Даже в жестяной кружке шампанское оказалось гораздо вкуснее, чем я ожидал. Роза, наверное, тоже так подумала, потому что допила его одним махом, а потом подошла и села ко мне на колени.
— По крайней мере теперь я тебя слышу, — сказала она и позволила налить ей еще.
Прикрывшись телом Розы, я воспользовался возможностью осмотреться. Место было устроено как столовая в тюрьме Плётцензее: тяжелые деревянные столы, толстые железные решетки на окнах, а на вершине высокой стремянки — наблюдатель охраны, который, как сообщил нам официант, приглядывал за карманниками. В этом месте было полно берлинского сброда, но я не заметил никого, кто подходил бы под описание Пруссака Эмиля.
Впереди имелась небольшая сцена с черным занавесом, и я все думал, что сейчас появится артист кабаре и начнет нас развлекать. Едва меня посетила эта мысль, к нашему столику подошел мужчина и занялся именно этим. В руках у него были кандалы.
— Вот, — сказал он. — Посмотрите на эти браслеты. Самые настоящие звенелки копперов. Давайте, ребята. Проверьте.
Я взял наручники и внимательно их осмотрел:
— Похожи на настоящие.
— Похожи? Конечно, они настоящие. Давай, милая, защелкни их на моих запястьях. Так туго, как пожелаешь. Вот. Давай, ты же не бинты наматываешь. Вот так. Ну, что скажешь? Я твой пленник, да?
Роза кивнула:
— Я бы сказала, что плохи твои дела, и не ошиблась бы.
Я не заметил, как, но освободился он даже быстрее, чем снял кепку и попросил за представление монету, которую я с удовольствием ему вручил.
Мы с Розой выпили еще шампанского и устроились поудобнее. Рядом мужчина рассказывал своей Хельге о времени, проведенном в тюрьме Моабит. В любом другом месте о таком стоило бы умолчать, но для «Синг-Синга» это, как сказать кому-то в Немецком оперном театре, что ты — профессиональный тенор из Милана.
— Долго ты был за решеткой, Хьюго? — спросила девушка.
— Пять лет.
— А за что?
— Стихи писал, — ответил тот и засмеялся.
— Многие поэты заслуживают тюрьмы.
Не мог с этим не согласиться, но оставил свое мнение при себе и постарался не пялиться. В «Синг-Синге» стоило проявлять осторожность; некоторые завсегдатаи, казалось, могли обидеться на малейшее замечание. На другом конце клуба уже завязалась драка, но дылда со входа быстро разнял драчунов самым простым способом — врезал каждому дубинкой по голове под громкие возгласы одобрения и аплодисменты. Бесчувственные тела отнесли к двери и бесцеремонно вышвырнули в сточную канаву.
Мы пробыли в клубе почти час, и желание заполучить Розу начинало преобладать над желанием найти Пруссака Эмиля. То, что он все-таки появится, выглядело маловероятным. Я уже собирался оплатить счет, когда на сцену вышел густо загримированный мужчина в костюме тюремного надзирателя и свистнул в свисток. Похоже, некоторые зрители понимали, что сейчас произойдет, — они шумно зааплодировали, и постепенно в зале воцарилась тишина.
— Добрый вечер, дамы и господа, — произнес мужчина, снимая фуражку. — Добро пожаловать в «Синг-Синг»!
Снова аплодисменты.
— В наши дни в большинстве берлинских клубов выступают оркестры, обнаженные девушки, чревовещатели или фокусники. Я даже слышал, что в некоторых клубах можно увидеть, как два человека занимаются сексом. А иногда трое или четверо. Так много членов, так много щелок, так старо все это. Но в «Синг-Синге» есть нечто уникальное в истории развлечений. Обещаю, вы не забудете того, что мы вам покажем. Дамы и господа, без лишних слов я имею честь снова представить вам величайшую звезду всех берлинских кабаре. Пожалуйста, тепло поприветствуйте самого Старину Спарки!
Опять раздались аплодисменты и топот ног по деревянному полу, засыпанному опилками. Занавес раздвинулся, открывая большое деревянное кресло с кожаными ремнями. Конферансье сел в кресло и беспечно скрестил ноги.
— Как вы можете видеть, это точная рабочая копия электрического стула нью-йоркской тюрьмы «Синг-Синг», который совсем недавно использовали для казни еврейской домохозяйки по имени Рут Снайдер, убившей своего мужа ради страховки. Бедная женщина! Будто подобное — такая уж редкость. В Берлине ей, наверное, дали бы медаль и назначили пенсию.
Снова аплодисменты.
— Многие из вас знают, что электрический стул появился как гуманная альтернатива повешению. Однако часто случалось, что казнь на нем проходила не так гладко, как хотелось бы властям или осужденному. Иногда электричества было слишком много, и жертва загоралась; иногда слишком мало, жертва выживала, и ее снова пытали током. Конечно, все упирается в деньги, и многое зависит от того, оплатила ли тюрьма счет за свет. К счастью, у клуба «Синг-Синг» нет подобных проблем с Берлинской электрической компанией. Мы всегда платим по счетам. Не всегда из собственных денег, заметьте. Но платим, потому что без электричества не было бы Старины Спарки для вашего удовольствия.
