— Именно это я повторял себе по пути сюда. Но есть небольшая загвоздка — теперь, когда солнце высушило это, и я чувствую твой запах, понимаю, что воняю как снэппер[55].
Я накинул китель на плечики и вывесил его в окно; стащил брюки, вымыл руки и лицо. Бригитта раскурила черную сигарету, которая помогала справиться с запахом, и сунула ее мне в рот. Я вдохнул дым, словно он исходил от кадила алтарного служки.
— Могу очистить форму, если хочешь. За ночь. Мы тут пользуемся очень надежными чистящими средствами.
— Если они хоть немного похожи на те ночные услуги, что я получил от тебя, то должны быть лучшими в Берлине.
Бригитта улыбнулась:
— Очень рада это слышать. Но тогда была не услуга, а миссия милосердия.
— Значит, ты еще и ангел.
— В театре полно ангелов. Кто-то ведь должен оплачивать спектакли. В основном это делает мой отец. — Она покачала головой: — К слову, об ангелах — знаешь, я думала о тебе сегодня. И очень волновалась на самом деле. На Фридрихштрассе произошло убийство, и я подумала, что это ты отправился на небеса играть на арфе.
— Что же убедило тебя в обратном, ангел?
— Как только я об этом услышала, пошла на Фридрихштрассе и спросила полицейского.
— И что он сказал?
— Что это дело рук банды. Но к тому времени я уже знала, что убили не тебя. Из-под простыни торчала рука мертвого парня. А у тебя не было татуировки с женским именем у основания большого пальца. По крайней мере когда ты отсюда уходил. Как и брюк с отворотами. И не уверена, что в тебе может оказаться столько крови. Ни в ком не может.
— Ты беспокоилась обо мне? Я тронут.
— Не делай из мухи слона. К тому же мне нужно было размяться и подышать свежим воздухом.
— А когда ты поняла, что умер не я…
— Вернулась сюда.
— И только?
— Нет, я поставила свечку в церкви Святого Иоанна, встала на колени и возблагодарила Всевышнего.
— Ты на коленях. Хотел бы я на это посмотреть.
— Твоя память еще хуже, чем вонь от этой формы, коппер.
— На самом деле я был свидетелем того убийства. Видел абсолютно все. Даже узнал убийцу.
— И кем это тебя делает? Невинным свидетелем?
— Вроде как. Не считая того, что я не остался на месте. И если только сегодня не тринадцатое полнолуние и не воскресенье, то не так уж я невинен.
— После вчерашней миссии милосердия могу это подтвердить. Но то, что именно ты все видел, весьма на руку. Ты же коппер, и все такое. Думаешь, адвокаты тебе поверят? Когда дело дойдет до суда? «Я как раз расследовал другое дело и сидел в каталке, когда ваш клиент расстрелял покойного». Тем временем комиссар полиции, возможно, даст тебе повышение. Или медаль. Или новую лупу. Что угодно, когда ты принесешь ему голову убийцы на блюдечке.
— Как только оденусь, позвоню на «Алекс» и доложу.
— Зачем спешить? Ты мне нравишься и без штанов. — Она сняла туфли и продемонстрировала пальцы ног. — К тому же, судя по виду, жертва некоторое время продержится.
— Ты забываешь об убийце. Он может сбежать.
— Очень сомневаюсь. Ты похож на коппера, который всегда получит нужного человека. Не говоря уже о его женщине. А если не о его, то о чьей-нибудь еще. Или вовсе ничьей.
— Что заставляет тебя так говорить?
— Ты умеешь обращаться с женщинами, Гюнтер. И способ, конечно, приятный, но все же это способ. Точно так же профессиональный игрок умеет считать карты. А хороший жокей знает, как справляться со скаковыми лошадьми.
— Ты выставляешь меня очень циничным.
— Нет. Дело не в этом. В следующий раз, когда передо мной будет толковый словарь, я придумаю этому название. В любом случае теперь я знаю, что с тобой все в порядке, и думаю снова запереть дверь и отпраздновать это.
— Только если я буду внутри.
— Лучшего места для тебя не придумать.
На следующий день, когда моя форма была вычищена, а Бригитта для пущего эффекта подмела ею пол, я решил не испытывать судьбу у «Трианона» и просить милостыню в другом месте. Выбор пал на станцию «Лертер Банхоф», которая находилась к западу от театра. Это было немного дальше, но я все увереннее чувствовал себя на тележке. И уже мог ездить быстрее. Мои руки и плечи окрепли, и удавалось передвигаться не потея от напряжения. Двигаясь по Фридрих-Краузе-Уфер, я так разогнался, что уронил портсигар, пришлось остановиться и поискать его.
Станция находилась прямо на слиянии канала с рекой и своим центральным нефом и проходами напоминала базилику современного места паломничества, принимавшего миллионы пилигримов в год, что было не так далеко от истины. Немцы ничего не почитают больше, чем умение приходить на работу вовремя.
Лишь добравшись до станции и увидев газетные киоски, я узнал, что убит пятый ветеран-инвалид. Я купил обеденный выпуск вечерней газеты и выяснил, что доктор Гнаденшусс нанес новый удар. На этот раз он убил моего знакомого — Иоганна Тетцеля, одноногого фельдфебеля с густыми седыми усами. Я разговаривал с ним перед аквариумом Берлинского зоопарка, там-то его и убили. Именно Тетцель подсказал мне искать Пруссака Эмиля в «Синг-Синге». А теперь был убит, как и другие: выстрелом в упор, прямо в лоб, из малокалиберного пистолета.
