Сталкер сделал несколько пробных выстрелов в клокочущую массу, но результата это не дало. Тогда он заставил бойца, вооруженного огнеметом, снять ранец с горючим с плеч и кинуть его по сигналу как можно дальше от состава. Приказав двум другим освещать место падения ранца, он изготовился к стрельбе и дал отмашку. Раскрутившись на месте, боец швырнул ранец и сам чуть было не полетел вслед за ним, еле удержавшись на краю крыши. Ранец тяжело взлетел в воздух и начал падать метрах в пятнадцати от состава.
– Ложись! – Мельник подождал, пока тот коснулся маслянистой шевелящейся поверхности, и спустил курок.
Последние секунды полета ранца Артем наблюдал, растянувшись на крыше. Как только раздался хлопок выстрела, он спрятал лицо в сгиб локтя и что было сил прижался к холодной броне. Взрыв был мощный: Артема чуть не сорвало с крыши, состав качнулся. Сквозь зажмуренные веки пробилось грязно-оранжевое зарево расплескавшегося по платформе пылающего горючего.
С минуту ничего не происходило. Хлюпанье и чавканье трясины не ослабевало, и Артем приготовился уже к тому, что совсем скоро она оправится от досадной неприятности и снова начнет обволакивать его разум.
Но вместо этого шум стал постепенно отдаляться.
– Уходит! Оно уходит! – прямо у него над ухом радостно заорал Ульман.
Артем поднял голову. В свете фонарей было отчетливо видно, как масса, занимавшая недавно чуть ли не весь огромный зал, съеживается и отступает, возвращаясь к эскалаторам.
– Скорее! – Мельник вскочил на ноги. – Как только оно сползет вниз, все за мной – вон в тот туннель!
Артем удивился, откуда у Мельника взялась вдруг такая уверенность, но спрашивать не стал, списав прежнюю нерешительность Мельника на дурман. Сейчас сталкер полностью преобразился: это опять был трезвый, стремительный и не терпящий возражений командир отряда.
Раздумывать не только не было времени, но и не хотелось. Единственное, что сейчас занимало Артема, это как можно скорее унести ноги с проклятой станции, пока странное существо, обитавшее в подвалах Кремля, не опомнилось и не вернулось, чтобы сожрать их. Станция больше не казалась ему удивительной и прекрасной: теперь все здесь было враждебным и отталкивающим. Даже рабочие и крестьянки глядели на него разгневанно с настенных панно, а те, что все еще улыбались, делали это натянуто и приторно.
Спрыгнув кое-как на платформу, они бросились к противоположному концу станции. Антон полностью пришел в себя и бежал наравне с остальными, так что отряд теперь ничто не задерживало. Через двадцать минут безумной гонки по черному туннелю Артем начал задыхаться, да и остальные тоже стали уставать. Наконец сталкер позволил им перейти на быстрый шаг.
– Куда мы идем? – догнав Мельника, спросил Артем.
– Думаю, мы сейчас под Тверской улицей… Скоро к Маяковской должны выйти. Там разберемся.
– А как вы узнали, в какой туннель нам идти? – поинтересовался Артем.
– На карте было обозначено, которую мы на Генштабе нашли. Но я об этом только в последний момент вспомнил. Верь не верь, как на станцию вступили, все из головы вылетело.
Артем задумался. Выходило, что его восторг от кремлевской станции, от картин и скульптур, от ее простора и величия был как бы и не его? Не был ли это морок, навеянный страшной сущностью, притаившейся в Кремле?
Потом он вспомнил про отвращение и страх, которые ему стала внушать станция, когда дурман рассеялся. И у него зародилось сомнение, что эти чувства тоже принадлежали ему. Может быть, точно так же, как до этого он передал им восхищение и стремление задержаться на станции подольше, «муравьиный лев» заставил их почувствовать неодолимое желание бежать оттуда сломя голову, когда они причинили ему боль?
Какие чувства вообще принадлежали самому Артему и зарождались в его голове? Отпустило ли чудовищное создание его разум сейчас или это оно продолжает диктовать ему мысли и внушать переживания? В какой момент Артем попал под его гипнотическое влияние? Да чего уж там, был ли он хоть когда-либо свободен в своем выборе? И вообще, мог ли его выбор быть свободным? Артему снова вспомнилась беседа с двумя странными жителями Полянки.
Он оглянулся: в двух шагах за ним шел Антон. Он больше не приставал ни к кому с вопросом о том, что стало с его сыном, – кто-то уже сказал ему. Лицо его застыло и омертвело, взгляд был обращен внутрь. Понимал ли Антон, что они были всего в шаге от спасения мальчика? Что его смерть стала нелепой случайностью? Но именно она спасла жизнь остальным. Случайность или жертва?
– Вы знаете, мы ведь все, наверное, только благодаря Олегу спаслись. Это из-за него вы… очнулись, – не уточняя, как именно это случилось, сказал юноша Антону.
– Да, – безразлично согласился тот.
– Он нам сказал, что вы в ракетных войсках служили. Стратегических.
– Тактических, – отозвался Антон. – «Точка», «Искандер».
– А системы залпового огня? «Смерч», «Ураган»? – чуть задержавшись, спросил сталкер, слышавший их разговор.
– Тоже могу. Я сверхсрочником был, нас и этому учили. Да и сам всем интересовался, все хотел попробовать. Пока не увидел, к чему это приводит.
