— Аллах нас наказывает. За грехи. Глянь, свинина-то не сгорит у тебя?
— Ну что сразу Аллах твой! Аллах у нее сразу! А и правда, подгорает… Как Мехмет твой, вернулся с Ганзы?
— Третий день нету. Третий!
— Не переживай так-то…
— Вот я тебе сердцем клянусь, Даша, завел себе он там кого-то! Из ваших завел! В грехе…
— Ваших-наших… Что ты как эта… Мы все тут, Айгулюшка… Все заодно.
— Давалку какую-нибудь завел, Аллахом тебе…
— Ак ты бы сама-то ему почаще давала… Мужики-то ведь они как котята… Тычутся, пока не найдут…
— Да что вы несете?! По делам он по торговым! — вступился мужичок полудетского размера и с детским почти лицом, только испитым; отчего-то не смог вырасти как следует.
— Ладно-ладно. Ты, Коля, подельников-то не прикрывай своих! А ты, Артем, не слушай нас, баб. На-ко. Подуй, горячо.
— Спасибо.
Подошел человек, разлинованный старыми белыми шрамами и совсем лысый, но при этом не свирепый из-за пушистых бровей и обтекаемой речи.
— Приветствую всех присутствующих, дам отдельно! А кто тут за чайком? Я за тобой тогда, Колюнь. Про Ганзу слышали уже?
— А что Ганза?
— Граница на замке. Как выразился классик, загорелся красный свет, говорит, прохода нет. Пятеро наших там торчат.
— Вона чего, Айгулька. Грибы помешай свои там, грибочки.
— А мой там! А я что! Аллахом… Как закрыли? А, Кстантин?
— Закрыли и все дела. Не наше вшивое дело. Приказ есть приказ.
— Опять поди воюют! С Красной Линией, небось, опять воюют, а? Хоть бы передохли там они уже все ведь!
— А кто знает, а, Кстантин? Это мне к кому идти? Мехмет-то мой…
— Для профилактики это. Я оттуда только. По торговле карантин какой-то. Откроют скоро. Здравствуйте.
— Ой, здрааасьте, мущщина. В гости к нам? Кто-откуда?
— С Севастопольской я. Можно тут присесть?
Артем перестал дышать жгучим паром, оторвался от белой выщербленной кружки с золотым кантиком. Старик доковылял сюда, разыскал его, и теперь украдкой, уголком глаза его изучал. Ладно. Не бегать же от него.
— А ты-то как к нам пробрался, дедуль? Если закрыли все? — Артем вызвал пронырливого старика на прямой взгляд.
— Последним проскочил, — тот не мигал, не уклонялся. — Прямо после меня и закрыли.
— Век бы без них и жили, без Ганзы этой! А вот они без нашего чайку, без грибочков-от наших пускай попробуют, дармоеды! Мы-то продержимся с Божьей помощью!
— Откроют! А если не откроют? А Мехмет-то мой!
— А ты, Айгулька, к Сухому сходи. Он-то твоего Мехметика в два счета достанет. Не бросит уж. Чайку, может? Пробовал наш уже?
— Не откажусь, — с достоинством качнул бородой самозваный Гомер.
Он сидел против Артема, прихлебывал местный их грибной отвар, горделиво, но беспричинно именуемый чаем — настоящий-то чай, конечно, весь выпит был лет десять как — и ждал. И Артем ждал.
— Кто за кипятком?
У Артема екнуло: Аня подошла. Встала, не замечая его, спиной.
— Трудишься сегодня, Анют? — сразу же привлекла ее к разговору Шуба, отирая руки о лысеющие меховые карманы. — Грибочки?
— Грибочки, — та спиной и ответила, лишь бы не оборачиваться; значит, все она заметила.
— Поясница, небось, а? В наклонку-то.
— Отваливается, теть Даш.
