— Не пожалеешь, что показал?
Тот не отодвинулся, не посторонился. Он Артема не боялся, как будто это не он Артему снился, а Артем ему.
— Пойди, расскажи кому-нибудь о том, что тут был. Мельнику даже своему. Что он тебе на это? Скажет, помешательство.
Артем проглотил. Неужели и в этом по пьяни исповедовался?
— А он не бывал тут?
— Нет, конечно. Зачем сюда всех-то пускать? Это храм. Святилище.
— А я?
— А ты. Ты блаженный, Артем. Юродивым в храм можно. Им и чудеса показывают.
Вдруг щелкнуло.
— Невидимые наблюдатели.
— Громче!
— Невидимые наблюдатели.
— Вот. Смотри-ка, небезнадежен!
— Это же байка. Миф. Как Изумрудный Город.
— Точно, — согласился Бессолов. — Байка. Сказка.
— Все рухнуло сто лет назад! И месяца не продержалось. Государство. Потом хаос был. И с тех пор… Это все знают. Дети это знают. Нами никто не управляет. Мы тут сами по себе. Одни. Невидимые наблюдатели — миф!
— Но только откуда вы все знаете, что это миф? Мы же тебе это и рассказали. Понимаешь? Сразу дали тебе готовый образ, в который ты нас можешь уложить. Ты ведь, простая душа, сердцем думаешь, а не головой. Образами. Ничего, насыплю я тебе штампов, угощайся! Невидимые наблюдатели. Оп! С одной стороны — ты заведомо в меня не веришь, а с другой — как бы все уже про меня знаешь. Слухи! Лучше телевизора.
— Но вы же… То есть, прежние лидеры… Правительство, президент… Все же были эвакуированы за Урал? Система управления распалась… Государство…
— Ты сам подумай: ну зачем нам за Урал? Зачем нам в какой-то отдельный бункер на краю света? В одиночестве куковать? Что нам там делать — друг друга жрать? Ну куда мы от вас? Наше место — с народом! — он потянулся, похожий на сытого кота.
— И где же вы были? Когда мы дерьмо жрали? Когда друг друга душили? Когда мы там, наверху, из-за вас дохли, вы были — где?!
— Да рядом. Всегда были рядом. За стеночкой.
— Этого! Не может! Быть!
— Говорю же — работает. Искусство не пропьешь.
Бессолов слез со стола, приложился к своей янтарной бутыли.
— Что-то мы застряли тут. Пойдем, быт покажу. Довольно аскетичный, кстати. Чтобы ты уж не думал.
Он заботливо подсадил сползающего Сталина и спустился с подиума. Артем медлил, обожравшись знания.
— Суки вы.
— А что мы сделали-то? — спросил Алексей Феликсович. — Наоборот — минимум вмешательства! Мы же просто наблюдатели! И к тому же невидимые. Если только система крен дает, тогда приходится поправить.
— Система?! Люди от голода своих детей жрут!
— И что?! — Бессолов зыркнул на Артема недобро. — Это не нам нравится жрать ваших детей. Это вам нравится жрать ваших детей. И нам не нравится, что вы жрете своих детей. Нам нравится просто править вами. Но если мы хотим вами править, мы вынуждены позволить вам жрать ваших детей!
— Ложь! Вы нас сюда засунули, и вы нас тут держите! Вы с людьми, как со свиньями! Везде шпики… У одних СБ, у других КГБ, у третьих… Везде свинолупы… Какая, действительно, разница между Рейхом и всем остальным…
— А с нашим человеком потому что иначе не управишься, — строго ответил Бессолов. — Он от природы такой. Только гайки ослабишь — бунт! За ним глаз да глаз. Что вот на твоей Комсомольской? Вон они, потребовали своего. Восстали. Чем кончилось? Кровищей! И что, пошатнуло это Красную Линию? Нисколько! Да спецслужбы нашему человеку богом посланы! Он буйный от природы! Пулеметы твои… Да они сами к пулеметам поближе прижались, первый ряд заняли. Зато терпеливые выжили. Хоть какая-то селекция. А как нашим человеком еще управлять? Его все время отвлекать надо. Обуздывать. Канализировать, так сказать. Идею ему подкладывать какую-нибудь. Религию или идеологию. Врагов ему придумывать все время. Не живется ему без врагов! Он без врагов теряется! Не может себя сам определить. Ничего про себя не знает. Вот были у нас прекрасные враги про запас два года назад. Черные. Лучше их внешней угрозы и не придумаешь! Копались себе на поверхности. Были угольно-черного цвета, даже без глазных белков, как черти. И внушали нашему человеку ужас и омерзение. Замечательные враги. И сразу все ясно: если они — черные, значит, мы — белые. Мы их берегли на всякий пожарный. Сценарий «угроза человечеству». Нет, нашелся какой-то имбецил, накрутил этого старого дурака из Ордена, взяли и расстреляли наших ручных чертей ракетами прямо в их сафари. Можешь себе представить?
— Могу.
— Мы пытались через Совет Полиса помешать, намекали, что никакой угрозы от черных пока нет, но где там. В общем, сценарий в топку пошел. Пришлось и Мельника твоего приручать. Я бы за инициативу на местах руки вообще отрубал. Если бы у нас диктатура была. Идешь?
Артем, оглушенный, раздавленный, поплелся за Бессоловым следом. Прошли мимо часового, тот снова вскочил и опять отдал честь. Оказались в узком ходке, гулко зашагали по железному полу. Миновали тот отворот, где располагался ресторан. Долетел зайчик от зеркального шара, заскочил Артему в глаз. Кружился шар, как Артемова башка — было раньше зеркальное полотно, и в нем помещался, отраженный, весь мир. А вот разнесли зеркало вдребезги и наклеили черт знает на что, и лупили теперь по нему прожектором для развлечения и красоты.
