— Так что же будет дальше?
— Я бы предположил, что все довольно просто.
— Ты бы мог так подумать. А значит, ты мужчина. И следовательно, совсем об этом не думал. Я счастлива оказаться без одежды у тебя на коленях. И скорее наслаждаюсь ситуацией. Если это она и есть. Но на следующем этапе мне понадобится большая кровать с хорошими простынями. Что означает, что нужно пойти ко мне. Я еще не встречала мужчину, чье постельное белье соответствовало бы моим стандартам. Просто чтобы ты знал: путь к моему сердцу лежит через стопроцентный египетский хлопок. По-моему, хорошее постельное белье не подлежит обсуждению. А потом мы, возможно, поужинаем. У Хорчера, я думаю. И прежде, чем ты заговоришь о жалованье полицейского, платить буду я. То, что я здесь работаю, еще не значит, что мне нужны деньги. Мой отец — Курт Мёльблинг.
— Промышленник?
— Да.
— Я проверю свой ежедневник. Какая дата у тебя на уме?
— Сегодняшний вечер. Прямо сейчас. Если ты можешь. Чем раньше, тем лучше.
На следующее утро, около одиннадцати часов я сидел загримированный под мостом у станции «Фридрихштрассе» в надежде увидеть на улице что-нибудь полезное. Солнце палило еще сильнее, чем накануне, и вечно готовые жаловаться берлинцы теперь ворчали по поводу жары и жаждали проливного дождя. Эрнста Гальвица, продавца газет, видно не было, а чистильщики обуви уже собрали пожитки и разошлись по домам. Работа у них кипела утром и затихала ближе к обеду. Думаю, в середине дня не находилось желающих почистить обувь.
Я просидел почти час, слушая монотонно-атональную симфонию проносившихся над головой поездов, когда у края тротуара остановился желтый «БМВ Дикси»; его двигатель продолжал работать, а у водителя был такой вид, будто он ждал кого-то со станции. Но через некоторое время он, казалось, уставился на меня со злобой, настолько сильной, что я запомнил номер машины, уверенный, что вижу доктора Гнаденшусса.
Я сунул руку под китель и ухватился за рукоятку пистолета. Оглядываясь назад, думаю, что водитель, наверное, пытался понять, означают ли темные очки, что я не только безногий, но и слепой. Однако несколько минут спустя я убедился, что его злые помыслы были направлены на кое-кого другого.
Из «Ашингера» — старой таверны с пшеничным пивом, простыми деревянными столами и фотографиями кайзера на стенах вышел парень. Он переходил через Фридрихштрассе, направляясь к станции, когда человек в машине опустил окно и сделал тридцать два выстрела из пистолета-пулемета Бергмана — точно такого же, какой планировал пустить в ход против Бернхарда Вайса убийца у цирка. Я знал, что выстрелов было ровно тридцать два, потому что именно столько патронов вмещает магазин «бергмана», а водитель полностью опустошил барабан, прежде чем бросил оружие на пассажирское сиденье и умчался.
Большинство людей замерли на месте, опасаясь новой стрельбы, — вполне разумная предосторожность в данных обстоятельствах: дело пахло расправой «кольца», и можно было предположить, что последует возмездие. Я между тем выкатился на мостовую, чтобы поближе рассмотреть прошитый пулями труп. Мертвец оказался мне незнаком, но человека в машине я точно узнал — им был тот самый бандит, сидевший рядом с нами за столом в «Синг-Синге». Подробности того вечера я вряд ли когда-нибудь забуду. Убийцу звали Хьюго, а его услужливую подружку — Хельга. Едва я вспомнил эту деталь, как из «Ашингера» выбежала сама Хельга, крича, словно доисторическая птица, и в тот же миг прояснилась истинная природа катастрофы. Это была не расправа «кольца», а обычная история ревности. Должно быть, Хьюго заподозрил, что Хельга гуляет с кем-то другим, и решил устранить соперника. Можно было не сомневаться, это ему удалось: мне редко приходилось видеть, чтобы жертву так обстоятельно расстреляли, как этого разорванного и окровавленного мужчину, который сейчас лежал на улице.
Хельга подбежала к мертвому любовнику, опустилась на колени и, продолжая рыдать, положила его продырявленную голову себе на колени, почти не беспокоясь о крови, лившейся на блузку. Вдруг кусок его черепа отвалился и остался в ее руках. Крики девицы стали еще громче. Я ничего не сказал — пересек половину Фридрихштрассе, убедился, что мужчина мертв и двинулся дальше, не останавливаясь и не оглядываясь.
Меньше всего мне было нужно раскрывать прикрытие, помогая местным полицейским. Позже, когда я снова стану Берни Гюнтером, будет достаточно и времени, и возможностей позвонить на «Алекс». Кроме того, всю улицу заполонили копперы, и теперь доктор Гнаденшусс никак не мог появиться. Мне следовало оказаться в другом месте, и поскорее.
Я покатился на восток, размышляя о том, что холодное пшеничное пиво — то, что нужно в жаркий день. Мой путь пролегал мимо магазинчика, торговавшего иностранными марками и пневматическими винтовками «Диана», и местной кинологической клиники, где предлагали случку, кастрацию и безболезненную смерть. Судя по состоянию несчастной жертвы Хьюго, я рассудил, что тут все три услуги уже оказаны — кроме, пожалуй, части про безболезненность. Оказаться нашпигованным свинцом — это весьма болезненно.
