— Ты только Ульману про буровую установку не говори и полковнику тоже: они меня все помешанным из-за нее считают, — попросил его Павел. — Дело вот в чем. Я раньше в Полисе информацию собирал, выслеживал всяких шпиков, короче, занимался диверсантами и внутренней угрозой. И как-то раз мне попался один старичок, который уверял, что в одном закутке, в туннеле рядом с Боровицкой, все время шум слышно, как будто за стеной буровая машина работает. Я бы, конечно, его самого сразу в сумасшедшие определил, но он раньше был строителем и в таких штуках разбирался.
— И кому может понадобиться там рыть?
— Понятия не имею. Старик все бредил, что какие-то злодеи хотят туннель к реке прокопать, чтобы весь Полис смыло, а он их планы вроде как подслушал. Я сразу кого надо предупредил, но только мне никто не поверил. Бросился искать этого старичка, чтобы предъявить им в качестве свидетеля, но он, как нарочно, куда-то запропастился. Может, провокатор. А может, — Павел осторожно посмотрел на Ульмана и понизил голос, — действительно слышал, как военные что-то секретное роют. И старичка моего заодно зарыли, чтобы меньше слушал, что за стенкой творится. Ну, я с тех пор и ношусь с идеей о буровой установке, а меня из-за этого за психа держат. Чуть стоит что сказать — сразу насчет установки подкалывать начинают.
Он замолчал, испытующе глядя на Артема: как тот отнесется к его истории? Тот неопределенно пожал плечами: дескать, почему бы и нет.
— Ни черта не слышно, пустой эфир! — зло бросил подошедший Ульман. — Не берет отсюда, зараза! Надо выше подниматься: Мельник, наверное, слишком далеко.
Артем и Павел тут же засобирались. Думать о других объяснениях того, почему группа сталкера не выходит на связь, никто не хотел. Ульман раскрутил по секциям антенну, убрал рацию в рюкзак, взвалил на плечо пулемет и первым зашагал к застекленному вестибюлю, который прятался за могучими опорами телебашни. Павел вручил один баул Артему, сам взял ранец и винтовку, хлопнул дверцей машины, и они пошли вслед за Ульманом.
Внутри было тихо, грязно и пусто: люди, видно, однажды бежали отсюда впопыхах и уже больше никогда не возвращались. Луна удивленно смотрела сквозь битые пыльные стекла на перевернутые скамейки и разбитую стойку кассы, на пост милиции с остатками забытой в спешке фуражки и разломанные турникеты на входе, освещала выведенные по трафарету инструкции и предостережения для посетителей телебашни.
Включили фонари и, немного поискав, нашли выход на лестницу. Никчемные лифты, которые раньше могли доставить людей наверх меньше чем за минуту, стояли на первом этаже с дверями, распахнутыми бессильно, как челюсти паралитика.
Теперь группе предстояло самое сложное: Ульман объявил, что подниматься придется на высоту триста с лишним метров.
Первые двести ступеней дались Артему легко — за недели странствий по метро ноги привыкли к нагрузкам. На триста пятидесятой стало пропадать ощущение, что он продвигается вперед. Винтовая лестница неутомимо бежала вверх, и никакой разницы между этажами не ощущалось. Внутри башни было сыро и холодно, взгляд соскальзывал с голых бетонных стен, редкие двери были раскрыты настежь, открывая вид на брошенные аппаратные.
Через пятьсот ступеней Ульман разрешил сделать первый привал, и тогда Артем понял, до чего же устали его ноги. На отдых боец отвел всего пять минут — он боялся пропустить тот момент, когда сталкер попытается связаться с ними.
После восьмисотой ступени Артем сбился со счета. Ноги налились свинцом, и каждая теперь весила втрое больше, чем в начале подъема. Самым сложным было оторвать ступню от пола — он, словно магнит, тянул ее обратно. Глаза заливал пот, и серые стены плыли, словно в тумане, а коварные ступени стали цеплять его ботинки. Остановиться и отдохнуть он не мог: позади него напряженно пыхтел Павел, который к тому же нес в два раза больше груза, чем Артем.
Еще минут через пятнадцать Ульман снова дал им отдышаться. Он и сам уже выглядел уставшим, его грудь тяжело вздымалась под бесформенным защитным костюмом, а руки шарили по стене в поисках опоры. Достав из ранца флягу с водой, боец сперва протянул ее Артему.
В противогазе был предусмотрен специальный клапан, сквозь который проходил катетер: через него можно было всасывать воду. Головой Артем понимал, как хочется пить остальным, но он так и не смог заставить себя оторваться от резиновой трубки, пока не осушил флягу наполовину. После этого он осел на пол и закрыл глаза.
— Давай, еще недолго! — прокричал Ульман.
Он рывком поставил Артема на ноги, взял у него баул, взвалил себе на плечи и двинулся вперед.
Сколько продолжалась последняя часть подъема, Артем не помнил. Ступени и стены слились в одно мутное целое, лучи и пятна света из-за мутных разводов на обзорных стеклах выглядели как сияющие облака, и какое-то время он отвлекал себя тем, что любовался их радужными переливами. Кровь молотком стучала в голове, холодный воздух раздирал легкие, а лестница все не кончалась. Артем несколько раз садился на пол, но его поднимали и заставляли идти.
