— Ох, не приведь хоспади! Не допусти!
Все это время дрезина катила мирно и неспешно, попыхивая приятным дымком — бензиновым, из детства — через образцовый перегон — сухой, молчащий и освещенный через каждые сто метров энергосберегающей лампочкой.
А тут вдруг — р-раз! — и стала темнота.
Во всем перегоне. Погасли лампочки, и будто Бог уснул.
— Тормози! Тормози!
Завизжали тормоза, кубарем полетели друг на друга зобастая тетка, человек с носом, и прочие все, неразделимые в темноте. Замяукал младенец, все больше расходясь. Отец не знал, как его успокоить.
— Всем оставаться на местах! Не спускаться с дрезины!
Щелкнул один фонарик, зажигаясь, потом еще. В прыгающих лучах видно стало, как суетливо и неловко пролезают в шлемы кевларовые бойцы, как они нехотя сходят на рельсы, оцепляя маршрутку, становясь между людьми и туннелем.
— Что?
— Что случилось?!
У одного кевларового зашебуршало в рации, он отвернулся от гражданских и пробубнил что-то в ответ. Подождал приказа — не дождался, а без приказа не знал, что делать, и застыл недоуменно.
— Что там? — спросил и Артем.
— Да брось, хорошо сидим! — беспечно ответил свитер. — Куда нам торопиться?
— Вообще бы хотелось… — обсасывая губу, промямлил Леха.
Гомер молчал напряженно.
— А мне есть вот куда! — отец кулька привстал. — Мне к матери вон надо ребенка! Я сам ему, что ли, сиську дам?
— Ребятки, что там говорят хоть? — колыхнула зобом пергидрольная тетка в сторону бойцов.
— Сидите, женщина, — твердо сказал кевлар. — Ждем пояснений.
Минута натянулась, как струна. Вторая.
Сверток, не утешенный своим неумелым отцом, зашелся уже визгом. Из головы дрезины раздраженно посветили им всем в глаза миллионом свечей, разыскивая источник плача.
— В жопу себе посвети! — крикнул отец. — Ни хера не могут! Да пускай бы тут красные и взяли все, может, хоть порядок наведут! Каждый день отрубают!
— Чего ждем? — поддержали с тыла.
— Далеко едешь-то? — в голосе свитера слышалось сочувствие.
— Парк культуры! Полметро еще! А-а-а. Ба-ю-бай.
— Давай шагом хоть двинемся!
— У нас-то не на электричестве! Заводи! До станции бы добраться, а там уже…
— А если диверсия?
— И вот что наша эс-бэ? Где она, когда нужно?! Допустили же!
— Да уж не началось ли, хоспади?!
— Шагом, говорю, давайте! Помаленечку…
— Вот за что налоги плотим!
— Ждем указаний! — бормотал в рацию боец, но оттуда только кашляло.
— Точно ведь диверсия!
— А это что там? Ну-ка посвети… — свитер прищурился, ткнул пальцем в темень.
Один кевларовый по его наводке нацелил фонарь: на черную дыру. Из туннеля шел в земную толщу ходок, узкий коридорчик.
— Эт-то что еще?.. — изумился свитер.
Кевларовый резанул ему лучом по глазам.
— Не лезьте, мужчина, — отрезал он. — Мало ли.
Свитер не обиделся. Сделал себе из ладони козырек и стал для света неуязвимым.
— Про Невидимых наблюдателей сразу… Слышали историю?
— А?
— Ну… Про Метро-два. Что правительство… Лидеры той России, которая раньше была… Великой. Что не делись они никуда. Не бежали. Не погибли. Ни на какой Урал не спаслись.
— А я про Урал слышал. Ямандау там, или как называется. Город под горой. И туда все сразу, как заварушка! Мы-то тут пускай гнием, а первые лица все… Там и живут.
— Брехня! Никуда они нас не бросили. Они-то бы не предали нас, народ. Тут они. В бункерах, которые рядом с нами. Вокруг нас. Это мы их предали. Забыли. И они вот от нас… Отвернулись. Но тут где-то… Ждут. Присматривают за нами все равно. Берегут. Потому что мы им — как дети. Может, их эти бункера — за стенами наших станций. А их туннели, секретные, — за стенами наших. Вокруг прямо идут. Следят за нами. И если мы заслужим… Спасение. То — вспомнят. Спасут. Выйдут из Метро-два и спасут.
На дрезине попритихли, уставились на черный ходок, на беспросветный омут, зашептались.
— А вот черт знает…
— Х-херня это все, — зло бросил Артем. — Ересь! Был я в этом Метро-два.
— И что?
— И ничего. Туннели пустые. Пустые туннели и кучка дикарей, которые человечиной кормятся. Вот и все ваши Наблюдатели. Так что сидите тут, ждите. Спасут.
— Не знаю, — добродушно хмыкнул свитер. — Рассказчик из меня не особо. Тебе бы послушать того мужичка, который мне все это дело изложил. Я прямо проникся!
— Правда, что ли, людоеды? — уже у Артема спросил отец с кульком.
Но тут дали свет.
Охране в рацию пробурчали благословение. Дрезина чихнула. Скрипнули колеса. Поехали.
Люди выдохнули, даже ребенок затих.
Стали проплывать мимо темного ходка, заглянули с опаской.
Ходок оказался подсобкой. Тупичком.