Миновали поворот, дальше пошли.
— Чем вы его? Чем вы их всех? — спросил он тупо. — Купили? Москвина? Фюрера?
— Ну! Тут нельзя обобщать. Тут к каждому человеку свой подход. Москвин деньги ценит и братца отравил. А у Евгения Петровича, к примеру, дочурка растет беспалая. Родилась такой. Сентиментальный человек. Напринимал законов о борьбе с уродством, и сам же не может их соблюдать. А мы ему — снимочек. Вот, Евгений Петрович, вы, а вот у вас дочурка на руках, и жена рядом, чтобы сомнений не было. Так что играйте по правилам, Евгений Петрович, и играйте вдохновенно, потому что ваши граждане должны вам верить. Ни один самый вшивый гражданин не должен усомниться в том, что ваш Рейх — самый что ни на есть взаправдашний Рейх. Он жизнь должен быть готов за Рейх отдать.
— Нет больше никакого Рейха. Сам себя сожрал, переварил и высрал. И фюрер ваш сбежал.
— А мы его вернем и обратно посадим. И новый Рейх ему отгрохаем еще лучше прежнего. Жену вот с дочкой взяли его уже, а фюрер подтянется.
— Зачем?! Он же людоедище!
— А потому, чудак-человек. Что нам с Евгением Петровичем привычно работать. И понятно, как. Компромат-то не выстрелил пока. Зачем нам нового человека искать, узнавать про его слабости, кормить наживкой, подсекать его, когда есть такой чудный готовый вариант? Сплоховал — да — ну, оштрафуем. Куда мы без Рейха-то?
— Они же мрази там! Звери! Одни звери, а другие трусы!
— Звери они не там, а по всему метро. И вот им построили чудесный красивый вольер. И звери сами ползут в него со всех концов. Железный легион и прочая. Воевать с уродами. Выпускать пар. Не будет Рейха, им куда идти? Подумай о людях. Нет, пускай лучше бьются за Рейх. Или за Красную Линию. Или за Орден. Выбирай на вкус. Свобода! Вот она, свобода-то!
— Людям не это нужно!
— Это. Это самое. Чтобы не скучать. Чтобы им было, чем себя занять. Чтобы выбор у них имелся. У нас тут под землей целый мир! Самодостаточный настоящий мир. И не нужно нам никакого другого мира сверху.
— Мне нужно!
— Ну вот тебе нужно, а больше — никому.
— У них там родные, может быть! Хотя бы для этого!
— Родные у них все тут теперь. А тебя, ей-богу, не пойму. Здоровье себе испортил только. Еле откачали тебя, дурачка. Ты вот — что там ищешь?
— Мы наверху родились. Там наше место. На воздухе. Мне там дышится по-другому! Думается! Мне тут направлений не хватает! Тут только есть — назад и вперед. Мне тесно тут, понял? Ты сам этого — не чувствуешь?
— Нет. У меня, знаешь, наоборот: на улице — кружится голова. Хочется сразу обратно, в бункер. В уют. Так. Тут у нас жилой блок. Квартирки.
Повернули.
В такой громадный, десяти метров в сечении, слепой туннель, посреди земли начинавшийся и где-то приходивший в такую же землю. Сколько их еще здесь? Ходок дальше бежал.
Время, видимо, было позднее. Обитатели бункера разбредались из белоснежного кабака, расхристанные и нечеткие, ползли домой. Артем через косяки заглянул в одну квартиру, выстроенную на полу туннеля. Потом в другую. Уютно, действительно.
По-человечески.
— Ты зачем мне это показываешь все? Говоришь?
— А я, знаешь, люблю это. Поспорить. Ты же революционер? Ты там, у Сашки, зачем сидел? Ждал меня. Романтик. Застрелить меня хотел из револьвера своего? Что, думал, убьешь меня — жизнь у вас наладится? Я-то что, я просто внутреннюю политику веду. Рубани меня — новая голова вырастет. Я тогда еще пытался тебе мозги вправить, на Цветном. Но видишь, у тебя память отшибло.
— На Цветном?
— Говорю, отшибло. Но что удивляться? Символично, в сущности. Это ваше беспамятство — наше благословение, конечно. Никто ничего не помнит. Народ однодневок. Вчерашнего дня как будто и не было. И о завтрашнем дне никто думать не хочет. Сплошное сейчас.
— О каком завтрашнем дне?! Как можно завтра планировать, когда жратвы на сегодня в обрез? И это у тех, кому повезло?!
— А вот это уже наше искусство. Жратвы всегда должно быть только на сегодня, и всегда в обрез. На голодный желудок мечтается о понятном. Надо уметь балансировать. Дашь отожраться — у них несварение и самомнение шкалит. С кормом не рассчитаешь — они власть крушат. Ну или то, что понимают, как власть. Выпьешь со мной за наше искусство?
— Нет!
— Зря. Надо пить больше. В водке спасение народа. Она, кстати, и от радиации помогает.
Напомнил.
Чужая чистенькая кровь ползла по Артемовым венам густо, как гель, жглась и мешала. Артем хотел бы назад свою, жидкую и грязную, отравленную. Лишь бы ничем не быть этим мразям обязанным. Пусть и неделю дожить, но зато свою собственную жизнь дожечь, а не заемной шиковать.
— Ты про народ так… А сам-то… Ты-то сам откуда?