Брокер тоже оценил:
— Будто говном залито!
Скоро зрачки забыли, как ярко сияла Ганза, и им стало хватать с избытком здешнего скудного света. Горел жир в плошках — где попало, у кого нашлось; иногда за ширмами из магазинных пакетов — выцветших, но не до конца.
— Вроде китайских бумажных фонарей, — указал Гомер. — Красиво, а?
Артему по-другому показалось.
В арках, которые сначала чудились сплошными и черными, обнаружились пути. Но не обычные, как на прочих станциях. На Менделеевской грани между платформой и путями не существовало, мутная вода все выровняла. Надо угадать, где еще можно стоять, а где придется оступиться и хлебнуть.
Но главное вот: как отсюда дальше-то идти?
Выход наверх был завален, запечатан. Переход — отрезан. Туннель — по шею налит холодной и грязной водой. И еще фонило от нее, небось; поди искупнись в такой. Сведет судорогой, фонарь замкнет, и будешь лицом вниз поплавком валандаться, пока полные легкие не наберешь.
Вдоль невидимых путей сидели местные, почесываясь, ловили в глубине какими-то сачками лучше уж даже не думать, кого, и тут же всырую глотали.
— Мою глисту увел! Вернул глисту, падла! — вцепился один рыбак другому в патлы.
Ни лодок, ни плотиков у них не было. Никуда они с Менделеевской деться не могли, да и не собирались. А Артему с Гомером как быть?
— Почему затоплено все? Ниже она, что ли, чем Новослободская? — вслух сказал Артем.
— На восемь метров глубже, — извлек из памяти Гомер. — Вот вода оттуда вся сюда и течет.
Стоило отойти подальше от ступеней перехода, облепили ноги тощие дети. К ганзейскому кордону они соваться не смели; как-то их оттуда отвадили.
— Дядь, пульку. Дядь, пульку. Дядь, пульку.
Тощие, но жилистые. Опа! — ловишь чужую ручонку в кармане. Скользкую, быструю, верткую. Вроде поймал только что, а — пусто. И кто это был из дьяволят — не узнаешь.
Подземные реки обтекали все метро, скреблись в бетон, просились впустить на глубокие станции. Кто мог — выгребал: укреплял стены, откачивал жижу, сушил сырость. Кто не мог — тонул молча.
На Менделеевской народу лень было и грести, и тонуть. Перемогались временно, как придется. Наворовали где-то трубчатых строительных лесов, разгородили ими зал, свинтили себе из них джунгли, вскарабкались повыше, под потолок, и там повисли, на этих железных лианах. Кто постеснительней, намотал вокруг своего гнезда пластиковых пакетов, чтобы ему в жизнь снаружи не пялились. Кто попроще, прямо с верхних ярусов при всех в воду звонко дела делал — и ничего.
Раньше зал Менделеевской, торжественный и сдержанный, белого мрамора, с просторными округлыми арками, подходил, к примеру, для дворца бракосочетаний. Но грязевые потоки отслюнявили от стен мраморные плиты, закоротили электричество и погасили хитро изломанные металлические люстры, а людей превратили в земноводных. Вряд ли тут кто еще женился — забирались просто повыше, чтобы задницу не намочить, и спаривались наспех.
Кто не ловил глисту, сидел по своим ярусам-нарам безучастно и пришибленно: лупились в темноту, несли околесицу и безмозгло похихикивали. Других занятий тут, кажется, не имелось.
— Чего пожрать бы? — растерянно повторил Леха, выбравшись из мокрого на сухое, отмахиваясь от попрошаек и скорбно глядя на свои ботинки.
От его настойчивости подвело живот и у Артема. Есть было надо на Проспекте: там и свиные шашлыки жарили, и грибов тушеных в плошку хлопнуть могли. А тут…
— Пульку, дядь!
Артем обхватил свой баул покрепче, шуганул мелюзгу. Снова зашустрила в кармане чья-то пятерня. Нашла что-то, дернулась — но тут уже Артем был начеку. Девочка маленькая попалась, лет шести. Волосы спутаны, зубы через один.
— Ну все, жучка! Отдавай, что там?!
Разжал палец за пальцем, стараясь злиться. Девочка вроде напугалась, но пыталась нагличать. Предложила Артему поцеловать его, если отпустит. В руке у нее был — гриб. Откуда у Артема в кармане грибу взяться? Сырой гриб, с грядки. Что за чушь?
— Ну че ты, дай грибок-то! Че, жмот?! — запищала девчонка.
Догадался: Аня положила.
Сунула ему гриб на прощание: вот ты, Артем. Вот ты кто, вот твоя природа и твоя сущность, и помни об этом в своих героических странствиях. Помни о себе и помни обо мне.
— Не отдам, — твердо сказал Артем, сжимая детскую руку сильней, чем собирался.
— Больно! Больно! Изверг! — она заверещала.
Артем распустил пальцы, освободил волчонка.
— Постой. Подожди.
Она замахнулась уже было на него какой-то железкой с расстояния, но замерла, согласилась потерпеть. Еще немного верила в людей, значит.
— На! — он протянул ей два патрона.
— Кидай! — приказала девчонка Артему. — Изверг. Не пойду к тебе. Разве если немного.
— А как выбраться отсюда? На Цветной бульвар бы?
— А никак! — она сморкнулась в руку. — Надо будет, сами заберут.
— Кто?
— Кто надо!
Артем подбросил ей в ладонь один патрон, другой. Первый поймала, а второй занырнул, и тут же за ним полезли в холодную муть сразу трое мелких. Девчонка их — пяткой в нос, в ухо, вон, вон, мое! Но уже повезло кому-то другому. Она от обиды не заплакала, а сказала счастливчику решительно:
— Ладно, зараза, я тебя еще достану!
