ала этой палки из рук, из-за чего так и не распрямилась до конца, – думал Артем.
Он понимал, почему и зачем человеку нужна эта опора. Без нее жизнь становилась пустой, как заброшенный туннель. В ушах Артема все еще отдавался отчаянный крик дикаря с Парка Победы, понявшего, что Великий Червь – всего лишь выдумка жрецов его народа. Нечто похожее Артем чувствовал и сам, узнав, что Невидимых Наблюдателей не существует. Но ему отказ от Наблюдателей, Червя и других богов метро давался намного легче.
В чем же дело? Значит ли это, что он не такой, что он сильнее, чем остальные? Артем понял, что лукавит. Палка была и у него в руках, и он должен набраться смелости, чтобы признать это.
Опорой ему служило сознание того, что он выполняет задание огромной важности, что на кон поставлено выживание всего метро и что эта миссия не случайно была поручена именно ему. Сознательно или нет, Артем во всем искал доказательств тому, что он избран для исполнения этого задания, но не Хантером, а кем-то или чем-то большим. Уничтожить черных, избавить от них родную станцию и близких людей, помешать им разрушить метро – это была задача, достойная того, чтобы стать стержнем жизни. И все, что с Артемом случилось во время его странствий, доказывало только одно: он не такой, как все. Ему уготовано что-то особенное. Именно он должен стереть в порошок, истребить нечисть, которая в противном случае сама расправится с остатками человечества. Пока он шел по этому пути, верно истолковывая посылаемые ему знаки, его воля к успеху побеждала реальность, играя со статистическими вероятностями, отводя пули, ослепляя чудовищ и врагов, а союзников заставляя появляться в нужное время в нужном месте. Как иначе понять, почему Данила отдал ему план расположения ракетной части, а сама эта часть чудом не была уничтожена десятки лет назад? Как еще объяснить то, что, вопреки здравому смыслу, он встретил одного из немногих, а может, единственного выжившего ракетчика на все метро? Артемово личное Провидение вкладывало ему в руки могучее орудие и посылало ему человека, помогающего нанести смертельный удар по необъяснимой и беспощадной силе, сокрушить ее? Как иначе истолковать все чудесные спасения Артема из самых отчаянных ситуаций? Пока он верил в свое предназначение, он был неуязвим, хотя шедшие рядом с ним люди гибли один за другим.
Мысли Артема соскользнули на сказанное Сергеем Андреевичем на Полянке про судьбу и сюжет. Тогда эти слова толкнули юношу вперед, словно новая, смазанная пружина, вставленная в изношенный, проржавевший механизм заводной игрушки. Но вместе с тем они чем-то были ему неприятны. Может, тем, что эта теория лишала Артема свободной воли, и если бы он теперь принимал решение, то сделал бы это, не следуя собственной прихоти, но покоряясь сюжетной линии своей судьбы. А с другой стороны, как можно было после всего произошедшего с ним отрицать существование этой линии? Теперь он не мог уже больше поверить в то, что вся его жизнь – только цепь случайностей. Слишком много уже пройдено, и с этой колеи нельзя сойти просто так. Если он зашел так далеко, то вынужден идти и еще дальше – такова неумолимая логика избранного пути. Сейчас уже поздно сомневаться. Он должен идти вперед, даже если это означает нести ответственность не только за собственную жизнь, но и за жизни других. Все жертвы не напрасны, он должен их принимать, он обязан пройти свой путь до конца и завершить то, ради чего он оказался в этом мире. Это и есть его судьба.
Как же ему раньше не хватало этой ясности в мыслях! Он-то все время сомневался в своей избранности, отвлекался на глупости, колебался, а ответ всегда был рядом. Прав был Ульман: усложнять жизнь ни к чему.
Теперь Артем шел, бодро печатая шаг. Никакого шума из труб он так и не услышал; в туннелях до самой ВДНХ вообще не встретилось ничего опасного. Однако все время Артему попадались люди, идущие к Проспекту Мира: он двигался против потока несчастных, загнанных, бросивших все и бегущих от опасности. Они озирались на него, как на сумасшедшего: он один шел в самое логово ужаса, в то время как остальные старались покинуть проклятые места. Ни у Рижской, ни у Алексеевской дозоров не было. Погрузившись в свои мысли, Артем сам не заметил, как подошел к ВДНХ, хотя и прошло не меньше полутора часов.
Ступив на станцию и оглядевшись вокруг, он невольно вздрогнул – до того она напоминала ему ту ВДНХ, которую он видел в своих кошмарах. Половина освещения не работала, в воздухе стоял запах пороховой гари, где-то в отдалении слышались стоны и надрывный женский плач.
Артем взял автомат в руки и двинулся вперед, осторожно огибая арки и внимательно присматриваясь к теням. Похоже было, что черным удалось, по крайней мере один раз, прорвать заслоны и добраться до самой станции. Часть палаток была разметана, в нескольких местах на полу виднелись засохшие следы крови. Кое-где еще жили люди, иной раз сквозь брезент даже просвечивал фонарик.
Из северного туннеля доносилась отдаленная стрельба. Выход в него был перекрыт горой мешков с грунтом высотой в человеческий рост. Три человека прижимались к этому брустверу, наблюдая за туннелем сквозь бойницы и держа подходы на прицеле.