— Грибы не свиньи! — неодобрительно шмыгнув, высказалась раскосая кряжистая Айгуль. — В наклонку ей. Ты в говне-ка повозись!
— Сама и повозись. Каждый себе по душе работу выбирает, — ровно возразила Аня.
Ровно возразила; но Артем знал — вот именно когда таким голосом она говорит, спокойным — может ударить. Да и вообще все может, обучена. С таким отцом.
— Не ссорьтесь, девочки, — зажурчал исполосованный Константин. — Все профессии нужны, все профессии важны, как сказал классик. Без грибов порося-то чем кормить?
Грибы-шампиньоны росли в заваленном северном туннеле, одном из двух, которые раньше вели к станции Ботанический сад. Триста метров грибных плантаций, а за ними — еще свиноферма. Свиней подальше запихнули, чтобы вони меньше. Как будто тут триста метров спасти могут. Спасало другое: устройство человеческих чувств.
Вновь прибывшие мерзотный свиной дух ощущали день-другой. Потом — принюхивались. Аня принюхалась не сразу. Местные жители давно не слышали ничего. Им и сравнивать было не с чем. А Артему вот было.
— Хорошо, когда душа к грибам лежит, — прицельно глядя Ане в затылок, четко проговорил он. — С грибами проще договориться, чем с людьми.
— А зря вообще некоторые к грибам с таким презрением, — сказала та. — Есть люди, которых от грибов не сразу и отличишь. И болезни даже общие, — Аня наконец развернулась к нему. — Вот у меня сегодня, например. На половине грибов — гниль какая-то. Гнильца появилась, понимаешь? Откуда взялась?
— Что за гниль еще? — обеспокоилась Айгуль. — Нам гнили еще только тут не хватало, Аллах спаси!
— Чаю, может, кому? — влезла Шуба.
— Ящик гнили вот набрала, — в глаза Артему сказала Аня. — А ведь были нормальные раньше грибы. Здоровые.
— Ну это прямо беда какая-то! — покачал головой Артем. — Грибы протухли.
— Ак жрать-то мы чего будем? — резонно заметила Шуба.
— Ну конечно, разве это беда? — тихо и железно ответила ему Аня. — Вот когда великого героя и спасителя всея метро всерьез никто не воспринимает больше — вот это беда!
— Пойдем-ка, Айгулька, продышимся, — вздернула нарисованную бровь Шуба. — Тут жарковато что-то становится.
— Эхм… — Гомер поднялся вслед за остальными.
— Нет, — остановил его Артем. — Вот. Ты же хотел про героя послушать? Про Артема, который все метро спас? Вот, слушай. Послушай правду. Людям, думаешь, до этого есть дело?
— Потому что у людей свои дела. Настоящие дела. Работать. Своих кормить. Детей растить. А когда кое-кто мается и не может себе дела найти, и выдумывает себе херню всякую — вот это да, беда, — Аня заняла позицию и вела по нему огонь очередями: короткая, короткая, длинная.
— Нет, беда, это когда человек не хочет жить, как человек, а хочет, как порось и как гриб, — ответил Артем. — Когда его одно только заботит…
— Беда, это когда гриб решает, что он человек, — уже не пряча ненависть, сказала Аня. — А правды ему никто не говорит, чтобы не расстраивать.
— Правда, что ли, на грибах гниль? — спросила, почти уже совсем отчалив, Дашка-Шуба.
— Правда.
— Тьфу ты, пропасть.
— Аллах нас наказывает! — громогласно заявила Айгуль с расстояния. — За грехи! Что свинину едим, за это!
— Ну и ты иди… Иди… Грибы зовут… — подтолкнул застывшую Аню Артем. — Кашляют, чихают. Где ты, мама, говорят.
— Сука ты. Бесполезная.
— Иди!
— От грибов-то скорее дождешься.
— Иди! Иди давай!
