— А что завтра будет?
— Завтра все к чертям взорвем. На триста метров от Проспекта в обоих туннелях заложим динамит — и все, не поминайте лихом.
— Но почему вы просто им не поможете? Неужели у Ганзы сил недостает?
— Тебе же говорят — там упыри. Так все ими и кишит, никакой подмоги не хватит.
— А что с людьми с Рижской? С самой ВДНХ?! — Артем не верил своим ушам.
— Мы их еще несколько дней назад предупредили. Вон, идут к нам потихоньку — Ганза принимает, у нас тоже не звери. Но лучше бы поторопились. Как время выйдет, так и привет. Так что ты постарайся поскорее обернуться. Что у тебя там? Дела? Семья?
— Все, — ответил Артем, и пограничник понимающе кивнул.
Ульман стоял в арке, тихонько переговариваясь с высоким молодым человеком и строгим мужчиной в кителе машиниста и при полных регалиях начальника станции.
— Машина наверху, бак залит. У меня тут на всякий случай еще рации и защитные костюмы, и еще «Печенег» с СВД, — парень указал на две большие черные сумки. — Подниматься можно в любой момент. Когда нам надо наверх?
— Сигнал будем ловить через восемь часов. К тому времени уже должны быть на позиции, — ответил Ульман. — Гермозатвор работает? — обратился он к начальнику.
— В порядке, — подтвердил тот. — Когда скажете. Только людей надо будет отогнать, чтобы не перепугались.
— У меня все. Значит, отдыхаем часиков пять, и потом — полный вперед, — подвел итог Ульман. — Ну что, Артем? Отбой?
— Я не могу, — отведя напарника в сторону, сказал ему Артем. — Мне обязательно надо сначала на ВДНХ. Попрощаться и вообще посмотреть. Ты был прав, они все туннели от Проспекта Мира будут взрывать. Даже если мы живыми оттуда вернемся, я своей станции больше не увижу. Мне надо. Правда.
— Слушай, если ты просто наверх идти боишься, к черным своим, так и скажи, — начал было Ульман, но, встретив Артемов взгляд, осекся. — Шутка. Извини.
— Правда, надо, — повторил Артем.
Он не сумел бы объяснить этого чувства, но знал, что на ВДНХ он все равно пойдет — любой ценой.
— Ну, надо так надо, — растерянно отозвался боец. — Обратно вернуться ты уже не успеешь, особенно если там с кем-то прощаться собираешься. Давай так сделаем: мы отсюда по Проспекту Мира на машине поедем с Пашкой — это тот, с баулами. Раньше собирались прямиком к башне, но можем сделать крюк и заехать к старому входу в метро ВДНХ. Новый весь разворочен, ваши должны знать. Будем тебя там ждать. Через пять часов пятьдесят минут. Кто не успел, тот опоздал. Костюм взял? Часы есть? На, возьми мои, я с Пашки сниму, — он расстегнул металлический браслет.
— Через пять часов пятьдесят минут, — кивнул Артем, сжал Ульману руку и бросился бежать к блокпосту.
Увидев его снова, пограничник покачал головой.
— А в этом перегоне больше ничего странного не происходит? — вспомнил Артем.
— Ты про трубы, что ли? Ничего, залатали кое-как. Говорят, голова только кружится, когда мимо проходишь, но чтобы умирали, такого нет, — ответил пограничник.
Артем кивком поблагодарил его, зажег фонарь и шагнул в туннель.
Первые десять минут в голове суматошно крутились какие-то мысли: об опасности лежащих впереди перегонов, о продуманном и разумном устройстве жизни на Белорусской, потом о «маршрутках» и настоящих поездах. Но постепенно темнота туннеля высосала из него эти лишние, суетно мелькающие картинки и обрывки фраз. Сначала наступили спокойствие и пустота, потом он задумался о другом.
Его странствие подходило к концу. Артем и сам не смог бы сказать, сколько времени он отсутствовал. Может быть, прошло две недели, может, больше месяца.
Каким простым, каким коротким казался ему путь, когда он, сидя на дрезине на Алексеевской, разглядывал в свете фонарика свою старую карту, пытаясь наметить дорогу к Полису… Перед ним тогда лежал неведомый мир, о котором ему достоверно ничего не было известно, и поэтому можно было выстраивать маршрут, задумываясь о продолжительности дороги, а не о том, во что она превращает идущих по ней путников. Жизнь предложила ему совсем другой вариант, запутанный и сложный, смертельно опасный, и даже случайные попутчики, разделявшие с ним небольшие отрезки его пути, часто платили за это жизнью.
Артем вспомнил Олега. У каждого есть свое предназначение, говорил ему на Полянке Сергей Андреевич. Не могло ли быть так, что предназначением этой короткой детской жизни оказалось страшная, нелепая погибель ради спасения нескольких других людей? Во имя продолжения их дела?
Почему-то Артему стало холодно и неуютно. Принять такое предположение означало принять эту жертву, поверить в то, что его избранность позволяет ему продолжать свой путь за счет чужих жизней, страданий… Что же, топтать других, ломать, калечить их судьбы только для того, чтобы выполнить свое предназначение?!
Олег, конечно, был слишком мал еще, чтобы задаваться вопросом о том, зачем он появился на свет. Но если бы ему пришлось над этим размышлять, вряд ли он согласился бы с такой участью. Конечно, мальчику хотелось бы рассчитывать на более осмысленную и значительную роль в этом мире… И уж если жертвовать своей жизнью, чтобы спасти чужие, то только принимая на себя этот крест сознательно и добровольно.
