Почему медлил Святослав Константинович, чем был занят? Виселицы ставил заранее, потому что уже знал, как Орден проголосует, потому что с каждым бойцом уже его голос оговорил и взвесил?
А Артем все равно готовился.
Расхаживал по камере, наступал остальным на ноги, повторял про себя все, что должен высказать. Будет одна возможность всего. Себя спасти, Летягу и Леху выручить. Сжечь крысиное гнездо и людей от крыс освободить.
Это хорошо, что товарищеский суд, твердил он себе. Это правильно. Они не истуканы. Не из глины, не из гранита они. Хоть всего и год вместе служили, но этот год семи других стоил. Они все красным швом друг с другом сшиты. Тимур, Князь, Сэм. Пусть Мельник ставит виселицы. Не так это и просто — своего брата к смерти приговорить.
Пришли внезапно.
Вызывали по одиночке.
— Летяга!
Тот ссутулил медвежьи плечи: дал надеть наручники.
Как он?
Пока Артем говорил ему, Летяга вроде и подхватывал Артемову злую оспу, начинал кивать в такт. Но стоило замолчать — лихорадка у него спадала и уходила, не держалась сама. Летяга из тех был, кто только единожды решает на всю жизнь, как он станет в этой жизни думать и что по всем поводам считать. И решил он уже давно и надежно. Новая правда была его толстой шкуре не как дробь даже, а как соль.
— Звонарев!
Это Леха оказался. Вот: Мельник успел о нем больше узнать, чем Артем. Интересно, допрашивали их? О чем? Леху тоже связали. Когда уводили, оглянулся на него.
— Темыч! Нейзя обосъ'аться!
Завет.
— Черный!
Сердце пошло в разгон. Думал, будет плевать, а оно все равно волнуется. Глупо как. Ты ведь неделю назад и не рассчитывал, что больше этой недели сможешь протянуть. Вот и срок подошел. Так?
Нет. Не так. Не будет такого.
Нельзя сейчас сдохнуть. Сейчас — уже рано.
— Как там ты говорил, деда? Конечная у каждого своя?
Гомер поднял голову. Приулыбнулся устало и удивленно.
— Запомнил?
— Не смог забыть.
— Руки давай сюда! — рявкнули.
Он протянул запястья; их закольцевали.
— Конечных много может быть, — исправил его Гомер. — А пункт назначения у каждого только один. Вот его нужно найти. Назначение.
— Думаешь, не оно? — спросил у него Артем, разглядывая опять наручники.
— Думаю, еще не конечная, — сказал Гомер.
Стальные пальцы сдавили Артему шею, пригнули его поближе к полу. Еще и руки за спиной вздернули кверху, чтобы лучше клевалось.
— Увидимся, — сказал Артем старику.
Побежал вместе с конвоирами по коридорам, глаза ткнуты в гранит повытертый, конвоиры за Артема глядят, он за них думает. Не бывает для проповеди плохого момента.
— Мужики… Я не знаю, вы наши или ганзейские… Вас обманывают. Всех. Нас всех. Вы про глушилки знаете? Они только для того, чтобы мы в метро сидели…
Остановились.
Скользнули по скуле твердой костью, затрещала, разворачиваясь, клейкая лента. Залепили рот широкой черной полосой. Сверху еще одну наложили, крест-накрест.
И потащили дальше.
Вот так.
Теперь бросило в пот. А если не снимут? Если не дадут сказать?
Вынесли его в зал. На Арбатскую.
Станция вся была заполнена только мужчинами в черном. Посторонних попросили разойтись, пока Орден своих линчует. На тех, кто тут собрался, масок не было. Голосование поименное, догадался Артем. Каждому потом придется за свой голос ответить, пускай помнят об этом, если вдруг решат миловать.
Вытолкнули в пустой круг. Там уже — Леха и Летяга. Оба скручены: руки за спиной, впереди — хари изукрашенные. Видимо, сбивались с курса, пока шли сюда, а их направляли.
Летяга увидел вместо Артемова рта — черный крест, заморгал косыми глазами. Артем тоже дернулся: снимите! Стал искать глазами Мельника, чтобы затребовать у него справедливости.
Мельника скоро выкатил Анзор.
Но Мельник Артема так и не увидел: смотрел все почему-то в другие стороны. Артем кочевряжился, как глиста на сковороде, со своим заклеенным ртом, кусал ржавые губы, чтобы, может, через дырку в них хотя бы выговорить все. Но лента широкая была, а клей мертвый.
Еще не начинали.
Наконец пропихнули через толпу Гомера с Ильей Степановичем. Они связаны не были: свидетели. Что будут показывать? Артем прилип взглядом к прогоревшему учителю. Все он слышал там, в камере. Что решит рассказать? Не куплен ли? Вспомнился Дитмар с его простой и точной формулой того, как помыкать людьми. Вспомнилось, как Артем за упокой его души помои хлебал по Ильи Степановича поводу.
Снова и снова стал раздирать губы; но склеено было прочно. Зарос рот.
— Готовы, — сказал Анзор.
— Слушаем дело о дезертирстве и предательстве трех наших бывших товарищей, — засипел Святослав Константинович со своего трона. — Летяга, Артем, и новенький, только что принятый. Звонарев. По предварительному сговору. Саботировали два важнейших задания. Целью которых было остановить войну между красными и Рейхом. В наших интересах. И всего метро. Сорвали доставку депеши с ультиматумом фюреру. И потом еще операцию по принуждению к миру Москвина. В центре сговора Артем Черный. Летяга, по нашему мнению, просто поддался влиянию. Артема, не взирая, требуем к высшей. Летягу готовы обсуждать. Третий — Артемов прихлебатель. Шпик, в общем. Его тоже под списание.
