— Ты можешь выйти? Как тебя зовут?
— Ага! За час плати, это у нас пожалуйста, а как что — пойди погуляй, да?
— Лех… Пойди погуляй, а?
— Ну вы и гады! Хотя ты ничего. Ладно, милуйтесь. Если у тебя там штепсель не сгорел.
— Что ты помнишь, Артем? Что еще?
— Не знаю. Помню, что меня какой-то человек подобрал в коридоре. Привел… Не сюда?
— Не сюда.
— И позвал тебя. А потом… Не знаю. Помню, что лежу у тебя на коленях. Вот как сейчас. И еще… Можешь… Можешь, пожалуйста, майку приподнять тут? Вот тут, да. Живот. Можно? Вот это… Погоди… Откуда это? Это от сигареты, да?
— Не важно.
— У меня такие же… Вот, на руке тут… Смотри… Появились. Что это?
— Я не знаю, Артем. Можно, я одерну? Холодно. А где сейчас он? Гомер?
— Он… На Рейхе. Пишет книгу. Учебник истории. У него еще одна книга есть. Про тебя.
— Про меня? Он… дописал?
— Да. Заканчивается, кажется, так: «Сашиного тела Гомер на Тульской так и не нашел».
— Я через вентиляционный колодец выбралась.
— И я. Тоже. Забавно?
— А про Хантера там что сказано?
— Про кого? Постой… Про кого?!
— Лежи… Лежи… Ты болеешь! Тебе нельзя!
— Эй! Вылазь! Где ты? Я от Сома!
— Все, ко мне пришли. Побудь тут. Потом.
— Ну, че ты? Не кукожься. Давай. Вот сюда. На коленки.
— Деньги сначала.
— Деньги ей! А я, может, сначала пробу снять хочу! Удостовериться! Качественно или нет! Ну!
— Ай!
— Шире! Шире давай! Во. Во-о-о. Во-о-о-о…
— Сейчас. Секундочку. Так неудобно.
— Это не тебе должно быть удобно, зайка. Не тебе, сучка. Не тебе, шлюшка. Не тебе, не тебе, не тебе.
— Что ты на меня уставился?
— Ничего.
— Ну и все. Ты что, не знал, кто я? Куда попал? И вообще, твой час кончился уже.
— Я… Ты тут ни при чем. Извини. Мне уйти?
— Да куда ты пойдешь… Такой. Лежи уже… Так и будешь молчать?
— Про Хантера. У Гомера там про Хантера, в этой книге его?
— Я думала, ты мне скажешь. Ты знаешь его?
— Хантера? «Знаешь»?! Он разве… Он разве живой? Ты его видела?!
— Видела. Это про него должна была книга быть, а не про меня. Гомер с ним шел. Они вместе были. А потом уже мы все.
— Когда? В каком году?
— В прошлом. Эта вся история его, которую он писал — я ему просто подвернулась под руку. Он все героя искал. Из мифов. Он смешной такой, Гомер. Я заглядывала ему через плечо, когда он в тетрадке писал. Он Хантера таким изображал… Загадочным… Как будто у него чудовище внутри. И будто бы это чудовище пытается вырваться наружу. Гомер… Он поэтом хочет быть.
— Он Гомером хочет быть. А я вот…
— Что?
— Я с ВДНХ ведь… Я это все уже рассказывал тебе, да? И почти всю жизнь там прожил. Меня отчим не отпускал никуда. А потом Хантер появился. В броне. С пулеметом. Плащ такой черный, кожаный. Голова наголо обритая. И они спорили с Сухим… С отчимом. Хантер говорил, что нет угрозы, с которой мы, люди, не справимся. Что надо бороться до последнего. Как лягушка, которая в банку с молоком упала, и лапками сучила, пока в масло не сбила молоко, и вылезла. Как сейчас перед глазами. А отчим… У него мозги размякли. Был готов сдаваться.
— Кому?
