Корабль-дау[142] мог с той же вероятностью перевозить ткани, шелк, специи – то, что не в состоянии пережить сотни лет под водой (хотя значительное количество звездчатого аниса все же было найдено). А на том корабле имелись и другие товары массового производства: 763 одинаковые чернильницы, 915 кувшинов для специй и 1635 рукомойников. Обожженные в печах Китая, они изготавливались с мыслью о глобальном рынке, а в порт их доставляли по рекам и каналам.
На керамике есть изображение лотоса для покупателей-буддистов из Юго-Восточной Азии, но есть и орнамент, приемлемый в домах Персии и Центральной Азии. Большей частью товар предназначался для огромного исламского рынка, о чем говорят геометрические узоры, цитаты из Корана и арабские слова. Около десяти тысяч иностранных купцов, живших в Гуанчжоу, покупали подобные предметы, основываясь на собственном знании о том, что сейчас модно, скажем, в Багдаде, Самарканде или Кордове. Посуда из белой керамики и с зеленым рисунком пользовалась популярностью в Персии, в то время как восхитительный бело-голубой китайский фарфор, который мы хорошо знаем, отвечал вкусам жителей Багдада.
Корабль из Белитунга (его назвали в честь острова, рядом с которым он найден) перевозил груз, предназначенный для пышных базаров величайшего города на земле – Багдада. Он загрузился в другом торговом метрополисе, Гуанчжоу, около 828 года, куда, вероятнее всего, привез жемчуг из Персидского залива, стеклянную посуду со Среднего Востока и благовония, а по дороге догрузился специями и ценной древесиной. Торговля между Багдадом и Гуанчжоу включала морское путешествие длиной в 12 600 миль[143]; начиналось оно в Заливе, а потом через Арабское море и Индийский океан приводило в Бенгальский залив, в Андаманское море, Малаккский пролив и Южно-Китайское море[144].
Самый обычный корабль, совершающий регулярный рейс, с удивительной яркостью показывает, как тесно были связаны части мира. А разнообразие товаров демонстрирует, насколько отличались вкусы, как они смешивались и распространялись. Дау наверняка перемещался из одного порта в другой, торгуя и обменивая товары с локальных рынков по всей дороге обратно домой. Его крушение в Яванском море, несомненно, связано с потерей не только денег, но и жизней, – дело, в общем-то, обычное для мореплавателей. А с его обнаружением наше восприятие раннего Средневековья изменилось. Судно уже само по себе воплощало взаимосвязанность мира, по которому оно ходило под парусом. Его построили в городе корабелов Сираф, что в современном Иране; на шпангоуты пошло красное дерево из Африки, на киль – Afzelia bipindensis, привезенная из далекого Заира, а на балки – индийское тиковое дерево. Бечева, помогавшая крепить все это, вероятно, была сделана из малайского морского гибискуса, вне сомнений – замена оригинальной пеньки с Кавказа или Индии. Сосуды для хранения товара пришли из Вьетнама, а команда и пассажиры, если верить личным вещам на борту, были арабами, жителями Юго-Восточной Азии и китайцами. Некоторые из предметов для изготовления пищи родом из Таиланда, другие вообще с Суматры[145].
Но в этом мире дальней торговли и многочисленных купеческих маршрутов имелось только одно достаточно богатое и могущественное место, чтобы генерировать жар глобального обмена товарами. Сохранившийся груз показывает лишь каплю из потока экзотических товаров, что устремлялись в Багдад не только из Китая и Юго-Восточной Азии, но и из Центральной Азии, Леванта, Африки и Средиземноморья.
Возникшие в один миг города из сверкающих небоскребов конца ХХ – начала XXI века вроде Дубая или Шэньдженя имеют своим предком Багдад. Всего за шестьдесят семь лет до того, как корабль из Белитунга поднял паруса, чтобы привезти домой груз роскошных экзотических и обыденных товаров, аббасидский халиф аль-Мансур нарисовал на голой земле план того, что, по его мысли, станет интеллектуальной, духовной и коммерческий столицей мира. Город, над целенаправленным возведением которого трудилась армия из ста тысяч архитекторов, бригадиров, инженеров, плотников, кузнецов и рабочих, был завершен всего через четыре года после его основания аль-Мансуром в 762 году. За несколько десятилетий население превысило миллион человек, а в эпоху расцвета, возможно, достигало и двух миллионов. «Разве Багдад не самый прекрасный из городов? – спрашивал поэт Али ибн Абу-Талиб[146]. – Зрелище, что завораживает глаз!»[147]
Багдад, возведенный как центр громадной империи, раскинувшейся на три континента, был задуман как воплощение триумфа новой глобальной цивилизации. Ислам был принесен во все уголки мира кочевыми племенами из аравийской пустыни, но корни его лежат в городской культуре. Мекка, богатевшая на торговле предметами роскоши между городами Леванта и Персии, в начале VII века была преуспевающим городом торговцев. Одним из тех, кто участвовал в коммерции между Индийским океаном и Средиземным морем, был молодой человек по имени Мухаммад. Город в пустыне, не имевший возможности кормить себя сельским хозяйством, Мекка почти полностью полагалась на международную торговлю. Но хорошие времена неожиданно закончились, когда рынки Леванта и Персии оскудели после титанических войн между Византией и Персидской империей.
