Свет здесь горел ярчайший; полыхали все до единой лампы, белые шары под двухэтажной высоты потолком. Растрата, пир во время чумы: людям столько света без надобности. Но тут жгли его, не жалея – волшебство Полиса в том только и было, чтобы давать пришлым почувствовать себя хоть на денек, хоть на часик – в том, старом, канувшем мире.
И Артем тоже, как все: на секунду зажмурился, и на секунду купился.
А потом мелькнула перед глазами та картина из чужого сна, несбывшийся город наверху, почему-то напомнило. Отмахнулся от нее, отмахнулся от самолетов со стрекозиными крыльями. Хватит.
На станции был переполох.
Старички неряшливые и старушки с очками, толстыми, как лупы, сорокалетние студенты сгинувших институтов, женоподобные артисты всех мастей, брамины в халатах и с книгами под мышкой – вся эта милая вымирающая заумь – роились тревожно вдоль путей, вытягивая свои шеи, чтобы получше было видно черный квадрат туннеля, который вел к Охотному ряду. А ведь им спать бы уже: полночь на часах.
Квадрат дымился.
На его границе стояли часовые Красной Линии: до Библиотеки и сразу после нее шла ее территория, перегоны все к ней относились. Саму Библиотеку Ленина красные после войны с Ганзой обменяли на Площадь Революции.
– Что такое? Что там случилось у вас? – приставали зеваки к красноармейцам. – Что хоть рвануло-то? Теракт?
– Ничего не рвануло. Ситуация штатная. Вам показалось, – врали часовые, хотя дым из черного квадрата им легкие ел, так что врать нужно было сквозь кашель.
– Началось у них, наверное. Наконец-то и у них народ будет свободен, – убежденно твердил один очкарик другому, оставляя оловянных красноармейцев в покое.
– Надо их поддержать. Это наш долг! – говорила возбужденная дама в цыганской юбке, накинутой небрежно на широкую корму. – Пойду рисовать плакат солидарности. Не хотите присоединиться, Захар?
– Я знал, знал, что это будет. Но что так скоро! Кончилось терпение у русского человека! – тряс указательным пальцем долгобородый старичина.
– Вот вам и равенство. Вот вам и братство.
– Видите? А ведь не случайно именно на Охотном ряду в первую очередь! Все потому что мы тут рядом. Полис. Мягкая сила в действии, так сказать! Просто вот наше присутствие, наше культурное влияние! Сам наш пример! Демократические ценности на штыке не занесешь! А наш… Дух свободы, прошу прощения за пафос…
– Думаю, мы должны протянуть им руку. Открыть границу для беженцев. Устроить раздачу еды! – выступала женщина с начесом и драматическим вырезом. – У них там голодомор, я слышала. Жуть какая! Принесу-ка из дому печенье на всякий случай, как чувствовала ведь, когда вчера пекла.
– Не будет тут беженцев, – сказал им всем Артем. – И восстания там не будет. Ничего не будет. Подымит и пройдет.
– Откуда такая уверенность? – обиженно спросили у него.
Артем пожал плечами: как объяснить?
Но о нем уже забыли; все развернулись от дымного квадрата – к мостику, поднимающемуся под самый потолок над одним из путей.
Оттуда, с этого мостика, беззвучной лавиной скатывались затянутые в черное люди. На лицах – маски, на груди – кевлар, и вороненые каски с забралами поднятыми на головах; а в руках – семьдесят четвертые АК с глушителями.
– Орден! – загудело над головами, в головах.
– Орден, – повторил Артем шепотом.
Сердце заколотилось. Засвербели сигаретные ожоги, сделанные вместо каждой из букв: «Если не мы, то кто?».
Как всегда. Больше некому.
Колонной подтекли к туннельному входу, построились. Артем пробился к ним поближе и провожатых своих подтянул. Пересчитал: пятьдесят человек. Много как. Значит, успел Мельник за это время потерянное восполнить…
Артем всмотрелся в масочные прорези, в обрамленные черным глаза-переносицы. Есть здесь его товарищи? Летягину фамилию слышал. А Сэм? Степа? Тимур? Князь? Но его никто не замечал, все глядели, застыв, в туннельную точку.
Не мог же Мельник всех заменить? Таких и заменить некем.
Самого Мельника с ними не было. Это, наверное, отряд со Смоленской, с базы орденской, подошел. Теперь ждали командира. Он отдельно располагался, на Арбатской.
Те десять минут, которые Мельник сам себе назначил, вышли. Потом и пятнадцать. И двадцать. По колонне поползла волна: люди переминались с ноги на ногу, распрямляли спины. Все же это люди были, а не истуканы.
Наконец показался.
Один человек снес инвалидную коляску по ступеням. Другие двое – амбалы – тащили, взяв на руки, его самого. Мельника. Усадили, поправили, покатили.
На широченные его плечи был накинут пятнистый бушлат – почти естественно, почти как если бы он просто замерз. Но рука на костлявых коленях лежала только одна, левая. Правой по плечо не было, для нее и бушлат. Два года уже прошло; а он все прикрывал культю, прятал. Не хотел привыкать. Как будто рука заново отрасти может, надо просто потерпеть.
Весь строй едино развернулся на каблуках, лицом к своему командиру. Общая судорога вытянула всех во фрунт. И Артем понял, что сам тоже тянется – но понял, только когда спину с непривычки свело.