– Артем? Артем! Ты здесь откуда? – окликнул его знакомый голос.
Обернувшись, он заметил Кирилла – одного из членов отряда, с которым он в самом начале своего путешествия выбирался с ВДНХ. Рука у Кирилла была на перевязи, а волосы на голове казались всклокоченными еще больше, чем обычно.
– Вот, вернулся, – неопределенно ответил Артем. – Как вы тут держитесь? Где дядя Саша, где Женька?
– Женька! Хватился… Убили его, неделю назад уже, – мрачно сказал Кирилл.
Сердце у Артема ухнуло вниз.
– А отчим?
– Сухой жив-здоров, командует. В лазарете сейчас, – Кирилл махнул рукой в направлении лестницы, ведущей к новому выходу со станции.
– Спасибо! – Артем бросился бежать.
– А ты-то где был? – вдогонку ему закричал Кирилл.
«Лазарет» выглядел зловеще. Настоящих раненых здесь было немного – всего человек пять, большую часть пространства занимали другие пациенты. Спеленутые, как младенцы, и упрятанные в спальные мешки, они были уложены в ряд. У всех были широко распахнуты глаза, а из приоткрытых ртов неслось бессвязное мычание. При-сматривала за ними не сиделка, а автоматчик, державший в руках склянку с хлороформом. Время от времени один из спеленутых начинал ерзать по полу, подвывая и передавая свое возбуждение остальным, и тогда охранник прикладывал ему к лицу пропитанную снотворным марлю. Сон не приходил и глаза не закрывались, но человек на некоторое время затихал, успокаивался.
Сухого Артем увидел не сразу: тот сидел в служебном помещении, обсуждая что-то со станционным врачом. Выходя, он натолкнулся на Артема и обомлел.
– Ты живой… Артемка! Жив… Слава богу… Артем! – забормотал он, трогая Артема за плечо, словно желая убедиться, что тот и вправду стоит перед ним.
Артем крепко обнял его. Он-то, как маленький, в глубине души боялся, что вернется сейчас на станцию, а отчим начнет ругать: мол, куда подевался, какая безответственность, сколько можно вести себя, как мальчишка… Вместо этого Сухой просто прижал его к себе и долго не отпускал. Когда отцовские объятия наконец разжались, Артем посмотрел в его сверкнувшие от набежавшей слезы глаза, и ему стало стыдно.
Коротко, не пускаясь в описания своих приключений, он рассказал отчиму, где пропадал и что успел сделать за это время, объяснил, почему вернулся. Тот только качал головой и ругал Хантера. Потом опомнился, сказав, что о мертвых – или хорошо, или ничего. Впрочем, что именно случилось с Охотником, он не знал.
– А у нас тут видишь, что творится? – голос Сухого опять затвердел. – Каждую ночь они так и валят, никаких патронов не хватает. Пришла дрезина с Проспекта Мира с припасами, но это так, семечки.
– Они туннель взрывать хотят у самого Проспекта, чтобы полностью отрезать и ВДНХ, и остальные станции, – сообщил Артем.
– Да… Это они грунтовых вод боятся, поэтому близко к ВДНХ не решаются. Но надолго это не поможет. Черные себе другие входы найдут.
– Когда ты отсюда уходить будешь? Уже мало времени остается. Меньше суток, тебе же надо все подготовить…
Отчим окинул его долгим взглядом, словно проверяя.
– Нет, Артем, у меня отсюда уже дорога только одна, и она не к Проспекту Мира. У нас здесь раненых тридцать человек, что, мы их одних бросим? И потом, кто будет оборону держать, пока я стану спасать свою шкуру? Как это я подойду к человеку и скажу ему: вот ты остаешься здесь, чтобы сдержать их и умереть, а я пошел? Нет… – он вздохнул. – Пусть взрывают. Сколько продержимся, столько и продержимся. Умирать тоже надо человеком.
– Я тогда с вами останусь, – сказал Артем. – Они там с ракетами и без меня справятся, какая от меня польза? Так хоть вам помогу…
– Нет-нет, тебе обязательно надо идти, – испуганно перебил его Сухой. – У нас и гермозатвор в полном порядке, работает еще, и эскалатор цел, к выходу пробраться сможешь быстро. Ты должен пойти с ними, они ведь там даже не знают, с кем имеют дело!
Артем засомневался, не отсылает ли отчим его со станции, просто чтобы спасти ему жизнь. Он попробовал возразить, но Сухой и слушать ничего не хотел.
– В твоем отряде только ты один знаешь, как черные умеют сводить с ума, – он указал на спеленутых раненых.
– Что с ними?
– В туннелях стояли, не выдержали. Этих еще успели оттащить, и то хорошо. А скольких черные прямо живьем порвали! Невероятная силища. Самое главное, когда они подходят и выть начинают, мало кто выдерживает, ну, ты сам помнишь. Наши добровольцы себя наручниками приковывали, чтобы не сбежать. Вот, кого успели отцепить, тут лежат. Раненых мало, потому что черные если достанут, то выкрутиться уже трудно.
– Женьку… достали? – сглотнув, спросил Артем.
Сухой кивнул. Дознаваться подробнее Артем не решился.
– Пойдем, пока затишье, – пользуясь его замешательством, поспешил предложить Сухой, – поговорим, чаю выпьем, у нас еще остался. Есть хочешь?