— Ничего не рвануло. Ситуация штатная. Вам показалось, — врали часовые, хотя дым из черного квадрата им легкие ел, так что врать нужно было сквозь кашель.
— Началось у них, наверное. Наконец-то и у них народ будет свободен, — убежденно твердил один очкарик другому, оставляя оловянных красноармейцев в покое.
— Надо их поддержать. Это наш долг! — говорила возбужденная дама в цыганской юбке, накинутой небрежно на широкую корму. — Пойду рисовать плакат солидарности. Не хотите присоединиться, Захар?
— Я знал, знал, что это будет. Но что так скоро! Кончилось терпение у русского человека! — тряс указательным пальцем долгобородый старичина.
— Вот вам и равенство. Вот вам и братство.
— Видите? А ведь не случайно именно на Охотном ряду в первую очередь! Все потому что мы тут рядом. Полис. Мягкая сила в действии, так сказать! Просто вот наше присутствие, наше культурное влияние! Сам наш пример! Демократические ценности на штыке не занесешь! А наш… Дух свободы, прошу прощения за пафос…
— Думаю, мы должны протянуть им руку. Открыть границу для беженцев. Устроить раздачу еды! — выступала женщина с начесом и драматическим вырезом. — У них там голодомор, я слышала. Жуть какая! Принесу-ка из дому печенье на всякий случай, как чувствовала ведь, когда вчера пекла.
— Не будет тут беженцев, — сказал им всем Артем. — И восстания там не будет. Ничего не будет. Подымит и пройдет.
— Откуда такая уверенность? — обиженно спросили у него.
Артем пожал плечами: как объяснить?
Но о нем уже забыли; все развернулись от дымного квадрата — к мостику, поднимающемуся под самый потолок над одним из путей.
Оттуда, с этого мостика, беззвучной лавиной скатывались затянутые в черное люди. На лицах — маски, на груди — кевлар, и вороненые каски с забралами поднятыми на головах; а в руках — семьдесят четвертые АК с глушителями.
— Орден! — загудело над головами, в головах.
— Орден, — повторил Артем шепотом.
Сердце заколотилось. Засвербели сигаретные ожоги, сделанные вместо каждой из букв: «Если не мы, то кто?».
Как всегда. Больше некому.
Колонной подтекли к туннельному входу, построились. Артем пробился к ним поближе и провожатых своих подтянул. Пересчитал: пятьдесят человек. Много как. Значит, успел Мельник за это время потерянное восполнить…
Артем всмотрелся в масочные прорези, в обрамленные черным глаза-переносицы. Есть здесь его товарищи? Летягину фамилию слышал. А Сэм? Степа? Тимур? Князь? Но его никто не замечал, все глядели, застыв, в туннельную точку.
Не мог же Мельник всех заменить? Таких и заменить некем.
Самого Мельника с ними не было. Это, наверное, отряд со Смоленской, с базы орденской, подошел. Теперь ждали командира. Он отдельно располагался, на Арбатской.
Те десять минут, которые Мельник сам себе назначил, вышли. Потом и пятнадцать. И двадцать. По колонне поползла волна: люди переминались с ноги на ногу, распрямляли спины. Все же это люди были, а не истуканы.
Наконец показался.
Один человек снес инвалидную коляску по ступеням. Другие двое — амбалы — тащили, взяв на руки, его самого. Мельника. Усадили, поправили, покатили.
На широченные его плечи был накинут пятнистый бушлат — почти естественно, почти как если бы он просто замерз. Но рука на костлявых коленях лежала только одна, левая. Правой по плечо не было, для нее и бушлат. Два года уже прошло; а он все прикрывал культю, прятал. Не хотел привыкать. Как будто рука заново отрасти может, надо просто потерпеть.
Весь строй едино развернулся на каблуках, лицом к своему командиру. Общая судорога вытянула всех во фрунт. И Артем понял, что сам тоже тянется — но понял, только когда спину с непривычки свело.
— Вольно, — скрипнул им Мельник.
Да он весь усох, пожелтел. Мясо румяное сошло. Волосы, бывшие черными с белой прострочкой, теперь выстирались, полиняли: стали сплошь серыми. Но — сейчас, когда ближе подвезли его, стало ясно — жесткости он не потерял от этого, морщины и складки его только еще четче обрисовывали; и глаза у него не поблекли. Наоборот — разгорелись.
Артем двинул через толпу к нему.
— Пропустите! Мне к полковнику…
Его тут же отсекли, отгородили черными руками. Один из двоих амбалов, не пускавших, удивился:
— Артем? Ты?
— Летяга!
Обниматься смутились, но перемигнулись потихоньку. Летяга постучал пальцем себя по нашивке на плече: «A(II)Rh-«: вторая группа крови с отрицательным резусом. Как у Артема.
Мельник через плечо полуобернулся, тоже признал.
— Сюда его.
— Товарищ полковник, — на людях обратился к тестю Артем; рука сама собой к виску взлетела.
— К пустой голове, — сказал ему Мельник.
— Так точно, — улыбнулся Артем; а Мельник ему улыбаться не стал.
— Докладывай. Что там? Теракт? Диверсия?
— Не там главное. На Театральной.
— Я тебя про Охотный ряд…
— На Театральной, Святослав Константинович. Фашисты атаковали. Забирают Театральную себе. А взрыв… Там не один. Там три. Отрезают ими Красную Линию, чтобы подкрепление не пришло.
— Ты это откуда все? Откуда про фашистов?