Новослободская была одной нескончаемой стройкой. На свободном пути стоял караван, груженный мешками — песок, наверное, или цемент; таскали кирпичи, мешали бетон, капали стынущим раствором на пол, промазывали щели, откачивали воду с путей. Шумели добытые где-нибудь наверху обогреватели, гнали лопастями горячий воздух на сырую штукатурку. К каждому был приставлен охранник в сером.
— Текёт, — объяснил свитер.
Изменилась Новослободская. Тут когда-то были цветные витражи, и станцию держали чуть в сумерках, чтобы стекольная живопись ярче сияла. А по-наверх витражей раньше бежала двойная окантовка золотом, выделывая округлые арки; и пол тоже был в гранитную шашку, словно пассажир вступал на драгоценную шахматную доску, подаренную русскому царю персидским шахом… Теперь был всюду один цемент.
— Хрупкая штука, — проговорил Гомер.
— А? — Артем обернулся к нему: старик вот уже сколько молчал, странно было даже слышать его.
— Был один знакомый. Сказал мне как-то раз, что на Новослободской витражи полопались давно, дескать, хрупкая штука. А я и забыл. Сейчас вот, пока ехали, все думал увидеть их.
— Ничего. Вытянем, — уверенно сказал свитер. — Спасем станцию. Отцы могли, и мы сможем. Если войны не будет, все вытянем.
— Наверное, — согласился Гомер. — Просто странное чувство. Я эти витражи не любил никогда, и Новослободскую-то не любил за эти витражи. Думал, безвкусица. А сейчас, пока ехал, все равно ждал их.
— Может, и витражи восстановим!
— Это вряд ли, — мотнул головой Артем.
— А нет, значит, и хрен с ними! — лопнуто улыбнулся Леха. — Жизнь и без них продолжается. Где тут выход у вас?
— Все восстановим! Главное, чтобы войны не было! — повторил свитер, хлопая Леху по спине.
Он повел их на лестницу, над путями, по перешейку — к Менделеевской. Прошли один камуфляжный кордон, другой, и только потом — граница замаячила, с коричневым ганзейским кругом на штандартах, с пулеметной позицией.
Леха вертелся, все время оборачивался зачем-то назад; надрывное было у него веселье, знал Артем, не настоящее. Гомер склеил губы и смотрел в свое подлобье, на невидимый киноэкран. Свитер продолжал нести всякое жизнеутверждающее.
На последнем блокпосту маялись, помимо серых пограничников, еще и двое других, одетых работягами — в заляпанных спецовках и сварочных очках на лбу. В ногах у них стояло Артемово: баул с химзой и ранец с рацией.
Поприветствовали, расстегнули молнию, пригласили удостовериться, что и автомат, и патрончики все вот они, на месте, хотите — пересчитайте. Артем не стал считать. Сейчас просто убраться отсюда, живым убраться, а больше ничего не нужно.
Невозможно в одиночку бороться со всей их службой безопасности. Со всей Ганзой. А там, в комнате, за шторой… Нет там ничего. Паранойя.
— Ну! — свитер тряхнул энергично грязную Лехину лопату и протянул руку Артему. — С богом!
Со стороны поглядеть — четверо старых друзей прощались, не зная, когда свидятся снова.
Только когда они перешагнули уже на Менделеевскую, когда люди в штатском точно не могли их больше слышать, Гомер взял Артема за рукав и зашептал:
— Вы очень правильно с ним разговаривали там. Ведь мы могли бы оттуда и не выйти.
Артем пожал плечами.
— Не могу перестать об одном думать, — досказал Гомер. — Вот мы когда в кабинет его зашли, он тапки убирал разбросанные, помните?
— И?
— Это ведь не его тапки были. Вы обратили внимание? Женские. Это женские были тапки. А царапины…
— Ерунда! — рявкнул на него Артем. — Чушь собачья!
— Сожрать бы чего, — произнес Леха. — А то домой еще когда теперь попадем.
Глава 6. Восемь метров
— Тут у нас дорога в одну сторону, — на прощание сказал им командир погранзаставы, теребя ногтем вызревший на шее сочный прыщ.
И тогда им стало интересно, куда их вынесло.
Менделеевская оказалась полутемной, туманной от пара и промокшей насквозь. Лестница перехода с соседней Новослободской спускалась не на напольный гранит, а в озеро: тут люди жили по щиколотку в стылой бурой воде. Артем расстегнул свой баул — там лежали его болотные сапоги. Повесил на себя заодно и автомат. Гомер тоже в резине был, сразу видно бывалого путешественника.
— Не знал, что ее прорвало, — пробурчал Леха, ежась.
Там и сям валялись в воде сколоченные из гнилого дерева рамы, немного приподнимающие человека над дном. Набросаны они были как попало, и никто не пытался сбивать их в остров или в дорогу.
— Поддоны, — узнал Гомер, обмакивая себя в холодную муть, чтобы дойти до деревянного помоста. — В фурах такие раньше использовали. И все Подмосковье в рекламных щитах: куплю поддоны! Продам поддоны! Целый черный рынок этих поддонов! И думаешь вот: на кой черт вообще кому сдались эти поддоны? Оказывается, их к Потопу скупали.
Но и поддоны давно отсырели и утонули сантиметров на несколько. Увидеть их сквозь грязь можно было только совсем вблизи, и только глядя себе прямо под ноги; а со стороны и вправду казалось, что все тут сплошь одно взбаламученное библейское море.
— Они тут все, как пророки, прямо по воде чудесно гуляют, — усмехнулся Гомер, глядя на шлепающих местных.