Перед глазами встали лица Михаила Порфирьевича, Данилы, Третьяка. За что они погибли? Почему сам Артем выжил? Что дало ему эту возможность, это право? Артем пожалел, что рядом с ним сейчас нет Ульмана, который одной насмешливой репликой рассеял бы его сомнения. Разница между ними была в том, что путешествие по метро заставило Артема увидеть мир словно сквозь многогранную призму, а Ульмана его суровая жизнь научила глядеть на вещи просто: через прицел снайперской винтовки. Неизвестно, кто из них двоих был прав, но поверить в то, что на каждый вопрос может быть всего один, единственно верный ответ, Артем уже не мог.
Вообще в жизни и особенно в метро все было нечетким, изменяющимся, относительным. Сначала ему объяснил это Хан на примере станционных часов. Если такая основа восприятия мира, как время, оказалась надуманной и условной, то что же говорить о других непреложных представлениях о жизни?..
Все: от голоса труб в туннеле, через который он шел, и сияния кремлевских звезд до вечных тайн человеческой души — имело сразу несколько объяснений. И особенно много ответов было на вопрос «зачем?». Встретившиеся Артему люди, от каннибалов с Парка Победы до бойцов бригады имени Че Гевары, знали, что на него ответить. Свои ответы были у всех: у сектантов и у сатанистов, у фашистов и у философов с автоматами, вроде Хана. Именно поэтому Артему было так трудно выбрать и принять лишь единственный из них. Получая каждый день по новому варианту ответа, Артем не мог заставить себя поверить в то, что именно этот — истинный, потому что назавтра мог возникнуть другой, не менее точный и всеобъемлющий.
Кому верить? Во что? В Великого Червя — людоедского бога, скроенного по образу электропоезда и заново населяющего живыми существами бесплодную выжженную землю; в гневного и ревнивого Иегову; в его тщеславное отражение — Сатану; в победу коммунизма во всем метро; в превосходство курносых блондинов над курчавыми смуглыми брюнетами?.. Что-то подсказывало Артему, что никакого различия между всем этим не было. Любая вера служила человеку только посохом, который поддерживал, не давая оступиться и помогая подняться на ноги, если люди все же спотыкались и падали. Когда Артем был маленьким, его рассмешила история отчима про то, как обезьяна взяла палку в руки и стала человеком. С тех пор, видно, смышленая макака уже не выпускала этой палки из рук, из-за чего так и не распрямилась до конца, — думал Артем.
Он понимал, почему и зачем человеку нужна эта опора. Без нее жизнь становилась пустой, как заброшенный туннель. В ушах Артема все еще отдавался отчаянный крик дикаря с Парка Победы, понявшего, что Великий Червь — всего лишь выдумка жрецов его народа. Нечто похожее Артем чувствовал и сам, узнав, что Невидимых Наблюдателей не существует. Но ему отказ от Наблюдателей, Червя и других богов метро давался намного легче.
В чем же дело? Значит ли это, что он не такой, что он сильнее, чем остальные? Артем понял, что лукавит. Палка была и у него в руках, и он должен набраться смелости, чтобы признать это.
Опорой ему служило сознание того, что он выполняет задание огромной важности, что на кон поставлено выживание всего метро и что эта миссия не случайно была поручена именно ему. Сознательно или нет, Артем во всем искал доказательств тому, что он избран для исполнения этого задания, но не Хантером, а кем-то или чем-то большим. Уничтожить черных, избавить от них родную станцию и близких людей, помешать им разрушить метро — это была задача, достойная того, чтобы стать стержнем жизни. И все, что с Артемом случилось во время его странствий, доказывало только одно: он не такой, как все. Ему уготовано что-то особенное. Именно он должен стереть в порошок, истребить нечисть, которая в противном случае сама расправится с остатками человечества. Пока он шел по этому пути, верно истолковывая посылаемые ему знаки, его воля к успеху побеждала реальность, играя со статистическими вероятностями, отводя пули, ослепляя чудовищ и врагов, а союзников заставляя появляться в нужное время в нужном месте. Как иначе понять, почему Данила отдал ему план расположения ракетной части, а сама эта часть чудом не была уничтожена десятки лет назад? Как еще объяснить то, что, вопреки здравому смыслу, он встретил одного из немногих, а может, единственного выжившего ракетчика на все метро? Артемово личное Провидение вкладывало ему в руки могучее орудие и посылало ему человека, помогающего нанести смертельный удар по необъяснимой и беспощадной силе, сокрушить ее? Как иначе истолковать все чудесные спасения Артема из самых отчаянных ситуаций? Пока он верил в свое предназначение, он был неуязвим, хотя шедшие рядом с ним люди гибли один за другим.
Мысли Артема соскользнули на сказанное Сергеем Андреевичем на Полянке про судьбу и сюжет. Тогда эти слова толкнули юношу вперед, словно новая, смазанная пружина, вставленная в изношенный, проржавевший механизм заводной игрушки. Но вместе с тем они чем-то были ему неприятны. Может, тем, что эта теория лишала Артема свободной воли, и если бы он теперь принимал решение, то сделал бы это, не следуя собственной прихоти, но покоряясь сюжетной линии своей судьбы. А с другой стороны, как можно было после всего произошедшего с ним отрицать существование этой линии? Теперь он не мог уже больше поверить в то, что вся его жизнь — только цепь случайностей. Слишком много уже пройдено, и с этой колеи нельзя сойти просто так. Если он зашел так далеко, то вынужден идти и еще дальше — такова неумолимая логика избранного пути. Сейчас уже поздно сомневаться. Он должен идти вперед, даже если это означает нести ответственность не только за собственную жизнь, но и за жизни других. Все жертвы не напрасны, он должен их принимать, он обязан пройти свой путь до конца и завершить то, ради чего он оказался в этом мире. Это и есть его судьба.