Да, я рад сообщить, что наступило то самое особенное, если не сказать гальванизирующее, время ночи, когда мы приглашаем кого-нибудь из зрителей присоединиться к нам здесь, на сцене, и добровольно принять смерть от удара током. Что еще можно требовать от развлечений? Если бы некоторые наши политики в Рейхстаге были так же расположены согласиться на казнь на электрическом стуле, а? Ублюдки только этого и заслуживают. Итак, есть ли у нас доброволец? Давайте, дамы и господа, не стесняйтесь. Старина Спарки очень хочет поздороваться и пожелать доброго вечера в своей особой манере.
Нет? Не могу сказать, что я удивлен. Старина Спарки всех делает немного застенчивыми, не так ли? В конце концов, быть поджаренным на потеху своим согражданам — не так уж мало. Вот почему мы обычно выбираем кого-то путем голосования. Итак, дамы и господа, если вы посмотрите на свой счет, то увидите на нем номер. Пожалуйста, проверьте, пока я выбираю один из этих номеров наугад.
Конферансье опустил руку в большую сумку с надписью «хабар» и достал оттуда листок с цифрами.
— И проигрышный сегодня номер — 191819/22.
К своему удивлению, а затем и ужасу, я понял, что номер мой, собрался смять счет и направиться к двери, но подруга Хьюго, Хельга, успела заметить цифры и услужливо указала на меня конферансье этого театра абсурда.
— Он тут, — взволнованно воскликнула она, и все вдруг посмотрели на меня. — Приговоренный. Он сидит рядом со мной.
Я улыбнулся ей, хотя мне хотелось выдрать кусок из ее горла. Меня загнали в угол. Выбора не оставалось, кроме как изображать хорошее настроение и принять участие в безвкусном фарсе. Оглушенный аплодисментами, я встал; невидимые руки принялись тянуть и толкать меня к сцене. Приблизившись к конферансье, я оглянулся, разыскивая взглядом Розу, но увидел лишь потные лица моих сограждан, которые вопили и получали садистское удовольствие от моего очевидного смятения. Несколько человек позади даже встали на стулья, чтобы не пропустить ни одно из моих последних мгновений на земле. Это неизбежно напомнило мне о публичных повешениях на старой виселице на Нойер Маркт, куда когда-то тысячами стекались жители Берлина, чтобы увидеть чужую смерть.
— Как тебя зовут, сынок? — спросил конферансье и подтолкнул меня к стулу.
— Гельмут Зер, — ответил я.
Конферансье, от которого сильно пахло нелегальным абсентом, взял у меня из рук счет и демонстративно разорвал его, словно мой долг перед клубом был аннулирован. Двое самых дородных официантов-каторжников уже привязывали мои руки и ноги к деревянному стулу; один засучил мои брючины и прикрепил что-то холодное и металлическое к икрам, будто меня действительно собирались ударить током. В этот момент я увидел два огромных рубильника на голой кирпичной стене, а рядом с ними — еще одного мужчину в плотных кожаных перчатках. Похоже, он был единственным человеком, не считая меня, кто не улыбался.
— Гельмут, — произнес конферансье, — если ты не знаешь, как это работает, здесь есть счетчик аплодисментов, поэтому, чем более убедительное представление ты устроишь, тем больше денег унесешь с собой этим вечером. Кстати, ты почувствуешь слабый ток в руках и ногах, он просто поможет твоему выступлению. — Он усмехнулся и добавил: — Все время думай, что у тебя получится пережить этот опыт. Не каждому удается. Иногда все идет не так, и человек в этом кресле действительно поджаривается. Но только если заслуживает.
Получив знак от официантов, что ремни на моих ногах и руках надежно закреплены, конферансье отошел назад и поднял руки, призывая к тишине, потом крикнул человеку в перчатках:
— Включай первый.
Мой палач опустил один из рубильников, свет в клубе внезапно стал гораздо ярче, и конферансье снова обратился ко мне звучным тоном судебного заседателя. Мне хотелось ударить его в размалеванное лицо, и, если бы не ремни, я непременно сделал бы это.
— Гельмут Зер, вы были приговорены к смерти тремя судьями Верховного суда Германии. Вам есть что сказать перед исполнением приговора?
Зрители «Синг-Синга» встретили мой смертный приговор с большим энтузиазмом, и меня ничуть не удивило бы, если бы они с тем же восторгом смотрели на реальную казнь.
— Просто приступайте к делу, — пробормотал я.
— В соответствии с государственным законом Пруссии электричество будет проходить через ваше тело до тех пор, пока вы не умрете. Да смилостивится Господь над вашей душой.
После короткой паузы он крикнул:
— Включайте второй.
Человек в перчатках опустил второй рубильник. Свет в клубе замерцал, точно вспышки молний, и я почувствовал в конечностях электрический ток, достаточно сильный, чтобы причинить дискомфорт. Желая как можно быстрее покончить с этим отвратительным спектаклем и выбраться из клуба, я завопил, несколько секунд судорожно подергался и притворился мертвым. Под стулом сработала маленькая дымовая шашка, которая заставила меня подпрыгнуть в последний раз, и мое омерзительное испытание наконец закончилось.
— Дамы и господа, — крикнул конферансье, — представляю вам Гельмута Зера.