— Был… Был на Театральной. Бежал.
— Анзор! — Мельник махнул рукой адъютанту; бушлат от этого поехал накось и упал на гранит.
В толпе завздыхали, запоказывали на культю, заобсуждали ее с увлечением.
— Убери этих… — Мельник раздосадованно кивнул на народ.
Строй мигом распался, стал цепью, и цепь пошла растущим кругом теснить недовольных зевак дальше от Мельника и от туннеля.
— Чертова военщина! — обижались в толпе.
— Ты уверен, что они хотят станцию взять? — без доверия спросил Мельник. — Это ведь против договора.
— Говорят, если они не возьмут, красным достанется.
— Ты что там делал? — Мельник смотрел на него снизу вверх, а казалось — сверху вниз.
— Я… Можно потом сказать? Лично — вам?
— Лично мне… — он потрогал свое острое колено; ноги у него были худые, бессильные, никчемные. — Лично мне, да? Анзор! — сказал он недобро, негромко. — А ведь мы и сами могли бы догадаться, а? Про фашистов. Могли бы мы?
Из оцепления теперь наконец некоторые оборачивались на Артема, узнавая. Артему потеплело. Может, улыбались под масками. Два года не объявлялся все-таки. Но мог бы и сто два — с кем воевал, того все-таки не забудешь. Зря сомневался.
— Могли бы, товарищ полковник.
— Погоди. А если они Охотный ряд отрежут… Площадь Революции тогда тоже без поддержки будет. Там же единственный переход через Театральную с Красной Линии, так?
— Так точно, — подтвердил рыжий Анзор.
— Если это все правда, — Мельник крутанул левое колесо, сделал в раздумье полукруг. — Я бы на их месте уже и Площадь сразу оттяпал. Так одна станция в плюс, а так — две.
Точно, понял Артем. Грех не взять. Все равно крови литься. Дитмар, конечно, попробует.
— Вопрос — не велик ли кусок. А что, удалось им переходы отрезать?
— Один точно нет, — ответил Артем, сообразив.
— Ну, значит, красные будут перебрасывать силы и отвоевывать. А это что? Большая война в шаге от нас. От Полиса. По трем направлениям сразу, — он поднял левую руку, загнул на ней пальцы. — Площадь Революции — это один перегон от нашей Арбатской. Охотный ряд — отсюда, от Библиотеки. И Боровицкая — от Рейха, от Чеховской. Нас коснется. Вопрос — когда. Завтра, послезавтра, или через неделю.
Мельник оглядел своих бойцов; их хватало ровно, чтобы очистить половину платформы.
— Половину здесь оставить, — приказал он Анзору. — Половину на Площадь Революции.
И покатился сам, неровно, к лестнице.
— Святослав Константинович… Я поговорить с вами…
— Иди, — Мельник катил дальше, не останавливаясь.
Довезли его до Арбатской, где у полковника было свое помещение. По пути не говорили. Артем не хотел при свидетелях, а Мельник вообще не хотел. Артема оставил в предбаннике с Летягой; сам заперся у себя. Чужой им обоим Анзор побежал с каким-то поручением, и только тут русый Летяга Артема обнял, чуть кости ему не переломав, подмигнул косящим глазом.
— Как ты? — прошептал он.
— Скучаю, — сознался Артем.
— Обратно не возьмет? — Летяга кивнул на дверь. — За что лютует?
— Из-за Ани.
— Ну ты тоже… Ягодку его сорвал! — Летяга бесшумно хохотнул, толкнул Артема в грудь, пошатнул его. — Думаешь, он ее для таких шалопаев растил?
— А вы тут как?
— Много новых набрали. После бункера…
Переглянулись, помолчали.
— Да. Не отвечает. Отключился. В отказ ушел. Достанем, Алексей Феликсович. Вручим. Принято. Есть! — еле пролезло под дверь тихое из Мельникова кабинета.
Мелькнуло — кому это Мельник рапортует? Какому-то Феликсовичу? Мельник! Чтобы сгладить, чтобы не думали, что он подслушивает, Артем спросил про закрытую дверь:
— Как он?
— Ну как… — Летяга помялся; совсем в шепот ушел. — Перед тем, как на Библиотеку идти, решил до ветру… Приспичило. И в сортире упал с этой клятой коляски на пол. Мы, конечно, стояли там рядом… Снаружи. Хотели войти, поднять его… Ноги ведь не свои, и рука одна всего. Он как заорет — пшли вон! Десять минут по полу кочевряжился… Пока сам обратно не залез… И хер его знает, как он залез… Одной рукой. Чтобы мы его только на полу без порток не видели. Вот так.
— Да…
— Вот те и да. Ладно. Ты… Ты-то сюда какими судьбами?
— Я-то…
Артем смерил, оценил Летягу; в бункере Летяга принял за Артема пули, когда тот сидел на полу с заклинившим затвором — выскочил из укрытия и на себя огонь отвлек. А Артем тащил его, тушу, истыканного свинцом, на закорках, к санитару. Санитар прописал Летяге околеть от кровопотери, но Артем с ним по группе и резусу был близнец, и полтора литра из себя Летяге нацедил; Летяге хватило. Свинец достали из него мятыми комками: все пули порасшибались о Летягино жесткое мясо. Так с тех пор и булькало в нем полтора литра одолженной Артемовой крови. Все вернуть собирался.
— Я радиста искал. На Театральной.
— Какого радиста? — насторожился Летяга.