Ради чего он это делает?
Чтобы жизнь в метро продолжалась? Да.
Чтобы на ВДНХ и дальше растили грибы и свиней, и чтобы там мирно жили его отчим и Женькина семья, чтобы незнакомые ему люди вновь поселились на Алексеевской и на Рижской, и чтобы не затихала беспокойная торговая суета на Белорусской. Чтобы брамины разгуливали в своих халатах по Полису и шуршали книжными страницами, постигая древние знания и передавая их следующим поколениям. Чтобы фашисты строили свой рейх, отлавливая расовых врагов и запытывая их до смерти, и люди Червя похищали чужих детей и поедали взрослых, а женщина на Маяковской и дальше могла торговать своим маленьким сыном, зарабатывая себе и ему на хлеб. Чтобы на Павелецкой не прекращались крысиные бега, а бойцы революционной бригады продолжали свои нападения на фашистов и смешные диалектические споры. И чтобы тысячи людей по всему метро дышали, ели, любили друг друга, давали жизнь своим детям, испражнялись и спали, мечтали, боролись, убивали, восхищались и предавали, философствовали и ненавидели, и чтобы каждый верил в свой рай и свой ад…
Чтобы жизнь в метро, бессмысленная и бесполезная, возвышенная и исполненная света, грязная и бурлящая, бесконечно разная и именно потому такая волшебная и прекрасная, человеческая жизнь продолжалась.
Он думал об этом, и в его спине как будто проворачивался огромный заводной ключ, который подталкивал его к тому, чтобы сделать еще шаг, а за ним еще и еще. Благодаря ему и вопреки всему остальному он и продолжал передвигать ноги.
И вдруг все оборвалось. Они вывалились в просторное помещение — широкий круглый коридор, замыкавшийся кольцом. Внутренняя стена его была облицована мрамором, отчего Артем сразу почувствовал себя как дома, а внешняя…
За внешней, совершенно прозрачной, сразу начиналось небо, а где-то далеко-далеко внизу были рассыпаны крошечные домики, разрезанные дорогами на кварталы, чернели пятна парков и огромные провалы воронок, виднелись прямоугольнички уцелевших высотных зданий…
Отсюда просматривался весь бескрайний город, серой массой уходивший к темному горизонту. Артем съехал на пол, привалившись к стене, и долго-долго смотрел на Москву и на медленно розовеющее небо.
— Артем! Вставай, хватит сидеть! Вот, помоги-ка, — тряхнул его за плечо Ульман.
Боец вручил ему большой моток проволоки, и Артем непонимающе уставился на него.
— Не ловит эта треклятая антенна, — Ульман указал на скрученный шестиметровый штырь, валявшийся на полу. — Будем рамовой пробовать. Вон там дверь на технический балкон, который этажом ниже. Выход как раз со стороны Ботанического сада. Я пока на рации буду сидеть, выйдите с Пашкой наружу, он антенну разматывать будет, ты его подстрахуешь. Давайте поживее, а то уже светать скоро начнет.
Артем кивнул. Он вспомнил, зачем он здесь, и у него открылось второе дыхание. Кто-то подкрутил невидимый ключ в его спине, и внутренняя пружина снова начала разворачиваться. До цели оставалось совсем немного. Он взял проволоку и двинулся к балконной двери.
Створка не поддавалась, и Ульману пришлось всадить в нужную секцию целую очередь, пока изъеденное пулями стекло не треснуло и не рассыпалось. Мощный порыв ветра чуть не сбил их с ног. Артем шагнул на балкон, огороженный решеткой высотой в человеческий рост.
— На вот, посмотри на них, — Павел протянул ему полевой бинокль и махнул рукой в нужном направлении.
Артем приник к окулярам и долго бесцельно водил взглядом по приблизившемуся городу, пока Павел не навел его на нужное место.
Ботанический сад и ВДНХ срослись в одну темную, непроходимую чащобу, среди которой высились облупленные белые купола и крыши павильонов Выставки. В этом дремучем лесу оставалось всего две прогалины — узенькая дорожка между главными павильонами («Главная аллея», — боязливо прошептал Павел) и это.
Прямо посреди Сада образовалась огромная проплешина, словно даже деревья брезгливо отступали от невиданной язвы. Это было зрелище странное и отталкивающее: не то городище, не то гигантский животворящий орган, пульсирующий и подрагивающий, раскинувшийся на несколько квадратных километров.
Небо постепенно окрашивалось в утренние цвета, и эту жуткую опухоль становилось видно все лучше: опутанная жилками живая пленка, вылезающие из выходов-клоак крохотные черные фигурки, деловито копошащиеся, как муравьи… Именно муравьи, а их городище-матка напоминало Артему громадный муравейник. И одна из тропок шла — он сейчас хорошо видел это — к стоявшему на отшибе белому круглому строению, точь-в-точь напоминавшему вход на станцию ВДНХ. Черные фигурки добирались до дверей и пропадали. Их дальнейший путь Артем знал слишком хорошо.
Они действительно были совсем рядом, а не пришли откуда-то издалека. И их действительно можно было уничтожить, просто уничтожить. Теперь главное, чтобы Мельник не подвел. Артем вздохнул с облегчением. Почему-то ему вспомнился черный туннель из собственных снов, но он тряхнул головой и принялся разматывать шнур.