— За гордыню, — подтвердил голос жреца. — Великий Червь сотворил человека последним, и был человек самым любимым детищем его. Ибо другим не дал разума, а человеку дал. Знал он, что разум — опасная игрушка, и потому наказал: живи в мире с собой, в мире с землей, в мире с жизнью и всеми тварями, и почитай меня. После этого ушел Великий Червь в самые недра Земли, но перед этим сказал: настанет день, и вернусь. Делай так, как если бы я был рядом. И люди послушались своего создателя и жили в мире с землей, которую он сотворил, и в мире друг с другом, и в мире с другими тварями, и почитали Великого Червя. И у них родились дети, и у их детей родились дети, и от отца к сыну, от матери к дочери передавали они слова Великого Червя. Но умерли те, кто своими ушами слушал наказ его, и умерли их дети, и сменилось много поколений, а Великий Червь все не возвращался. И тогда один за другим перестали люди соблюдать его заветы и делать, как он хотел. И появились те, кто сказал: Великого Червя не было никогда и нет сейчас. И другие ждали, что Великий Червь вернется и покарает их. Спалит их светом своих глаз, пожрет их тела и обвалит ходы, где они живут. Но Великий Червь не возвращался и только плакал о людях. И слезы его поднимались из глубины и подтапливали нижние ходы. Но те, кто отказался от своего создателя, сказали: нас никто не сотворил, мы были всегда. Прекрасен и могуч человек, не может он быть сотворен земляным червем! И сказали: вся земля наша, и была наша, и будет, и ходы в ней сделал не Великий Червь, а мы и предки наши. И зажгли огонь, и стали убивать созданий, которых создал Великий Червь, говоря: вот, вся жизнь, что вокруг, наша, и все здесь только, чтобы утолить наш голод. И создали машины, чтобы убивать быстрее, чтобы сеять смерть, чтобы рушить жизнь, созданную Великим Червем, и подчинить его мир себе. Но и тогда не поднялся он из дремучих глубин, куда ушел. И засмеялись они, и стали дальше делать против того, что говорил он. И решили, чтобы унизить его, построить такие машины, которые повторяли бы обличие его. И создали они такие машины, и зашли в их нутро, и смеялись: вот, сказали, теперь можем сами управлять Великим Червем, и не одним, а десятками. И бьет свет из их очей, и гремит гром, когда ползут, и люди выходят из чрева их. Создали мы Червя, а не Червь нас. Но и этого не хватило им. Росла ненависть в сердце их. Решили они сделать так, чтобы разрушить саму землю, где жили. И создали тысячи машин разных: исторгающих пламя, и плюющих железом, и рвущих землю на части. И стали уничтожать землю и все живое, что было в ней. И тогда не выдержал Великий Червь и проклял их: отнял у них самый ценный дар свой — разум. Овладело ими безумие, обратили они свои машины друг против друга и стали убивать один другого. И уже не помнили, зачем делают то, что делают, но не могли остановиться. Так покарал Великий Червь человека за гордыню.
— Но не всех? — спросил детский голос.
— Нет. Были те, кто всегда помнил о Великом Черве и почитал его. Отреклись они от машин и света и жили в мире с землей. Они спаслись, и Великий Червь не забыл верности их, и сохранил разум их, и обещал отдать им весь мир, когда враги его падут. И будет так.
— И будет так, — хором повторили дикарь и ребенок.
— Олег? — услышав в детском голоске что-то знакомое, позвал Артем.
Ребенок ничего не ответил.
— И по сей день враги Великого Червя живут в прорытых им ходах, потому что больше негде им укрыться, но продолжают боготворить не его, а свои машины. Терпение Великого Червя огромно, и хватило его на долгие века человеческих бесчинств. Но и оно не бесконечно. Предсказано, что, когда нанесет он последний удар по темному сердцу страны врагов, их воля будет сломлена, а мир достанется добрым людям. Предсказано, что пробьет час, и призовет Великий Червь на помощь реки, и землю, и воздух. И просядет толща земная, и ринутся потоки бурлящие, и будет темное сердце врага низвергнуто в небытие. И тогда наконец восторжествует праведный, и будет счастье доброму, и жизнь без болезней, и грибов досыта, и всякого скота в изобилии.
Загорелся огонек. Артему кое-как удалось опереться спиной о стену, и теперь ему не надо больше было мучительно выгибаться, чтобы удерживать в поле зрения людей по ту сторону решетки.
На полу посреди комнаты, спиной к нему, сидел по-турецки маленький мальчик. Над ним возвышалась иссохшая фигура жреца, освещенная пламенем зажатой в руке зажигалки. Дикарь с духовой трубкой в руках стоял рядом, прислонившись к дверному косяку. Все глаза были устремлены на старика, который только что закончил свое повествование.
Артем с трудом повернул голову и глянул на Антона, застывшего в той судорожной позе, в которой его настигла парализующая игла. Он уставился в потолок и не мог видеть сына, но наверняка все слышал.
— Встань, сынок, и посмотри на этих людей, — сказал жрец.
Мальчик тут же вскочил на ноги и повернулся к Артему. Это был Олег.
— Подойди к ним ближе. Узнаешь ли ты кого-нибудь из них? — спросил старик.
— Да, — утвердительно кивнул мальчик, исподлобья глядя на Артема. — Это мой папа, а с этим дядей мы вместе слушали ваши песенки. Через трубы.