Не только в Аравии, но везде, где еще теплилась жизнь на купеческих путях, уцелевших с римской эпохи, она увяла перед лицом войны и эпидемии. Ситуация напоминала ту, в которой оказалась рушащаяся Западная Римская империя парой веков ранее. Коринф и Афины были практически оставлены, Антиохия, один из четырех величайших городов мира, был взят и разрушен персами в 538 году, 300 тысяч жителей подверглись выселению. Римские города в Малой Азии, такие как Эфес и Сарды, сократились до укрепленных гарнизонов, где небольшое количество убогих домов ютилось среди ветхих остатков прежнего величия. Через три года после падения Антиохии, в 541-м, бубонная чума разразилась в Александрии; улицы были завалены тысячами гниющих трупов. Торговые корабли разнесли смертельную болезнь по Средиземному морю, и в результате вымерла треть населения региона. Константинополь, сверкающая столица Византии, оказался в ситуации резкого демографического упадка.
И на фоне этого апокалиптического занавеса – опустевшие города, разрушенные империи и общественные возмущения – Мухаммад стал получать откровения от Бога через посредничество ангела Джебраиля. Началось все 610 году, и молодой купец не только получил объяснение, что происходит в опустошенном войнами, терзаемом болезнями мире; ему был предложен быстрый путь спасения для тех, кто выберет службу Аллаху. Это было послание единства для разделенных, постоянно враждующих друг с другом, превыше всего ценивших независимость племен Аравии. Но принято оно было не без борьбы: политеистическая элита Мекки отреагировала на проповедь Мухаммада враждебно. Пророку и его последователям пришлось уйти в сельскохозяйственный город Ясриб (ныне – Медина) в 622 году.
Именно там ислам обрел форму, новообращенные создали общину верующих, и оттуда начались завоевания. Мекка пала в 630-м, и к моменту смерти Мухаммада в 632-м почти вся Аравия была под контролем мусульман. С удивительной быстротой они поглотили бо́льшую часть того, что осталось от истощенных борьбой империй – византийской и персидской. За последующие десятилетия и века ислам победоносным маршем прошел по Северной Африке и через Гибралтарский пролив – в Испанию, а в восточном направлении по Великому шелковому пути добрался до границ Китая и Индии.
Но в отличие от варваров, уничтоживших Западную Римскую империю, арабские завоеватели, большей частью неурбанизированные, быстро адаптировались к городской жизни. Городские центры оказались важными для успеха ислама с самого его рождения. Место, где люди с разным жизненным опытом могли молиться вместе, помогло разрушить племенные и этнические идентичности и объединить всех в пределах уммы – сообщества всех мусульман, что раскинулось от Инда до Атлантики, от Сахары до Кавказа; сообщества, опирающегося исключительно на веру.
Римский город мгновенно опознавался как римский, вне зависимости от того, где он находился. Но подобное единообразие не было столь очевидным в мусульманских городах. Дар-аль-Ислам (буквально «Земля Ислама») для начала была огромной империей, включающей территории, где существовали некоторые из старейших городов на земле, древнейшие урбанистические культуры, от городов-государств Центральной Азии и мегаполисов Ирана и Ирака и классических полисов Средиземноморья. Мусульмане унаследовали города с давно сложившимися культурными традициями, населением из христиан, евреев, буддистов и зороастрийцев. Но физическая плоть классического города подвергалась метаморфозам задолго до исламского завоевания.
В восточных городах бывшей Римской империи широкие улицы, открытые общественные пространства, монументальные строения и план в виде решетки оказались поглощены людьми, которым требовалось пространство. В долгом процессе заполнения и уплотнения, который предшествовал приходу ислама, уставленные колоннами проходы сузились, поскольку их загромоздили дома и мастерские, из-за чего возникла сеть кривых узких переулков; форумы, агоры и публичные пространства застроили, большие здания поделили. Кроме того, исламские власти по контрасту с муниципальными органами римской эпохи часто поначалу более либерально относились к городскому планированию: они давали собственникам и кварталам возможность строиться так, как им хочется, чтобы город рос естественным образом в соответствии с его нуждами[148].
Города имеют тенденцию выстраиваться вокруг некоего средства передвижения – будь это ноги человека, лошади, трамваи, подземка или машины. В эпоху подъема ислама снабженная колесами телега (для которой нужно немало уличного пространства) оказалась замещена более рентабельным средством перевозки грузов – верблюдом. Правила гласили, что улица должна быть достаточно широкой, чтобы два верблюда могли разойтись. Владельцам домов также разрешалось достраивать их сверху, чтобы на уровне верхних этажей объединять то, что внизу рассекала улица. Поэтому улицы часто превращались в настоящие коридоры, пробитые в плотной застройке. Говорят, что арабское слово для базара –