В его голосе не было ни малейших признаков заинтересованности, как не было и обеспокоенности по поводу того, что оберегаемый им секрет стал известен посторонним. Отвечал он коротко, механически.
Мельник, кивнув, снова оторвался от них, уйдя вперед.
– Нам очень нужна ваша помощь, – осторожно пробуя почву, сказал Артем. – Понимаете, у нас на ВДНХ происходят страшные вещи… – начал он.
И сразу же осекся: после виденного им за последние сутки то, что происходило на ВДНХ, уже не так пугало, не казалось чем-то исключительным, способным сломить метро и окончательно истребить человека как биологический вид. С этой мыслью Артем справился, напомнив себе, что она снова может быть не его, а навязанной извне.
– Там у нас с поверхности проникают такие твари… – продолжил он, собравшись.
Но Антон жестом остановил его.
– Просто скажи, что надо сделать, я сделаю, – бесцветно произнес он. – У меня теперь время есть… Как я домой вернусь без сына?
Артем суетливо кивнул и отошел от дозорного, оставив его наедине с самим собой; чувствовал он себя сейчас погано: вымогать помощь у человека, который только что лишился ребенка… По его, Артема, вине лишился…
Он снова нагнал сталкера. Тот явно пришел в хорошее расположение духа: оторвавшись от растянувшегося цепочкой отряда, он напевал себе что-то под нос и, увидев Артема, улыбнулся ему. Прислушавшись к мелодии, которую Мельник пытался воспроизвести, Артем узнал ту самую песню про священную войну, которую пели на крыше состава.
– Знаете, я сначала решил, что это про нашу войну с черными песня, – поделился он, – а потом понял, что она про фашистов. Это кто сочинил, коммунисты с Красной Линии?
– Этой песне лет сто уже, если не сто пятьдесят, – покачал головой Мельник. – Ее сначала для одной войны сочинили, потом под другую приспособили. Она тем и хороша, что под любую войну подходит. Сколько человек будет жить, всегда будет мнить себя силой света, а врагов считать тьмой.
«И думать так будут по обе стороны фронта, – добавил про себя Артем. – Значит ли это… – его мысль снова метнулась к черным. Может ли это означать, что для них злом и тьмой являются люди, скажем, жители ВДНХ?» Артем спохватился и запретил себе думать о черных как об обычных противниках. Стоит только приотворить им дверь сочувствия, и их уже ничем не сдержишь…
– Вот ты про эту песню заговорил, что она на все времена, – неожиданно произнес Мельник, – и мне что в голову пришло. У нас такая страна, что в ней, по большому счету, все времена одинаковы. Такие люди… Ничем их не изменишь. Хоть кол на голове теши. Вот, казалось бы, и конец света уже настал, и на улицу без костюма радиационной защиты не выйти, и дряни всякой развелось, которую раньше только в кино можно было увидеть… Нет! Не проймешь! Такие же. Иногда мне кажется, что и не поменялось ничего. Вот, в Кремле сегодня побывал, – криво усмехнулся он, – и думаю: в принципе и там ничего нового. То же самое творится, что и раньше. Я даже теперь не очень-то и уверен, когда нам эту заразу забросили: тридцать лет назад или триста.
– А разве триста лет назад такое оружие было уже? – засомневался Артем, но сталкер ничего не ответил.
Изображения Великого Червя на полу встречались им два или три раза, но ни самих дикарей, ни каких-либо следов их недавнего присутствия заметно не было. И если после первого рисунка бойцы насторожились, перегруппировавшись так, чтобы было удобнее обороняться, то после третьего напряжение спало.
– Не соврали, значит, и вправду сегодня святой день, на станциях сидят, в туннели не выходят, – с облегчением заметил Ульман.
Сталкера занимало другое. По его расчетам выходило, что место, где был выход в метро и начинался перегон, ведущий к ракетной части, должно находиться совсем близко. Каждую минуту сверяясь с перерисованным от руки планом, он рассеянно повторял:
– Где-то тут… Не это? Нет, угол не тот, да и где гермозатвор? Уже должны бы подходить…
В конце концов, они остановились на развилке: налево был забранный решеткой тупик, в конце которого виднелись остатки гермоворот, справа, насколько хватало света фонарей, уходил в перспективу прямой туннель.
– Оно! – определил Мельник. – Приехали. По карте все сходится. Там, за решеткой – обвал, как на Парке Победы. И ход должен быть, у которого Третьяка сняли. Так… – Подсвечивая план карманным фонариком, он размышлял вслух: – От этой развилки перегон прямиком к тому дивизиону идет, а этот – к Кремлю, мы оттуда пришли, правильно.
Потом вместе с Ульманом он пролез за решетку, и минут десять они бродили по тупику, осматривая с фонарем стены и потолок.
– Порядок! Есть проход, на этот раз в полу, крышка круглая такая, на канализационный люк похожа, – сообщил вернувшийся сталкер. – Все, мы на месте. Привал.
Как только, сбросив рюкзаки, все расселись на земле, с Артемом произошло что-то странное: несмотря на неудобное положение, его мгновенно сморил сон. То ли сказалась накопленная за последние сутки усталость, то ли яд от парализующей иглы все еще продолжал действовать, давая побочные эффекты.