— Черным. Неважно. Кому угодно. Важно то, что я Хантера увидел… И все. Понял: вот каким я должен быть. Это не Гомера был герой… Хех. Он мой герой был. И он меня отправил… Мне дал это задание. Сам пошел наверх, чтобы уничтожить черных. А если не вернусь, сказал мне, доберись до Полиса. Возьми вот патрон… Найди Мельника. Понимаешь? Это все из-за него. То, кем я стал. Из-за него. Благодаря ему.
— Я в него тоже влюбилась. Ну мы с тобой и встретились. Два дурака.
— Сашулька! Ты где там, зараза?
— Извини. Поспи пока, может?
— Тебя не было давно.
— И я вот, поверишь, кроме тебя — ни с кем! Ждал встречи!
— Устал? Ложись, я сама все сделаю.
— Ну а ты? Это не по-человечески как-то. Я хочу, чтобы ты тоже это самое.
— Не надо. Мне и так хорошо. Правда. Мне с тобой всегда хорошо. Ты осторожный, ты ласковый.
— А ты… Вот мне с тобой знаешь, как? Не как с женой.
— Хватит болтать. Все. Мне лишних денег не нужно. Вот. Снимай давай.
— Ух. Ух ты… Что же… Ух. Я тебя… Ты моя…
— Спишь?
— Поспишь тут.
— Погоди, я сполоснусь. А то вся пахну… Пахну им. Подождешь?
— Подожду.
— В общем, я думал, что он погиб. Все это время так думал. А ты говоришь, он живой.
— Был живой. Сейчас не знаю. Я не стала его искать. Когда вылезла с Тульской… Куда угодно, только не назад. Только не туда, где можно его встретить.
— Почему?
— У Гомера не написано, что с Тульской случилось? Из-за чего ее затопило? Нет?
— Я не читал. Он просто говорил: затопило.
— Ну да. Он его все время оправдывал, Гомер. Чудовище пробудилось… И я у него в тетрадке пыталась это чудовище приручить. Кто в такое поверит?
— А как на самом деле?
— Он спился. Хантер. Беспробудно пил. Каждый день — в хлам, вдребезги. Шатался, идти не мог ровно. Жутко с ним было рядом. Просто страшно. Он же убийца. Пистолет этот у него всегда… С глушителем. Чуть что — хватается за него. В правой — пистолет, а в левой — фляга. Постоянно. Все время прикладывался. Еле связывал слова. Я его просила, чтобы он перестал. Он не мог. Вот так. Привет Гомеру.
— Он… Он тебя трогал?
— Нет. Ни разу. Как от огня просто. Может, не хотел девочку портить. А может, ему это все вообще не нужно было, женщины. А я вот, когда с ним встречалась взглядом… У меня коленки подгибались. Представляла себе иногда… Как бы он… Ну, обнял бы и так далее. Что я там могла себе представить тогда.
— А с Тульской что стало?
— Это он ее затопил. Заминировал к грунтовым водам поближе и затопил. Вместе со всеми больными и со всеми здоровыми. Чтобы предотвратить эпидемию в метро. А чтобы они не сбежали оттуда, он огнеметы выставил. Я на Тульской была. Кричала ему, что есть способ людей вылечить. Он слышал. Видел меня там. И все равно подорвал все. Нас со станции выбралось трое. Остальные захлебнулись.
— Зачем? Зачем он это сделал?
— Сказал, что должен спасти метро. Вот так вот спасти. Но я думаю, у него просто зудело. Понимаешь? Ему одного пойла не хватало.
— У Гомера было не так.
— А как?
— Там ты просишь о чуде, кажется. И потом, когда прорыв… Ты думаешь, что это дождь пошел. Что-то такое.
— О чуде!
— Меня… Мне плохо. Мутит. Помоги мне… До уборной.
— Можешь прямо тут. Я уже ко всему привыкла. Дать таз?
— Не хочу тут. Не хочу при тебе.
— Давай! Давай! Еще! Еще! Пожалуйста, еще! Ну. Ну?!
