марево нельзя было ничего разглядеть и на расстоянии вытянутой руки. Мчались так, как если бы им грозила не просто смерть, а нечто неизмеримо более страшное — окончательное, бесповоротное развоплощение, уничтожение и тел, и душ.
Невидимые и почти неслышные, но отстающие всего на шаг, демоны следовали за ними, сопровождая, но не атакуя, словно играя, давая иллюзию спасения.
Потом колотый мрамор стен сменился туннельными тюбингами: им удалось выбраться с Нагорной! И стражи станции, будто до предела натянув цепи, на которые были посажены, остались позади. Но останавливаться было рано… Ахмед шагал первым, касаясь настенных труб, нашаривая путь вперед, и понукал запинающегося, то и дело норовившего присесть старика.
— А что с бригадиром? — прохрипел Гомер, на ходу срывая душащий его противогаз.
— Туман кончится — встанем, подождем. Скоро уже должно быть, совсем скоро! Метров двести осталось… Выйти из тумана. Главное — выйти из тумана, — твердил Ахмед свое заклинание. — Буду шаги считать…
Ни через двести, ни через триста шагов окутывающее их марево не стало реже. «Что, если оно расползлось до самой Нагатинской? — думал Гомер. — Что, если оно уже пожрало и Тульскую, и Нахимовский?»
— Не может быть… Должен… Немного осталось… — в сотый раз пробубнил Ахмед и вдруг застыл на месте.
Гомер с ходу налетел на него, и оба повалились наземь.
— Стена кончилась. — Ахмед ошарашенно гладил шпалы, рельсы, сырой и шершавый бетон пола, словно опасаясь, что земля вот-вот так же предательски исчезнет у него из-под ног, как только что в никуда провалилась другая опора.
— Да вот же она, что с тобой? — Гомер нащупал уклон тюбинга, ухватился за него и осторожно поднялся.
— Прости… — Ахмед помолчал, собираясь с мыслями. — Знаешь, там на станции… Я думал, никогда уже с нее не уйду. Оно так смотрело на меня… На меня смотрело, понимаешь. Оно решило меня взять. Я думал, навеки там останусь. И не похоронят.
Слова давались ему трудно, он долго не хотел выпускать их, стыдился своих бабьих воплей — и пытался их оправдать, и знал, что оправдания им быть не может. Гомер покачал головой.
— Брось. Я-то штаны вообще намочил, и что мне теперь? Пошли, сейчас уже и в самом деле близко должны быть.
Погоня отозвана, можно отдышаться. Да они и не могли больше бежать и теперь брели, так же подслеповато цепляясь за стены, шаг за шагом приближаясь к избавлению. Самое жуткое было позади, и пусть морок пока отказывался отступать, но рано или поздно хищные туннельные сквозняки покусают его, разорвут и уволокут по клочьям в вентиляционные колодцы. Рано или поздно они выйдут к людям и дождутся там своего задержавшегося командира.
Это случилось даже раньше, чем они могли надеяться, — может быть, потому, что в тумане и время, и пространство искажались? Попозла вдоль стены чугунная лесенка — подъем на платформу, круглое сечение туннеля сменилось прямоугольным, между рельсами появилась ложбинка-укрытие для упавших на пути пассажиров.
— Смотри-ка… — прошептал Гомер. — Кажется, станция! Станция!
— Эй! Есть тут кто? — что было сил заорал Ахмед. — Братки! Есть кто? — Его разбирал бессмысленный, торжествующий смех.
Пожелтевший, изможденный свет фонарей проявлял в мглистой тьме обгрызенные временем и людьми настенные мраморные плиты; ни одна из цветных мозаик, гордости Нагатинской, не уцелела. И что случилось с облицованными камнем колоннами? Неужели…
Хоть Ахмеду никто не отвечал, он не отчаивался и продолжал взывать, веселиться: ясное дело, испугались тумана и сбежали подальше, но его-то этим уже не возьмешь. А Гомер все искал что-то беспокойно на стенах, облизывал их тускнеющим лучом, холодея от подозрений.
И вот наконец нашел — железные буквы, вкрученные в треснувший мрамор.
«НАГОРНАЯ».
Ее отец верил: возвращения никогда не бывают случайны. Возвращаются, чтобы изменить что-то, чтобы что-то исправить. Иногда сам Господь ловит нас за шкирку и возвращает в то место, где мы случайно ускользнули из-под его ока, чтобы исполнить свой приговор — или дать нам второй шанс.
Поэтому, объяснял отец, он никогда не сможет вернуться из изгнания на их родную станцию. У него не было больше сил, чтобы мстить, бороться, доказывать. Ему давно не нужно ничье раскаяние. В той старой истории, что стоила ему всей прежней жизни и чуть не стоила жизни вообще, каждый получил по заслугам, говорил он. Так получалось, что они обречены на вечную ссылку — исправлять Сашин отец ничего не хотел, а Господь на эту станцию не заглядывал.
План спасения — найти на поверхности не сгнившую за десятилетия машину, починить ее, заправить и вырваться из очерченного судьбой запретного круга, — давно превратился в сказку на ночь.