— Ты иди. Сам иди. Давай, вали к себе наверх. Хоть на весь город свою антенну размотай. Глотку порви себе со своими причитаниями. Никого там нет, понял? Никого. Все сдохли. Радиолюбитель. Мудак.
— Да ты еще потом сама…
— Не будет никакого «потом», Артем. Не будет.
Глаза у нее были сухими. Отец ее научил, как не плакать. У нее-то был отец. Собственный, родной.
Развернулась, ушла.
Артем остался над чашкой грибного отвара: белой, со сколотой золотой каемкой. Гомер сидел рядом осторожно, молча. На кухню стали возвращаться люди. Говорили о том, что грибы побила какая-то белая гниль, вздыхали, чтобы войны снова не было, судачили, кого чей муж на свиноферме за какую часть взял. Проскочил мимо розовый маленький визжащий поросенок, за ним бледная чахоточная девочка, обошла кругом стол кошка с поднятым трубой хвостом, потерлась об Артемово колено, заглянула ему в рот. Пар над кружкой простыл, чай затянулся пенкой. И внутри у Артема стало все пенкой затягиваться. Он бросил чашку, посмотрел вперед. Там был этот старик.
— Вот такая история, дедуль.
— Мне… Я… Извините.
— Зря шел, а? Потомки такому не обрадуются. У кого будут.
— Не зря.
Артем цыкнул зубом: упрямый какой старикан.
Стащил свою задницу со скамейки, поволок ее вон из кухни: завтрак окончен, теперь нужно трудовую повинность отработать. Гомер прилепился сзади.
— А о чем, простите… Вы там… О чем эта девушка говорила? Антенна… Радиолюбитель… Не мое, разумеется, дело, но… Вы наверх поднимаетесь, да? Радио слушаете?
— Поднимаюсь и слушаю.
— Надеетесь найти других выживших?
— Надеюсь найти других выживших.
— И как успехи?
В его голосе Артем не услышал никакой издевки. Просто полюбопытствовал человек, как будто Артем занимался чем-то совершенно обычным. Допустим, окорока вяленые на Ганзу возил.
— Никак.
Гомер покивал ему, нахмурился. Собрался что-то рассказать, но передумал. Пособолезнует? Попытается вразумить? Притворится заинтересованным? Артему было плевать.
Дошли до загона с велосипедами.
Грибы Артем не любил за то, что Аня их любила; поросей — за вонь, которую он тут один чувствовал. И договорился: как героя — от этого освободили. Но тунеядцев на ВДНХ не кормили. Отдежурил в туннеле на блокпосту — отработай еще и на станции. И Артем выбрал велосипеды.
Их было четырнадцать — в ряд, рулем к стене, на стене — плакаты. На одном плакате — Кремль и Москва-река, на другом — поблекшая чья-то красота в розовом купальнике, на третьем — небоскребы Нью-Йорка, на четвертом — заснеженный монастырь и православные праздники на календарной сетке. Выбирай настроение, крути педали. Велосипеды стоят на распорках, от колес — ремни идут к динамо-машине. На каждом маленький фонарик приделан, светит слабо на сегодняшнюю твою плакатную мечту. Остальное электричество — в аккумуляторы, станцию питать.
Велосипеды стояли в заваленном южном туннеле, чужих к ним не подпускали: стратегический объект. Старик сюда еще, кажется, не заглядывал.
— Со мной, — неведомо зачем махнул охраннику Артем, и Гомеру дали пройти.
Артем оседлал ржавую раму, взялся за резиновые рукояти. Впереди замаячил выцыганенный у ганзейских книготорговцев Берлин: Бранденбургские ворота, телебашня, и черная скульптура женщина с поднятыми к голове руками. Ворота эти, понял Артем, очень были похожи на вход на ВДНХ, а берлинская телебашня, хоть и был у нее посередине шарообразный нарост-пузырь, напоминала Останкинскую. И вот эта статуя женщины — то ли кричащей, то ли уши зажимающей… Будто и не уезжал никуда.