– Вольно, – скрипнул им Мельник.
Да он весь усох, пожелтел. Мясо румяное сошло. Волосы, бывшие черными с белой прострочкой, теперь выстирались, полиняли: стали сплошь серыми. Но – сейчас, когда ближе подвезли его, стало ясно – жесткости он не потерял от этого, морщины и складки его только еще четче обрисовывали; и глаза у него не поблекли. Наоборот – разгорелись.
Артем двинул через толпу к нему.
– Пропустите! Мне к полковнику…
Его тут же отсекли, отгородили черными руками. Один из двоих амбалов, не пускавших, удивился:
– Артем? Ты?
– Летяга!
Обниматься смутились, но перемигнулись потихоньку. Летяга постучал пальцем себя по нашивке на плече: «A(II)Rh-»: вторая группа крови с отрицательным резусом. Как у Артема.
Мельник через плечо полуобернулся, тоже признал.
– Сюда его.
– Товарищ полковник, – на людях обратился к тестю Артем; рука сама собой к виску взлетела.
– К пустой голове, – сказал ему Мельник.
– Так точно, – улыбнулся Артем; а Мельник ему улыбаться не стал.
– Докладывай. Что там? Теракт? Диверсия?
– Не там главное. На Театральной.
– Я тебя про Охотный ряд…
– На Театральной, Святослав Константинович. Фашисты атаковали. Забирают Театральную себе. А взрыв… Там не один. Там три. Отрезают ими Красную Линию, чтобы подкрепление не пришло.
– Ты это откуда все? Откуда про фашистов?
– Был… Был на Театральной. Бежал.
– Анзор! – Мельник махнул рукой адъютанту; бушлат от этого поехал накось и упал на гранит.
В толпе завздыхали, запоказывали на культю, заобсуждали ее с увлечением.
– Убери этих… – Мельник раздосадованно кивнул на народ.
Строй мигом распался, стал цепью, и цепь пошла растущим кругом теснить недовольных зевак дальше от Мельника и от туннеля.
– Чертова военщина! – обижались в толпе.
– Ты уверен, что они хотят станцию взять? – без доверия спросил Мельник. – Это ведь против договора.
– Говорят, если они не возьмут, красным достанется.
– Ты что там делал? – Мельник смотрел на него снизу вверх, а казалось – сверху вниз.
– Я… Можно потом сказать? Лично – вам?
– Лично мне… – он потрогал свое острое колено; ноги у него были худые, бессильные, никчемные. – Лично мне, да? Анзор! – сказал он недобро, негромко. – А ведь мы и сами могли бы догадаться, а? Про фашистов. Могли бы мы?
Из оцепления теперь наконец некоторые оборачивались на Артема, узнавая. Артему потеплело. Может, улыбались под масками. Два года не объявлялся все-таки. Но мог бы и сто два – с кем воевал, того все-таки не забудешь. Зря сомневался.
– Могли бы, товарищ полковник.
– Погоди. А если они Охотный ряд отрежут… Площадь Революции тогда тоже без поддержки будет. Там же единственный переход через Театральную с Красной Линии, так?
– Так точно, – подтвердил рыжий Анзор.
– Если это все правда, – Мельник крутанул левое колесо, сделал в раздумье полукруг. – Я бы на их месте уже и Площадь сразу оттяпал. Так одна станция в плюс, а так – две.
Точно, понял Артем. Грех не взять. Все равно крови литься. Дитмар, конечно, попробует.
– Вопрос – не велик ли кусок. А что, удалось им переходы отрезать?
– Один точно нет, – ответил Артем, сообразив.
– Ну, значит, красные будут перебрасывать силы и отвоевывать. А это что? Большая война в шаге от нас. От Полиса. По трем направлениям сразу, – он поднял левую руку, загнул на ней пальцы. – Площадь Революции – это один перегон от нашей Арбатской. Охотный ряд – отсюда, от Библиотеки. И Боровицкая – от Рейха, от Чеховской. Нас коснется. Вопрос – когда. Завтра, послезавтра, или через неделю.
Мельник оглядел своих бойцов; их хватало ровно, чтобы очистить половину платформы.
– Половину здесь оставить, – приказал он Анзору. – Половину на Площадь Революции.
И покатился сам, неровно, к лестнице.
– Святослав Константинович… Я поговорить с вами…
– Иди, – Мельник катил дальше, не останавливаясь.
Довезли его до Арбатской, где у полковника было свое помещение. По пути не говорили. Артем не хотел при свидетелях, а Мельник вообще не хотел. Артема оставил в предбаннике с Летягой; сам заперся у себя. Чужой им обоим Анзор побежал с каким-то поручением, и только тут русый Летяга Артема обнял, чуть кости ему не переломав, подмигнул косящим глазом.
– Как ты? – прошептал он.
– Скучаю, – сознался Артем.
– Обратно не возьмет? – Летяга кивнул на дверь. – За что лютует?
– Из-за Ани.
– Ну ты тоже… Ягодку его сорвал! – Летяга бесшумно хохотнул, толкнул Артема в грудь, пошатнул его. – Думаешь, он ее для таких шалопаев растил?
– А вы тут как?
– Много новых набрали. После бункера…
Переглянулись, помолчали.
– Да. Не отвечает. Отключился. В отказ ушел. Достанем, Алексей Феликсович. Вручим. Принято. Есть! – еле пролезло под дверь тихое из Мельникова кабинета.