— Слышь, подруга, — позвал ее Леха. — Хавчик тут есть вообще у кого-нибудь? Чтобы не травануться? Отведи, накину еще пульку.
Она уставилась на него с сомнением, потом шмыгнула носом.
— Яйцо хочешь?
— Куриное?
— Нет, блин! Куриное, конечно! В том конце деревни есть у одного.
Леха обрадовался, и Артем вдруг тоже поверил в это яйцо: вареное, с белком как человечий глаз и с желтком как солнце на детских рисунках, свежее и мягкое. И ему самому приспичило такое яйцо, а лучше сразу тройную глазунью, на жирном свином масле жаренную. На ВДНХ кур не держали, и последний раз ему яичницу довелось пробовать в Полисе, больше года назад. Когда с Аней у них все разгоралось только-только.
Артем спрятал гриб-привет во внутренний карман.
— Я в деле, — сказал он Лехе.
— Яйцо жрать будут! — провозгласила девчонка.
Это известие привело мелюзгу в возбуждение. Все, кто пытался выклянчить у Артема патрончик, отложили свои мечты, перестали домогаться подачки; скопились молча и круглоглазо вокруг пришельцев.
Пришлось всей делегацией прыгать по поддонам, как цыплячьему выводку, до противоположного конца платформы, к спрятанному там где-то курятнику. Дети лезли за ними по строительным лесам, бежали, опережая, верхними ярусами, срывались иногда с визгом в болото.
Полудремлющие на нарах тупо и бессильно глядели им вслед, вяло распутывая спутанные мысли:
— Пойдем, может, в солянку сегодня? На афише читал, швед какой-то клевый приехал. Электронщик.
— По твою душу приехал. Они там пидарасы все в этой Швеции. Вчера по телику сказали.
— Глистов насосались, — на ходу объяснила про них девочка.
На одном из поддонов, предоставленный сам себе, пух труп.
Артем поглядел, как к нему, держа мордочку повыше, плывет кушать крыса, и подумал вслух:
— Разница — восемь метров всего, а как в ад спустились.
— Не ссы! — ободрил его Леха. — Значит, и в аду — наши! И русский не забыли, молодцом!
Доскакали до другого конца этой их проклятой деревеньки. До самого тупика.
— Во! — девчонка сплюнула. — Тут он. Давай пулю!
— Эй, хозяйка! — крикнул брокер вверх. — Говорят, яйцами торгуешь?
— Есть такое, — сверху свесилась спутанная борода.
— Пулю давай! Давай пулю, изверг! — забеспокоилась девчонка.
Леха вздохнул горько и жадно, но проводника рассчитал. С окружных нар за этим завистливо наблюдали.
— Почем?
— Две! — затребовала борода. — Две пули!
— Мне бы пару и еще… И еще вот товарищам штучки три. Сделка века, брат, у тебя вырисовывается!
Наверху зашевелились, закряхтели. Через минуту перед гостями предстал мужичок в пиджаке на голое тело. Срам прикрыт белой юбкой, сделанной из прорезанного снизу широкого пакета с вытертой надписью «Аша»; борода встрепана и замусорена, глаза пламенеют горящим жиром.
В одной руке мужичок нес уверенно, как царскую державу, символ власти — испачканное пометом куриное яйцо. Другой — нежно, но надежно обнимал исхудавшую курицу с загнанным взглядом.
— Олег, — с достоинством представился бородач.
— А скидка, Олежек, есть? — побренчал сумой брокер.
— У всего своя цена, — твердо сказал Олег. — Яйцо два патрона стоит.
— Ладно… Черт с тобой уже. Давай это сюда. Вареное? И еще четыре. Вот тебе… Раз, два… Пять. Десять.
— Нельзя! — Олег покачал головой.
— Что нельзя?
— Яйцо только одно. Давайте две пули. Лишнего мне не надо.
— Как одно? — растерялся Артем.
— На всю станцию одно. Сегодня. Бери, пока другие не перекупили. И оно сырое. Тут варить не на чем.
— И как его? — нахмурился Леха.
— Пей, как. Вот тут тюкни и пей, — Олег показал, как. — Но деньги вперед.
— Ладно. Вот тебе патроны. Я сырые боюсь. Однажды месяц провалялся, чуть не сдох. Сварю где-нибудь сам.
— Не! — Олег яйцо из рук не выпустил и патроны не взял. — Тут пей. При мне! Или не продам!
— Это еще почему? — изумился брокер.
— А потому. Рябе нужен кальций. Она из чего, по-вашему, должна скорлупку производить?
Волчья девочка стояла рядом, наблюдала. Набиралась ума-разума. Остальные повылазили из сумрака, готовились к чему-то. Не только дети — и взрослые, кто поближе жил, тоже придвинулись.
— Чи-во?.. — переспросил Леха.
— Скорлупка из кальция состоит. В школе учился? Чтобы новое яйцо снести, ей кальций нужен. Где я вам его возьму тут? Так что хряпай давай. И скорлупку — на базу. Склюет скорлупку, и завтра можете за вторым приходить.
— И за это два патрона?!
— У всего своя цена! — Олег был непреклонен. — Я на людях не наживаюсь! На один патрон Рябе грибов куплю, на другой — себе. На день. А завтра — новое яйцо. Все посчитано. Все работает. Как швейцарские часы. Ты не хочешь — зондеркоманде загоню. Они гоголь-моголь ценят. Ну? Берешь?