— Ты сладкая. Ты такая сладкая. Боже, какая ты сладкая.
— Не останавливайся. Еще. Еще хочу.
— Я больше… Я больше… Я…
— Нет. Нет-нет.
— Я все. Я все. Боже. Боже. Я тебя люблю.
— Не болтай ерунды.
— Нет, правда. Я тебя заберу отсюда. Сейчас вот подкоплю и заберу. Не хочу, чтобы ты тут была. Ты не подходишь для этого места. Заберу.
— Ладно, уговорил.
— Ах, с-сладкая! Сколько с меня?
— Как в прошлый раз.
— А скидочку? Сделай скидочку! Как постоянному клиенту?
— Ты зачем это делаешь?
— Что?
— Зачем этим занимаешься? Я тебе не читаю морали, просто…
— Начинается, да?
— Нет, правда. Гомер говорил, что… Что ты не такая.
— Не какая? Ты не понимаешь, да? Какая разница, что говорил Гомер! Он живет в своем волшебном мире. А я в своем настоящем. И в моем настоящем мире лучше вот этим заниматься, чем людям в голову стрелять. А что мне еще делать? Мечтать о том, как однажды мы все вернемся наверх, и как это будет прекрасно и удивительно? Но это потом будет, а деньги нужны сейчас.
— Только из-за денег? А если бы были деньги?
— Ну вот у тебя есть?
— Нет.
— О чем тогда разговор?
— Как ты сюда попала?
— Один добрый человек привел. Подобрал и пристроил. У меня больше никого нет. Жить негде. У тебя есть дом?
— Есть.
— А жена?
— Есть. Была. Есть.
— Вот и хорошо. А тут ты что делаешь?
— Не хочу туда. Мне тут спокойней.
— Тебе скоро уйти придется. Полежишь еще чуть-чуть — и вперед. Потом когда-нибудь вернешься.
— Почему?
— Мой хозяин придет. Он не должен тебя видеть.
— Какой еще хозяин? Сутенер?
— Лежи. Успокойся. Вот бульон, попей. Пей.
— Я не буду эту дрянь… Меня тошнит. Что за хозяин?!
— Не имеет значения.
— Ты что, вещь? Какой хозяин еще?!
— Дурак!
— Ты от этого удовольствие, что ли, получаешь?! От всех этих грязных мужиков?!
— Удовольствие… Хорошо бы, между прочим, и тебе помыться. Вставай, отведу тебя.
— Найдешь Леху? Брокера? Который меня сюда привел? Скажи, чтобы забрал меня. Ночевать где-то надо.
— Можешь… Можешь сегодня остаться. Хозяин не придет, наверное. Из-за этой войны… Сейчас не каждый день бывает. Хочешь?
— Где? Прямо тут? Или на той койке, где тебя…
— Тут. Поешь со мной? Грибы.
— Спасибо. Я не знаю, как… Я потом заплачу.
— Дай колено посмотреть. Мне тут мазь дали. Полежи спокойно.
— Холодно. И щиплет. Ай.
— А когда тебе так спину раздирали, не щипало?
— Там… Пожаловаться некому было. А тут — ты.
— Да.
— Что — да?
— Ты вот спрашивал. Почему я? Почему я шлюха. Как стала.
— Я не спрашиваю.
— А ты спроси. Мне не стыдно. Думаешь, ты один такой? Тут знаешь сколько таких? Одичавших. Одиноких. Которым некому пожаловаться. Их тянет всех ко мне. Ко мне, магнитом. Понимаешь? В меня. И если их не принять… Не дать им… Выплеснуть это все… Грязь, ужас свой… Злобу. Нежность. Они тогда совсем озвереют. Вы, мужчины, так сделаны. Они приходят ко мне такие — их трясет прямо от жизни. А я их успокаиваю. Мир им даю. Понимаешь? Мир. Утешаю их. Они потыкаются-потыкаются… Покричат… Позлобствуют… Поплачут… Утихнут. Ширинку застегнут. И могут еще немного пойти пожить без войны.