Я снова занял место возле театра, прямо перед афишей. В «Трианоне» начали продавать билеты на перенесенную из маленького театра «Роза» пьесу Фердинанда Раймунда «Расточитель». Какой-то шутник вычеркнул автора и написал имя Генриха Келера, нынешнего министра финансов. До меня уже доносились сирены полицейских машин и скорой помощи. Местные девицы тоже их слышали. Одна из них нервно вглядывалась в даль, гадая, стоит ли ей рисковать и вести еще более нервного клиента за театр. На девице была розовая шляпка-клош и легкое розовое платье с глубоким вырезом, который позволил мне хорошенько разглядеть ее большие розовые груди. Она явно загорала. Затем девица увидела меня.
— Привет, Гинденбург[52], — сказала она. — Ты зрячий?
— Да.
— Тогда зачем очки?
— Солнечно.
Она пожала плечами:
— Это верно. Ну а теперь, когда ты даром посмотрел на сегодняшнее специальное блюдо, не хочешь ли заработать немного деньжат?
— Конечно. Почему бы нет? Как и сколько?
Она бросила монету в мою фуражку и протянула полицейский свисток:
— Вот тебе двадцать пять пфеннигов. Получишь столько же, если постоишь на стреме, пока я занята сигнальной будкой этого Фридолина. Если до моего возвращения появится «бык», просто свистни, ладно?
— Я бы не волновался о «быках», милая, — ответил я, желая избежать участия в их сделке. — У вокзала на Фридрихштрассе случилась перестрелка, которая займет ублюдков на несколько часов. Из-за нее весь переполох.
— Я и не волнуюсь. Это мой дружок волнуется. Просто свистни в свисток, если появится «бык», хорошо? Один разок, и все. Понял?
— А сколько времени тебе нужно?
Шлюха посмотрела на своего клиента, чье покрасневшее лицо нам обоим говорило, что он молод и неопытен, и усмехнулась:
— Лучше спросить у него, как думаешь? — Она посмотрела на парня и улыбнулась: — Ну так что, милый. Сколько времени нужно, чтобы разгрузить тебя?
Парень покраснел еще сильнее, тогда шлюха взглянула на меня и ответила:
— Десять минут максимум.
Но вышло так, что их не было гораздо меньше десяти минут. Я не видел, откуда появились те двое «зеленых», но, когда они вывели парочку из-за театра и потащили за угол в полицейский участок, шлюха бросила на меня взгляд не менее убийственный, чем тот, что был у человека в желтом «Дикси».
— Ты что, не только слепой, но и тупой, урод безногий? — заорала она. — Господи, надеюсь, нищий из тебя лучше, чем сигнальщик. Ты на самом деле лишился ног или просто забыл, где их оставил?
— Прости.
Я пожал плечами в знак сожаления и больше не думал об этом, пока полчаса спустя из легкой дремоты и мечтаний о летнем дожде меня не вырвала какая-то влага и женский смех. Я открыл глаза, и первое, что увидел, были женские гениталии возле моего лица.
Понадобилось несколько секунд, чтобы понять: шлюха, которую арестовали «зеленые», вернулась к «Трианону», задрала платье, уперлась ногой в стену над моей головой и мочилась на меня, будто псина. Пока я сообразил, что происходит, она уже одернула подол и убежала, визжа от хохота. А я остался сидеть, пропитанный ее вонючей мочой.
— Урок тебе, тупица, — крикнула она издалека. — Когда в следующий раз кто-нибудь попросит тебя постоять на стреме, попытайся держать свои гребаные глаза открытыми.
Трудно описать стыд, который я испытал из-за такого поворота событий. Твердил себе, что почти то же самое творила Анита Бербер[53] в номере «Белая мышка» на Егерштрассе, пока заведение не закрылось. Но на самом деле чувствовал себя кастрированным. Настолько, что, вернувшись в театр «Шиффбауэрдам»[54] и снова увидев Бригитту, не смог заставить себя рассказать о произошедшем и решил вместо этого пошутить. По крайней мере так я объяснил это себе.
— На меня нассала собака, — сказал я, снимая вонючий китель. — Должно быть, я задремал на солнышке, а когда проснулся, на меня мочился чертов пес. Наверное, принял меня в серой форме за угол дома. Не будь я сам себе отвратителен, с удовольствием посмеялся бы над этим, так что давай, не стесняйся. Потому что это довольно забавно. Детектив хоть куда, да? Если пронюхают парни с «Алекс», этому конца не будет.
— Беспокойся не за них, а за меня. Мое чувство юмора такое же грубое, как и у любого из моих знакомых мужчин.
— Могу поверить.
— Кстати, что это была за собака? — спросила она, сдерживая улыбку.
— Огромная. И зубастая.
— Слабенькое описание.
— Я не разбираюсь в породах. В следующий раз поглажу ее по голове, спрошу, есть ли у нее имя, и попрошу принести мне палку, чтобы врезать.
— Бедняжка просто метила свою территорию. — Бригитта достала из сумочки флакон одеколона и попрыскала в воздух. — На самом деле тебе стоит быть польщенным.