— Кому сказала-то? Дура ты пиздливая! Дементьевой Светке сказала! Ты про Дементьевых не знаешь, что ли?
— У Дементьевых Дашка в консервном цеху стоит, она будто сама не понимает!
— Стоит и помалкивает, значит! Людей не за такое берут! Васильеву за что? Что «Господи, помилуй» перекрестилась! А Игоря вон из сто пятой за что забрали? На перекуре болтал, что на Черкизовскую люди пришли снаружи.
— Из какой снаружи? И что?
— Не из Москвы. Поверху откуда-то. Из другого, типа, города. И без химзы пришли якобы. Ну и что тут такого? В этом-то что? И ясно, что байка. Типа, всех этих иногородних до единого враз замели и тем же днем… — он чиркнул пальцем по горлу.
— Не показывай на себе! — испугалась Юлька.
— Байка, ну? Дурь ведь! Америкосы, га-андоны, все начисто нам снесли, это и дите малое знает, что одна Москва стоит. Какой еще город! А Игорька Зуева на следующий день выдернули. Юдин там слушал, а Юдин тоже… Пнем надо быть, чтобы при Юдине…
— Из какого города? — Артем подобрался. — Из какого города пришли? Эти, на Черкизовской?
— Ага, — сказал ему Андрюша. — Щас я тебе.
Артем оторвался от двери, шагнул к мужику, наклонился к нему.
— Но он ведь говорил? Говорил же? Игорь этот?
— И договорился.
— Скажи! Скажи, важно!
— Ты донос на дядьку своего еще не сдал! Куда столько загребаешь? — недобро усмехнулся Андрюша.
— Идиота ты кусок! Скажи просто! Откуда?! — Артем взял мужика за ворот, накрутил материю на кулаки, прижал к стене.
— Отстань от него! Отстань! — тонко сказала Юлька. — Он ничего, ничего он не знает! Охрана! Люди!
— Хрень это все.
— А если нет?!
— И что? И что, если нет?!
— Да все! Да тогда можно отсюда валить! Из этого метро!
Андрюша, приоторванный от пола, помотал головой. Скривил харю.
— Было б им так хорошо там, лезли бы они к нам?
Артем набрал духу — спорить — и не нашелся.
— Поставь меня. Поставь, где стоял, гнида, — сказал Андрюша.
Артем поставил. Отвернулся, ушел назад к двери.
Хотел упереться в нее лбом — а она раскрылась.
— С Театральной который. На выход!
— Зря, — сказал Артем Андрюше.
— Вот и спросишь у них сам, — харкнул тот.
— Вот, товарищ майор. Это который в диверсии.
— А браслеты? Пускай в браслетиках.
Щелкнули наручниками.
— Вот это, когда сами сознаются… Всегда надо в браслетах, — объяснил Артему товарищ майор, встречая на пороге. — Зови меня Глеб Иваныч. А ты кто?
А Артем уже знал, что это Глеб Иваныч. Голос его хриплый и низкий знал. И ботинки шнурованные.
— Колесников Федор.
Как в паспорте, который ему Дитмар выдал.
— Ну докладывай, Федор.
Глеб Иваныч был кряжистый, крепкий; мясной породы. Лобастая башка лысела, толстые губы румянились. Он был с Артема ростом — не очень, значит, высок; но шире вдвое, а здоровей — вчетверо. Гимнастерка на нем не сходилась, ворот был бычьей шее узок, и в брюках бугрилось.
Сам Глеб Иваныч сел за стол, Артема оставил торчать.
— Вы не того взяли.
— Какого не того? — насторожился майор.
— Умбаха. На Театральной. Он не виноват ни в чем. Перепутали.
— А кого нужно было брать?
— Другого.
— А. Ага. И ты его пришел выручать?
Майор сразу заскучал.
— Он не диверсант никакой. Он инженер из театра, — сообщил Артем.
— Ну а признался, что диверсант.
— Так ведь… Наговорил он. Он наговорил на себя.
— Это уж его беда. У нас все подписано.
И что дальше?
Комната была просторная, но простая до строгости. На полу линолеум свертывается, в углу сейф серым кубом, стол разве вот богатый, трофейный — и сдвоенный профиль на стене. Все.
А нет, не все.
Что-то тикало еще. Артем оглянулся: сзади, над входом — висели часы. Недавно только им виденные — совсем в другом месте. Простые часы: стекляшка в синей пластмассе. На циферблате щит изображен, и в него воткнутый меч, и еще буквы в строчку — все заглавные, через дефис. «ВЧК-НКВД-МГБ-КГБ». Было без десяти минут десять.
— Спешишь куда, Федор? — спросил его майор. Ухмыльнулся. — Опаздываешь?
— Часы интересные.
— Часы что надо. И я вижу на этих часах, что меня ждут дела. У тебя все, Федор? Я бы с тобой попозже продолжил.
— Мне с ним надо переговорить.
— А вот этого никак не получится сделать. Он тебе кем приходится? Родственник? Или коллега?
— В чем он признался? Он не диверсант. Он на Рейхе и не был никогда. Это не его вы искали. Другого.
— Нет, Федор. Мы искали его. Петр Сергеича. И Рейх тут ни при чем. Вот, — майор помахал какой-то жирной бумажкой. — Ориентировка. Из центрального аппарата. Центральный аппарат ошибаться не может.
Значит, это не за ним, не за Артемом, приходили? Умбах сам виноват?
— У тебя все? — Глеб Иваныч поднялся. — А то у меня на десять назначено.
Он нагнулся к сейфу, поколдовал, скрипнул заслонкой; и вытащил черно-серый тусклый от царапин револьвер.
