10 июля. Продолжили бомбить. Справа, с проспекта Мира, целый день слышался страшный грохот. Я думала, никого не осталось, но вчера по улице на большой скорости проехал танк. Хотела выбежать и привлечь внимание, но не успела. Очень скучаю по маме и Леве. Целый день рвало. Потом уснула.
11 июля. Мимо прошел страшно обожженный человек. Не знаю, где он прятался все это время. Он непрерывно плакал и хрипел. Было очень страшно. Ушел к метро, потом слышала громкий стук. Наверное, тоже стучался в эту стену. Потом все затихло. Завтра пойду смотреть, открыли ему или нет».
Палатку сотряс новый удар – чудовище не желало отступаться от своей добычи. Артем пошатнулся и чуть было не повалился на мертвое тело, еле сумел удержаться, схватившись за прилавок. Пригнувшись, подождал еще минуту, потом продолжил читать.
«12 июля. Не могу выйти. Бьет дрожь, не понимаю, сплю я или нет. Сегодня час разговаривала с Левой, он сказал, что скоро женится на мне. Потом пришла мама, у нее вытекли глаза. Потом снова осталась одна. Мне так одиноко. Когда уже все закончится, когда нас спасут? Пришли собаки, едят трупы. Наконец, спасибо. Рвало.
13 июля. Еще остаются консервы, шоколад и минералка, но уже не хочу. Пока жизнь вернется в свою колею, пройдет еще не меньше года. Отечественная война шла 5 лет, дольше ничего не может быть. Все будет хорошо. Меня найдут.
14 июля. Больше не хочу. Больше не хочу. Похороните меня по-человечески, не хочу в этом проклятом железном ящике… Тесно. Спасибо феназепаму. Спокойной ночи».
Рядом были еще какие-то надписи, но все больше бессвязные, оборванные, и рисунки: чертики, маленькие девочки в больших шляпах или бантах, человеческие лица.
«Она ведь всерьез надеялась, что кошмар, который ей довелось пережить, скоро кончится, – подумал Артем. – Год-два, и все вернется на круги своя, все будет, как прежде. Жизнь продолжится, и о случившемся все забудут. Сколько лет прошло с тех пор? За это время человечество только отдалилось от возвращения на поверхность. Могла ли она помыслить, что выживут только те, кто тогда успел спуститься в метро, и немногие счастливчики, которым, в нарушение инструкций и уставов, открывали двери в последующие несколько дней?»
Артем подумал о себе. Ему и самому всегда хотелось верить, что однажды люди смогут подняться из метро, чтобы снова жить как прежде, чтобы восстановить величественные здания, воздвигнутые их предками, и поселиться в них, чтобы, не щурясь, смотреть на восходящее солнце, чтобы дышать не безвкусной смесью кислорода и азота, процеженной через фильтры противогаза, а с наслаждением глотать воздух, напоенный ароматами растений… Сам он не знал, как они раньше пахли, но это должно было быть прекрасно, особенно цветы, про которые вспоминала его мать.
Но, глядя на высохшее тело неизвестной девушки, которая так и не дождалась заветного дня, когда кошмар кончится, он стал сомневаться, что сам сможет до него дожить. Чем его надежда увидеть возвращение прежней жизни отличается от ее уверенности в том, что это непременно случится, и уж никак не позже, чем через пять лет? За годы существования в метро человек не накопил сил, чтобы с триумфом подняться вверх по ступеням сияющего эскалатора, ведущего к былой славе и великолепию. Напротив, он измельчал, привык к темноте и тесноте. Большинство уже позабыло за ненадобностью о некогда абсолютной власти человечества над миром, другие продолжали тосковать по нему, третьи прокляли. За кем из них было будущее?
Снаружи раздался гудок, и Артем бросился к окну. На пятачке перед киосками стояла машина крайне необычного вида. Ему уже и раньше случалось глядеть на автомобили: сначала в далеком детстве, потом на картинках и фотографиях в книгах и, наконец, во время своего предыдущего подъема на поверхность. Но ни один из них так не выглядел.
Здоровенный шестиколесный грузовик был выкрашен в красный цвет. За его просторной, с сиденьями в два ряда, кабиной размещался металлический фургон, вдоль борта шла белая линия, а на крыше громоздились какие-то трубы. Там же были установлены две круглые склянки, в которых вертелись, мигая, синие лампы.
Вместо того чтобы выбираться из киоска, он посветил через стекло фонарем, ожидая ответного сигнала. Фары грузовика вспыхнули и погасли несколько раз, и Артем уже хотел выходить, но не успел: сверху стремительно спикировали одна за другой две огромные черные тени. Первая ухватилась когтями за крышу и попыталась поднять машину вверх, но такая ноша была ей не по силам. Приподняв кузов машины на полметра от земли, чудище оторвало обе трубы, недовольно крикнуло и бросило их вниз. Вторая тварь с визгом ударила автомобиль сбоку, рассчитывая перевернуть его.
Дверца распахнулась, и на асфальт спрыгнул человек в защитном костюме с громоздким пулеметом в руках. Подняв ствол вверх, он выждал несколько секунд, видимо подпуская монстра поближе, а потом дал очередь. Сверху послышалось обиженное верещание. Артем поспешно открыл замок и выбежал наружу.