— Твой папа и его друг — плохие люди. Они использовали машины и хотели унизить Великого Червя. Помнишь, ты рассказал мне и дяде Вартану, что делал твой папа, когда плохие люди решили разрушить мир?
— Да, — еще раз кивнул Олег.
— Скажи-ка нам это еще раз, — старик переложил зажигалку в другую руку.
— Мой папа работал в эрвэа. Ракетных войсках. Он был ракетчиком. Я тоже хотел стать как он, когда вырасту.
У Артема пересохло в горле. Как же он раньше не смог разгадать эту загадку? Вот откуда у мальчишки взялась та странная нашивка и вот почему он заявлял, что тоже ракетчик, как и убитый Третьяк! Совпадение было почти невероятное, на все метро людей, служивших в ракетных войсках, оставались единицы… И двое из них оказались на Киевской. Могло ли это быть случайностью?
— Ракетчиком… Эти люди сделали больше зла миру, чем все остальные, вместе взятые. Они направляли машины и устройства, которые сожгли и уничтожили землю и почти всю жизнь на ней. Великий Червь прощает многих заблудших, но не тех, кто отдавал приказы рушить мир и сеять в нем смерть, и не тех, кто выполнял их. Твой отец причинил невыносимую боль Великому Червю. Твой отец своими руками разрушал наш мир. Ты знаешь, чего он заслуживает? — голос старика сделался суровым, в нем снова зазвенела сталь.
— Смерти? — неуверенно спросил мальчик, оглядываясь то на жреца, то на своего отца, скрючившегося на полу обезьянника.
— Смерти, — подтвердил жрец. — Он должен умереть. Чем раньше умрут злые люди, сделавшие больно Великому Червю, тем скорее исполнится его обещание, и мир возродится и будет отдан добрым людям.
— Тогда папа должен умереть, — согласился Олег.
— Вот молодец! — старик ласково потрепал мальчика по голове. — А теперь беги, поиграй еще с дядей Вартаном и с ребятишками! Только, смотри, осторожней в темноте, не упади! Дрон, проводи его, а я тут посижу еще с ними. Возвращайся через полчаса с другими, и мешки захватите, готовить будем.
Свет погас. Стремительные шуршащие шаги дикаря и легкий детский топоток утихли в отдалении. Жрец кашлянул и сказал Артему:
— Я тут с тобой поболтаю немножко, если ты не против. У нас пленных обычно не берут, разве только детей, а то свои все чахлые и больные родятся… А взрослых все больше оглушенных приносят. Я бы и рад с ними поговорить, да и они сами, может, не прочь, только вот съедают их слишком быстро…
— Зачем вы тогда их учите, что есть людей — это плохо? — равнодушно спросил Артем. — Червь там плачет и прочее?
— Ну, как сказать… Это им на будущее. Вам, конечно, этого момента не застать, да и мне тоже, но сейчас закладывается основа будущей цивилизации: культуры, которая будет жить в мире с природой. Для них каннибализм — это вынужденное зло. Без животных белков, видишь ли, никуда. Но предания останутся, и когда прямая потребность убивать и жрать себе подобных пропадет, они должны прекратить это делать. Вот тогда Великий Червь и напомнит о себе. Жаль только, жить в эту пору прекрасную… — старик снова неприятно засмеялся.
— Знаете, я столько всего уже навидался в метро, — сказал Артем. — На одной станции верят в то, что, если глубоко копать, можно докопаться до ада. На другой, что мы уже живем в преддверии рая, потому что последняя битва добра и зла завершена и те, кто выжил, избраны для вхождения в Царство Божие. После этого история про вашего Червя уже как-то неубедительно звучит. Вы сами хотя бы в него верите?
— Какая разница, во что верю я или другие жрецы? — усмехнулся старик. — Жить тебе осталось немного, пару часов, так что расскажу-ка я тебе кое-что. Ни с кем не удается быть таким искренним, как с тем, кто все твои откровения унесет в могилу… Так вот, во что верю я сам, не важно. Главное, во что верят люди. Нелегко уверовать в бога, которого сам создал… — жрец ненадолго прервался, задумавшись, а потом продолжил: — Как бы тебе объяснить? Я когда студентом был, учил философию и психологию в университете, хотя тебе это вряд ли о чем-то говорит. И был у меня профессор: преподаватель когнитивной психологии, умнейший человек, так весь мыслительный процесс по полочкам раскладывал — любо-дорого послушать. Я тогда как раз, как и все остальные в этом возрасте, задавался вопросом: есть ли бог, книги разные читал, разговоры на кухне до утра разговаривал — ну, как обычно. И склонялся к тому, что, скорее, все-таки нет. И как-то я решил, что именно этот профессор, большой знаток человеческой души, может мне на больной для меня вопрос ответить точно. Пришел к нему в кабинет, вроде как реферат обсуждать, а потом спрашиваю: а как по-вашему, Иван Михалыч, есть он все же, бог-то? Он меня тогда очень удивил. Для меня, говорит, этот вопрос даже не стоит. Я сам из верующей семьи, привык к мысли, что он есть. С психологической точки зрения веру анализировать не пытаюсь, потому что не хочу. И вообще, говорит, для меня это не столько вопрос принципиального знания, сколько повседневного поведения. Моя вера не в том, что я искренне убежден в существовании высшей силы, а в том, что я выполняю предписанные заповеди, молюсь на ночь, в церковь хожу. Лучше мне от этого становится, спокойнее. Вот так-то, — старик замолчал.