– Слышишь, как тихо? Это ведь его не мотор двигает… Машинное отделение не работает, – помог ему Ульман.
Конечно же, дело было именно в этом. Скрип ступеней и скрежетание несмазанных шестерней – вот и все звуки, которые издавал оживший механизм. Все ли? Артем снова услышал отвратительное бульканье и чавканье, которые долетали до него в туннеле. Звуки шли из глубины, оттуда, куда вели эскалаторы. Он набрался смелости и, приблизившись к краю, осветил наклонный туннель, по которому все быстрее ползла черно-бурая лента ступеней.
На какой-то миг ему показалось, что тайна Кремля раскрылась перед ним. Он увидел, как сквозь щели между ступенями проступает что-то грязно-коричневое, маслянистое, перетекающее и однозначно живое. Короткими всплесками оно чуть вылезало из этих щелей, синхронно приподнимаясь и опадая по всей длине эскалатора, насколько Артем мог его разглядеть. Но это было не бессмысленное пульсирование. Все эти всплески живого вещества, несомненно, были частью одного гигантского целого, которое натужно двигало ступени. А где-то далеко внизу, на глубине несколько десятков метров, это же грязное и маслянистое привольно растеклось по полу, вспухая и сдуваясь, перетекая и подрагивая, издавая те самые странные и омерзительные звуки. Арка представилась Артему чудовищным зевом, своды эскалаторного туннеля – глоткой, а сами ступени – жадным языком разбуженного пришельцами грозного древнего божества.
А потом его сознания словно коснулась, поглаживая, чья-то рука. И в голове стало совсем пусто, как в туннеле, по которому они сюда шли. И захотелось только одного – встать на ступени и не спеша поехать вниз, где его наконец ждет умиротворение и ответ на все вопросы. Перед его воображаемым взором снова вспыхнули кремлевские звезды…
– Артем! Беги! – по щекам хлестнула, обжигая кожу, перчатка.
Он встрепенулся и обомлел: бурая жижа ползла вверх по туннелю, разбухая на глазах, разрастаясь, пенясь, как выкипевшее свиное молоко. Ноги не слушались, и проблеск сознания был совсем коротким: невидимые щупальца всего на миг выпустили его рассудок, чтобы тут же снова цепко ухватить его и повлечь обратно во мглу.
– Тащи его!
– Пацана сначала! Да не плачь…
– Тяжелый… А еще тут этот, раненый…
– Брось, брось носилки! Куда ты с носилками!
– Погоди, я тоже залезу, вдвоем проще…
– Руку, руку давай! Да скорей же!
– Матерь Божья… Уже вылезло…
– Затягивай… Не смотри, не смотри туда! Ты меня слышишь?
– По щекам его! Вот так!
– Ко мне! Это приказ! Расстреляю!..
Мелькали странные картинки: зеленый, усеянный заклепками бок вагона, почему-то перевернутый потолок, потом изгаженный пол… темнота… снова зеленая броня… потом мир прекратил раскачиваться, успокоился и замер. Артем приподнялся и осмотрелся вокруг.
Они сидели кругом на крыше бронированного состава. Все фонари были отключены, горел только один, маленький, карманный, лежавший в центре. Его света не хватало, чтобы увидеть, что творится в зале, но слышно было, как со всех сторон что-то клокочет, бурлит и переливается.
К его разуму кто-то снова осторожно, как бы пробуя на ощупь, прикоснулся, но он встряхнул головой, и морок рассеялся.
Он оглядел и механически пересчитал ютившихся на крыше членов отряда. Сейчас их было пятеро, если не считать Антона, который так и не пришел в себя, и его сына. Артем тупо отметил, что один боец куда-то пропал, потом его мысли опять замерли. Как только в голове опустело, рассудок снова начал сползать в мутную пучину. Бороться с этим в одиночку было трудно. Мельком осознав происходящее, Артем постарался уцепиться за эту мысль; необходимо было думать о чем угодно, только чтобы не оставлять свой рассудок незанятым. С остальными, видимо, происходило то же самое.
– Вот что с этой дрянью под облучением случилось… Точно говорили, биологическое оружие! Но они сами не думали, что такой кумулятивный эффект получится. Хорошо еще, оно за стеной сидит и в город не вылезает… – говорил Мельник.
Ему никто не отвечал. Бойцы затихли и слушали рассеянно.
– Говорите, говорите! Не молчите! Эта сволочь вам на подкорку давит! Эй, Оганесян! Оганесян! О чем думаешь? – тормошил сталкер одного из своих подчиненных. – Ульман, мать твою! Куда смотришь? На меня смотри! Не молчите!
– Ласковая… Зовет… – сказал богатырь Ульман, хлопая ресницами.
– Какая еще ласковая! Не видел, что с Делягиным стало? – сталкер с размаху заехал бойцу по щеке, и осоловелый взгляд того прояснился.
– За руки! Всем за руки взяться! – надрывался Мельник. – Не молчите! Артем! Сергей! На меня, на меня смотрите!
А в метре внизу клокотала, кипела страшная масса, которая, кажется, заполнила собой уже всю платформу. Она становилась все настойчивее, и выдерживать ее напора они уже не могли.