— Вы охеъеъи?! Што я сдеъаъ-то?! И Аътем!
— Так. Этот что, неполноценный? Придержите.
Кто-то сзади пхнул Леху, заткнул его щербины.
— А что у Артема со ртом-то? — пробурчали из толпы. — Как он за себя скажет?
— Есть основания считать, что он двинулся, — нехотя объяснил Мельник. — Ничего, до него дело дойдет, заслушаем. Сами убедитесь. Мне вот все ясно. Но решаем по чесноку. Открытым и общим. Начнем с Летяги. Потом у нас свидетели. По Летяге проголосуем, потом вот этот с дефектом, потом Артем. Отдельно хочу сказать: не надо думать, что у нас тут балаган. Вы мне со всей строгостью. Бывший родственник, неважно. Человек нас предал. Закон один. Я спецом его на товарищеский суд, чтобы не было потом. Ясно?
Толпа загудела; но и гудеть у нее получалось только хором, только слаженно, как у строя.
— Так, Летяга. Давай излагай. Когда впервые была попытка вербовки Черным Артемом, что говорил. Как заставил отдать секретную депешу. И подробности того, как он сорвал переговоры с Москвиным. Люди могут знать. У нас нет секретов тут. И в чьих интересах Черный действовал.
Лицо у Мельника было спокойное, как у паралитика. Но единственной своей живой рукой он до белых пальцев вцепился в обод на колясочном колесе. На Летягу смотрел глазами из бронзы, и зрачки были выбитыми в бронзе дырами.
Летяга шагнул вперед, как медведь на цепи. Повел башкой, виновато скосился на Артема. Шумно выдохнул лишний воздух. Посмотрел на гранит. Толпа молчала. Артем не мог разорвать губы, Леха жевал желе из крови.
— Мы еще давно следили за Артемом, — приступил Летяга. — Весь последний год. Знали, что он несколько раз в неделю поднимается. Выходит со станции ВДНХ, идет к высоткам «Триколор» там, по Ярославке. У нас позиция была оборудована напротив. Смотрели. Несколько раз в неделю пытался выйти по радио.
Летяга его сдавал. Артем слушал. Тыкался языком в горький клей, мычал через ноздри. Наваливалось, как холодный острый щебень, как сырой только что наколотый грунт, на ноги, на руки, на грудь — бессилие.
Были тут Артемовы товарищи: Сэм, Степа, Тимур, Князь. Померещилась Аня, за мужскими плечами задавленная. Присмотрелся — она? Потерял.
— Вы знаете… — говорил Летяга. — Про то, что война с Западом не кончена. Что они только и ждут, чтобы мы себя выдали. Мы, конечно, сразу заподозрили Артема в том, что он пытается выйти на связь с кем-то там. Демаскировать. Может, помочь навести даже на нас… Человек был новый. И полковник сказал: следить. Невзирая… Ну, короче. Потом еще эта история… С радиоцентром. Вы слышали уже, наверное.
Люди зашуршали.
Аня!
Аня появилась. Вырвалась из чьей-то клешни, протиснулась в первый ряд. Нашла Артема глазами, больше не отпускала.
— Сбиваешься, — строго сказал Мельник. — Сначала нам про депешу.
— Да. Ну. Тут так. В общем, с Артемом все было почти ясно. Что вероятно работает на противника. Преследует цель раскачать обстановку. Демаскировать Москву. Навести огонь. И с депешей…
Артем дергался, извивался, но его держали крепко. И во рту не было даже крошечного отверстия, чтобы сказать через него Летяге про вторую минус — да и вернул уже Летяга этот долг, а сам Артем перезанял крови у Бессолова. И на что? Чтобы до петли доковылять самому?
Летяга его больше не хотел видеть.
Он уже говорил четко, как будто с диска играл.
Из толпы даже редкие знакомые теперь щурились на Артема как на чужого, как на ядовитую тварь, которую раздавить.
— А что насчет Москвина? — спросил Мельник.
— Насчет Москвина, — повторил за ним Летяга. — Насчет Москвина такая история. Артем меня вытащил из бункера, когда мы против Корбута с его спецами там сидели. Когда Десятого похоронили, Андроида, Ульмана, Рыжего, Антончика…
— Я всех помню, — перебил Мельник. — Не надо.
— Вы их всех помните, да. У вас этот список. Мы все видели. И я чуть не сдох сам. И Артем мне сказал: ты понимаешь, что мы вот привезли патроны, двадцать тысяч патронов — красным? Москвину? Мы их привезли сукам, которые наших пацанов убивали? По приказу Мельника. Я понял. Мы их память продали. Понял, зачем они умерли. Ни за чем. Что политика.
— Летяга!
— Что политика важней. Что вчера война, а сегодня мир. Жалко, что пацаны все сдохли зря и вчера, когда была война, потому что сегодня же мир. Сегодня мы этим мразям двадцать тыщ патронов зарядим, чтобы они завтра ими нас оставшихся выкосили, когда будет снова война.
— Хватит!
— А потом Артем говорит: а нету вообще никаких красных и никаких фашистов. И никакого Ордена нет. Есть только одна какая-то структура. Невидимые наблюдатели. Или хер знает кто там, без разницы. И мы один отдел этой структуры, а красные — другой. И это ненастоящая война была, и оборона бункера — херня. Это все спектакль. А я думаю — а водку с мертвыми нашими пацанами пить — тоже спектакль?!