Одно крылатое чудовище описывало широкий круг метрах в тридцати над их головами, готовясь снова напасть, другого пока нигде не было видно.
– Давай в машину! – крикнул человек с пулеметом.
Артем бросился к нему, вскарабкался в кабину и уселся на длинном сиденье. Пулеметчик прицельно выстрелил еще несколько раз, потом вскочил на подножку, влез в салон и захлопнул за собой дверь. Машина взревела, резко стартуя с места.
– Голубей кормишь? – прогудел Ульман, глядя на Артема сквозь окошки противогаза.
Артем ожидал, что летающие твари будут их преследовать, но вместо этого, пролетев за автомобилем еще метров сто, создания вернулись назад, к ВДНХ.
– Гнездо защищают, – определил боец. – Слышали про такое. Они бы просто так на машину не напали – не их размер. Где у них там оно, интересно?
Артем вдруг понял и где чудовища свили себе гнездо, и почему рядом с выходом с ВДНХ не отваживалось показываться ни одно живое существо, включая, видимо, и черных.
– Прямо в павильоне нашей станции, над эскалаторами, – сказал он.
– Да? Странно, обычно они повыше, на домах гнездятся, – отозвался боец. – Наверное, другой вид. Да… Извини, что задержались.
В костюмах и с громоздким вооружением в кабине автомобиля оказалось все же тесновато. Заднее сиденье было занято какими-то рюкзаками и баулами. Ульман уселся с краю, Артем оказался в центре, а по левую руку от него, за рулем, сидел Павел, ульмановский товарищ с Проспекта Мира.
– Что извиняться? Не по своей воле, – сказал водитель. – Что-то полковник не предупреждал нас о том, во что проспект Мира, в смысле, улица, от Рижской и дальше, превратился. Такое впечатление, что по нему каток прошел. Уж почему этот мост не до конца обвалился, я не знаю. Там даже спрятаться негде было, еле от собак оторвались.
– Собак еще не видел? – спросил Ульман.
– Слышал только, – откликнулся Артем.
– А мы вот поглядели на них, – выворачивая руль, сказал Павел.
– Ну, и как? – поинтересовался у него Артем.
– Ничего хорошего. Бампер оторвали и чуть колесо не прогрызли, прямо на ходу. Отстали, только когда Петро вожака из СВД снял, – кивнул тот на Ульмана.
Ехать было нелегко: земля оказалась изрыта траншеями и ямами, асфальт растрескался, и дорогу приходилось тщательно выбирать. В одном месте они затормозили и минут пять пытались переехать через гору бетонных обломков, оставшихся от рухнувшей автомобильной эстакады. Артем смотрел в окно, сжимая в руках автомат.
– Хорошо идет, – похвалил автомобиль Павел. – А говорили, выдохнется соляра, выдохнется… Ничего, наши химики и не такое видали. Недаром Полис защищаем. Есть и от очкариков польза.
– Где вы его нашли? – спросил Артем.
– В депо стоял, сломанный. Не успели его починить, чтобы по пожарам ездить, пока Москва догорала. Пользуем теперь его время от времени, не по назначению, конечно, а так.
– Понятно, – Артем снова отвернулся к окну.
– Повезло нам с погодой, – Павлу, кажется, хотелось поговорить, – ни облачка на небе. Это хорошо, с башни будет далеко видно, если получится на нее забраться.
– Я уж лучше туда, наверх, чем по домам ходить, – кивнул Ульман. – Полковник, правда, говорил, что в них почти никто не живет, но мне слово «почти» отчего-то не нравится.
Машина повернула влево и покатила по прямой широкой улице, надвое разбитой газоном. Слева шел ряд почти не пострадавших кирпичных домов, справа тянулся мрачный, черный лес, подступавший к самой проезжей части. В нескольких местах могучие корни прорывали дорожное полотно, и их приходилось объезжать. Но на все это Артем успел глянуть лишь мельком.
– Вот она, красавица! – восхищенно сказал Павел.
Прямо перед ними подпирала небосклон Останкинская башня, на сотни метров возвышаясь гигантской булавой, грозящей давно поверженным врагам. Это была совершенно фантастическая конструкция, ничего похожего Артем никогда не видел даже на картинках в книгах и журналах. Отчим, конечно, рассказывал про некое циклопическое сооружение, находившееся всего в двух километрах от их станции, но даже по его рассказам Артем не мог себе представить, насколько оно его потрясет.
Всю оставшуюся часть пути он сидел, приоткрыв от удивления рот, и пожирал глазами грандиозный силуэт башни. Он ощущал сейчас странную смесь восторга при виде этого творения человеческих рук и горечи от окончательно укрепившегося понимания, что больше никогда не будет под силу создать что-либо подобное.
– Она все это время совсем рядом была, а я и не знал… – он попытался облечь свои терзания в словесную форму.
– Если не подниматься, вообще много чего не поймешь в этой жизни, – отозвался Павел. – Ты хоть знаешь, почему ваша станция так называется – ВДНХ? Это означает – Великие Достижения Нашего Хозяйства, вот почему. Это там такой огромный парк был со всякими животными и растениями. И вот что я тебе скажу: вам крупно подфартило, что «птички» свили гнездо прямо на входе на вашу станцию. Потому что некоторые из этих достижений под рентгеновскими лучами так распустились, что их теперь даже прямое попадание из гранатомета не берет.