– Ребята! Пацаны! Не поддавайтесь! А давайте… хором! Споем! – одергивая своих солдат, развешивая им пощечины или почти нежными касаниями приводя в чувство, не сдавался сталкер. – Вставай, страна огромная… Вставай на смертный бой! – хрипя и фальшивя, затянул он. – С фашистской силой тем-ною… С прокля-я-ятою ордоой…
– Пусть я-арость благородная…. Вскипа-ает, как волна, – подхватил Ульман.
Вокруг поезда забурлило с удвоенной силой. Артем подпевать не стал: слов этой песни он не знал, и вообще ему подумалось, что про темную силу и вскипающую волну бойцы запели неспроста.
Дальше первого куплета и припева никто, кроме Мельника, слов не знал, и следующее четверостишие он пел в одиночку, грозно сверкая глазами и не давая никому отвлечься:
Как два-а различных по-олюса,
Во всем враждебны мы!
За све-е-ет и мир мы боремся,
Они – за царство тьмы…
Припев на этот раз пели почти все, даже маленький Олег пытался вторить взрослым. Нестройный хор грубых, прокуренных мужских голосов зазвучал, отдаваясь эхом, в бескрайнем мрачном зале. Звук их пения взлетал к высоким, украшенным мозаикой сводам, отражался от них, падал и тонул в кишащей внизу живой массе. И хотя в любой другой ситуации эта картина – семеро здоровых мужиков, забравшихся на крышу состава и распевающих там, держась за руки, бессмысленные песни – показалась бы Артему абсурдной и смешной, сейчас она больше напоминала леденящую сцену из ночного кошмара. Ему нестерпимо хотелось проснуться.
Пусть я-а-арость благоро-о-о-одная
Вскипа-а-а-ает, как волна-а-а-а…
Идет война народная,
Свяще-е-е-нная война-а-а!
Сам Артем, хотя и не пел, прилежно открывал рот и раскачивался в такт музыке. Не расслышав слова в первом куплете, он решил даже сначала, что речь в ней идет то ли о выживании людей в метро, то ли о противостоянии черным, под натиском которых скоро должна была пасть его родная станция. Потом еще в одном куплете проскользнуло про фашистов, и Артем понял, что речь идет о борьбе бойцов Красной бригады с обитателями Пушкинской…
Когда он оторвался от своих размышлений, то обнаружил, что хор затих. Может, следующих куплетов не знал уже и сам Мельник, а может, ему просто перестали подпевать.
– Ребята! А давайте хотя бы «Комбата», а? – пытался уговорить своих бойцов сталкер. – Комбат-батяня, батяня-комбат, ты сердце не прятал за спины ребят… – начал он было, но потом и сам примолк.
Отряд охватило нехорошее оцепенение. Бойцы начали разжимать руки, и круг распался. Молчали все, даже все время бредивший и бормотавший до этого Антон. Чувствуя, как в возникающую в голове пустоту заливается теплая и мутная жижа безразличия и усталости, Артем старался вытолкнуть ее, думая о своей миссии, потом рассказывая про себя детские стишки, сколько помнил, потом просто повторяя: «Я думаю, думаю, думаю, ко мне не пролезешь…»
Боец, которого сталкер назвал Оганесяном, вдруг встал со своего места и распрямился во весь рост. Артем равнодушно поднял на него глаза.
– Ну, мне пора. Бывайте, – попрощался тот.
Остальные тупо посмотрели на товарища, ничего не отвечая, только сталкер кивнул ему. Оганесян подошел к краю и без колебаний шагнул вперед. Он совсем не кричал, но внизу послышался неприятный звук, смесь всплеска с голодным урчанием.
– Зовет… Зове-ет… – нараспев сказал Ульман и тоже начал подниматься.
В голове Артема заклинание – Я думаю, ко мне не пролезешь!» – застряло на слове «я», и теперь он просто повторял, сам не замечая, что делает это во весь голос: «Я, я, я, я, я». Потом ему сильно, непреодолимо захотелось посмотреть вниз, чтобы понять, так ли уродлива колыхавшаяся там масса, как ему показалось вначале. А вдруг он ошибся? Вспомнилось снова и о звездах на кремлевских башнях, далеких и манящих…
И тут маленький Олег легко вскочил на ноги и, коротко разбежавшись, с веселым смехом бросился вниз. Живая трясина внизу негромко чавкнула, принимая тело мальчика. Артем понял, что завидует ему, и тоже засобирался следом. Но через пару секунд после того, как масса сомкнулась над головой Олега, может, в тот самый момент, когда она отбирала у него жизнь, его отец закричал и очнулся.
Тяжело дыша и загнанно оглядываясь по сторонам, Антон поднялся и принялся трясти остальных, требуя от них ответа:
– Где он? Что с ним? Где мой сын?! Где Олег? Олег! Олежек!
Мало-помалу лица бойцов стали обретать осмысленное выражение. Начал приходить в себя и Артем. Он уже не был уверен, что действительно видел, как Олег спрыгнул в бурлящую массу. Поэтому отвечать ничего не стал, только попробовал успокоить Антона, который, кажется, неведомым образом почувствовал, что случилось непоправимое, и все больше расходился. Зато от его истерики оцепенение окончательно спало и с Артема, и с Мельника, и с остальных членов отряда. Им передалось его возбуждение, его злобное отчаяние, и незримая рука, властно удерживавшая их сознание, отдернулась, словно обжегшись о кипевшую в них ненависть. К Артему, да, кажется, и ко всем остальным, наконец вернулась та способность здраво мыслить, которая – теперь он это понимал – пропала уже на подходах к станции.