Первой мыслью было, что Тетцель — единственный одноногий, застреленный доктором Гнаденшуссом. Это показалось мне примечательным лишь тогда, когда я вспомнил, что Тетцель работал в паре с другим ветераном, Иоахимом, который, как и все предыдущие жертвы, был вовсе без ног. Почему доктор Гнаденшусс убил одного и не тронул другого? Если только Иоахим не сменил место. Вторая мысль была, что я, наверное, зря теряю время: вряд ли доктор Гнаденшусс так скоро снова себя проявит. Вероятно, он уже сочиняет очередное хвастливое письмо для газет, в котором обвиняет полицию в непрофессионализме. И возможно, он прав. Мы, кажется, ничуть не приблизились к его поимке.
Я представлял Вайса и Генната перед аквариумом Берлинского зоопарка, рядом с фургоном отдела убийств и почти слышал, как Геннат ворчит из-за моего отсутствия. Он был прав, и некоторое время я подумывал отказаться от маскарада и отрапортовать, что возвращаюсь на «Алекс». Трезвый и готовый выполнять работу на уровне. Как ни старался, не мог отделаться от мысли, что в моем теперешнем занятии есть что-то унизительное, особенно после событий предыдущего дня. А мне еще предстояло доложить о стрельбе на Фридрихштрассе. Я дважды звонил Бернхарду Вайсу, но оба раза он был у Гжесинского в Министерстве внутренних дел. Учитывая, что только Вайс знал о моей работе под прикрытием, мне не хотелось говорить с кем-либо другим, иначе пришлось бы объяснять, как я оказался на Фридрихштрассе.
Я все еще переваривал новую информацию, когда увидел банду отвязных парней, которые с самодовольным видом расхаживали по Вильгельм-Уфер. Их легко было заметить по характерному наряду — кожаные шорты, на головах цилиндры или котелки, полосатые жилеты и пиратские серьги в ушах. К сожалению, парни меня тоже заметили, и я оказался немедленно окружен.
— Так-так-так, — произнес вожак, высокий, мускулистый юноша лет семнадцати с ковбойской банданой на шее. Он сжимал тяжелую трость из терновника и был покрыт татуировками, заявлявшими о его верности «Лесным пиратам», что мне ничего не говорило. — И что тут у нас? Диво безногое? Может, человеческая многоножка? Красный барон? Получеловек-полутележка.
Четверо его приятелей сочли эти слова очень забавными. Но вожак еще не закончил и, казалось, лишь разогревался.
— Хорошая у тебя медалька. Железный крест. Первого класса. Тебе его дали за храбрость? За изнасилование бельгиек? Хорошо поработал, раз наградили. Или ты просто французиков убивал? Знаешь, ты должен покрасить свою тележку в красный цвет, на манер Манфреда фон Рихтхофена. И сможешь носиться по Берлину, как красный клутц. Тогда действительно будет похоже на то, что медалька заслуженная. Думаю, я хотел бы себе такую. На самом деле, думаю, мне понравилась бы твоя медалька. Она подойдет к моему жилету. Что скажете, парни? Пойдет мне такая славная медалька?
Стая голодных молодых волков захохотала еще громче. Выходившие из здания вокзала берлинцы благоразумно обходили их стороной, и я понимал, что никто не собирается приходить мне на помощь. Я оказался в беде и уже потянулся за пистолетом.
Вот только его не было под кителем. Сообразив, что оружие, должно быть, выпало тогда же, когда и портсигар, я почувствовал, как мое лицо застыло от тревоги, которая в жестких голубых глазах вожака, наверное, выглядела очень похожей на страх.
— Не волнуйся, барон. Мы тебя не обидим, если не придется. Просто отдай медаль, и мы оставим тебя в покое.
Он многозначительно похлопал по толстому набалдашнику трости. Без сомнения, если ударит ею, у меня будут серьезные неприятности. Я напряг мышцы ног, ожидая, что придется вскочить и защищаться. Со стороны это, разумеется, приняли за еще один признак страха.
— Глянь, Эрих. — Один из аколитов «быка» заржал. — Ублюдок-то обделался.
— Это правда, Манфред? Ты обосрался?
Я начинал думать, что Геннат, возможно, прав насчет убийств Гнаденшусса, и во всем виноваты порочные детишки.
— Ты не получишь эту медаль, сынок. Раз я едва не погиб, зарабатывая ее, то не отдам добровольно, потому что снова боюсь быть убитым, к тому же таким мерзким мелким педиком, как ты. Если нужна медаль, почему бы тебе не купить ее в магазине приколов? А еще лучше, почему бы самому не пойти в армию и не заслужить награду? Посмертно. Да, так будет лучше, думаю. Лучше и для тебя, и для общества. Потому что стране точно не нужны трусливые ничтожества в засаленных шортах, вообразившие, что пытаться грабить безногих — верх отваги.
Члены банды издали протяжный девчоночий стон ужаса, а один из них присвистнул, будто мое оскорбление требовало ответа. Вожак собирался что-то предпринять, я это видел.
— Извиняюсь. Что ты сказал, Манфред?
— Думаю, ты его расслышал, — произнес кто-то невидимый мне. — А если ты не только тупой, но и глухой, то этот человек посоветовал тебе вступить в армию и получить медаль посмертно. И надо сказать, я согласен с каждым его словом.