Тут Артем вспомнил, что именно у майора назначено.
— И что… Что теперь с ним будет, с Петром Сергеевичем? — спросил он пересохшим горлом.
— К высшей мере, — приговорил майор. — Ладно, Федор. Дождись завтра. Завтра с тобой будем еще разговаривать. Чувствую, разговор у нас некороткий выйдет. Что-то ты хочешь мне сказать, а мнешься. Надо тебя расшевелить как-то, а со временем сегодня, как назло, туго. Дела.
Он пошарил там же, в сейфе, достал из коробки пригоршню медных болванчиков, рассыпал их по столу. Выкинул у револьвера барабан, стал фаршировать его тупоголовой смертью. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. И еще осталось.
— Его нельзя стрелять! — крикнул Артем. — Умбаха!
— Почему?
— У него сведения… Он радист. И он знает что-то…
— Все, что он знает, знаем и мы, — успокоил его майор. — От нас секретов быть не может. Все. Иди, проспись. Тут меня… люди ждут.
Глеб Иваныч почесал, погладил себя по напряженному гульфику, потянулся сладко.
— Да вы представления не имеете! У него информация! Ценная… Он… — Артем укусил себя за губу, в последний раз взвесил. — Он выживших нашел! Связался! С другими! Понимаете? С другими выжившими! Не в Москве! — он заглянул майору в его широкое ровное лицо.
Ничего там не изменилось и не подвинулось.
— Херня какая.
Потом улыбка по губам тенью прошла. Глеб Иваныч рукой поправил волосы. Вид у него был мечтательный. Ждал он, ждал вечера, ждал десяти часов, и ждал того, что будет после — назначенного свидания с красивой своей сучкой в балетной пачке. Вот об этом ему хотелось думать.
Артем вскинул скованные руки.
— А если есть еще какие-то места, где можно жить? Если мы не должны, не обязаны тут в метро… До конца… А? И он — он! — может это знать!
Майор взвесил в руке револьвер, зажмурил глаз, поглядел на стол через мушку.
— Вот качество, — задумчиво произнес он. — Из него, наверное, сто лет назад еще расстреливали. А все равно… Надежней нагана машинки нет. Особенно для этого дела. Не заклинит, не перегреется.
— Ты что, не слушаешь меня?! — взбеленился Артем. — Или ты знаешь что-то?!
— Ладно, хватит. Конвой!
— Нет, не хватит! Если ты его расстреляешь сейчас, мы никогда, ничего… Никогда!
— Конвой, бля! — рявкнул майор двери.
— Никогда! Он — единственный, понимаешь ты? Больше никому не удавалось! Найти, связаться… Его нельзя убивать!
— Нельзя все-таки?
— Нельзя!
— Ценная информация?
— Да!
— Выжившие!
— Выжившие!
— Ладно, идем.
Майор схватил Артема ручищей за плечо, гидравлическим прессом, пнул дверь, вывел в коридор. Конвой подбегал, виноватый и испуганный, допыхивая самокрутку, но майор только сунул ему вороненый ствол в рыло и оттолкнул.
Вытащил из кармана связку ключей, позвенел ей у какой-то двери. Шваркнул ей, втолкнул Артема в камеру. Там сидели семь человек, бледные и потные.
— Умбах!
— Я.
Вислоусый Петр Сергеевич поднялся, глядя ищуще и беспокойно. Он весь был перемазан бурым, подсыхающим; переносица вскрылась, и рот щербился. Голову он чуть запрокидывал, чтобы из носа не текло.
То тень мелькнет через его лицо, то света пятно: чего ждать?
Майор вскинул револьвер к его лбу и сразу по ушам хряснуло, молотом врезало, и прыснуло мелким красным вокруг, на руку ему, на лицо, на гимнастерку. Умбах ослаб и сел на пол, стал как мешок с песком. Остальные бледные зажали уши, баба завизжала. Стена вся была в мокрых блестящих ошметках. Засунул голову в камеру тюремщик, ругнулся неслышно, что-то неслышно спросил. В ушах надрывно звенело.
Майор схватил Артема за плечо и выволок в коридор, хлопнул дверью. Зарычал сквозь звон:
— Кому нельзя? Мне? Мне нельзя? Сучонок ты мелкий! Мне — нельзя?!
Тошнило, крутило.
Артем сглатывал, держал в себе. Выблюет — покажет слабость.
— Выводите расстрельных! Сколько можно! — крикнул еле-еле сквозь звон майор тюремщикам. — Сколько их там у нас?
— Семеро было с Умбахом.
— Как раз, значит, барабана хватит. И камеру замыть!
Майор сделал шаг и встал прямо у Артемовых глаз. Подбежавшим из караулки сказал:
— За мной его!
Вернулись в кабинет.
— Ты говоришь, не надо. Надо! Надо вас расстреливать. И прилюдно. Полезная штука — расстрел. А то каждый, блядь, думает, что он — главный герой, что это кино про него снято. А на, погляди, как люди мешками с говном становятся. Чик! И готово. И не будешь столько о себе воображать!
Он взял со стола ничейный патрон и сунул его Артему под нос.
— Гляди. Это для тебя. Хотел с тобой завтра разобраться без спешки. С бреднями с твоими. Но ты прям на рожон лезешь.
Выдернул барабан, загнал в него Артемов именной.
— Этого к остальным!
— Нет, — Артем замотал гудящей головой. — Нет!
— Пшел!
— Сегодня… Сейчас… Рейх… Будет… На Театральную…
— Пшел, тварь!
— Умбах… Он их агент. Был. Я должен был… Вытащить его. Отсюда. Я тоже… Тоже дивер… сант.