шутить.
Естественно, Ганзу ненавидели, поскольку она держала Англию в экономическом подчинении почти два века. Ее мощь только выросла во второй половине XV столетия. Одним из самых сочных плодов, который лига получила благодаря своему невероятному умению договариваться, стала возможность создавать конторы (буквально «стойка» или «прилавок») – торговые представительства в иностранных городах. Название звучит непритязательно, но фактические конторы были окружены стенами, они представляли собой город-в-городе, независимую коммуну с собственными особняками, церквями, банками, весовщиками, портами, ткацкими мастерскими, гильдейскими домами, стражами и винными подвалами. Немецкие купцы, обитавшие в одной из ганзейских контор, пользовались одновременно защитой лиги и теми привилегиями, которая она для них получила, обычно в форме свободного доступа к рынкам и сниженных налогов.
После капитуляции Англии в войне с лигой лондонская контора была отстроена заново там, где сейчас находится вокзал Кэннон-стрит. Она была известна под именем Stalhof (Стальной двор) и являлась одним из крупнейших торговых комплексов в Европе, большой, огороженной стенами зоной свободной торговли в центре лондонского Сити, откуда товары можно было грузить прямо на немецкие корабли. Ошеломляющее богатство ганзейских купцов, ведших операции из Стального двора, можно видеть на серии портретов, написанных Гансом Гольбейном в 1530-х. Торговцы выглядят как принцы: мрачные и властные, облаченные в дорогущий алый сатин и окруженные признаками состоятельности вроде бронзовых часов, венецианского стекла и турецких ковров.
Из Лондона и портов Северного моря Ганза контролировала торговлю главным источником богатства Англии, ее белым золотом – шерстью. Коги из Любека и прочих городов экспортировали этот важный товар, продавая его в промышленных центрах Фландрии, где шерсть превращали в ткань. Самоуправляемый Стальной двор с его коллекциями предметов искусства, причалами, видимым богатством и высокой башней, увенчанной голубым куполом, был ежедневным упреком амбициозным английским купцам, которые с охотой сами, напрямую, торговали бы со Скандинавией, Пруссией и Россией.
Шерсть в то время была одним из самых ценных ресурсов в Европе, но другие тоже не оставались без внимания. Контора Ганзы в Бергене на побережье Норвегии позволяла Любеку контролировать торговлю высоко ценившейся треской. Еще одна, расположенная в Новгороде, обеспечивала доступ на Русь и дальше, к Великому шелковому пути. Четвертая главная контора, в Брюгге, являлась, вероятно, самой важной из всех, поскольку этот город давал Ганзе возможность оперировать в самом урбанизированном и промышленно развитом регионе материка.
Ганза завистливо охраняла свой анклав в Брюгге, главном рынке специй и тканей в Европе, мосте между Средиземноморьем и Северной Европой. Но речь шла не только о предметах роскоши, поскольку через этот порт можно было поставлять товары промышленным городам Фландрии, которым требовались сельдь, пиво, рожь и шерсть. Именно там появились новые отрасли торговли. Первый капиталистический центр Северной Европы, Брюгге стал первым же значимым денежным рынком к северу от Альп, домом для переехавших сюда итальянских банкиров, которые привезли новые идеи по поводу обмена валюты и обращения с долгами.
Перемены, атаковавшие Европу начиная с XII века, являлись из урбанистической реальности, в первую очередь из небольших, укрепленных городов вроде Любека, которые пользовались политической автономией и были построены вокруг торговли и войны, а заодно служили бастионами против хаоса. Что касается материальных условий жизни и гражданских прав, то горожане намного опережали сельское население, которое составляло 90 % всей популяции.
Бомбы, опустошившие Любек в 1942-м, также уничтожили одно из величайших произведений искусства позднего Средневековья, тридцатиметровый фриз, на котором была изображена Пляска Смерти. Нарисованный в 1463 году Бернтом Нотке, фриз демонстрировал в деталях облик тогдашнего Любека, лес шпилей, богатые дома, стены, защищавшие его, и корабли, приносившие ему богатство. На первом плане Смерть, воплощенная в облике улыбающихся, скачущих скелетов, ведет представителей разных слоев общества в веселой танцевальной процессии, которая направляется к могиле. Присутствуют римский папа, император, кардиналы и епископы, короли и графы, бургомистр и советники, ростовщики и купцы, врачи и священники, клерки и ремесленники, крестьяне и монахини, девушки и дети.
И пока их ведут к месту упокоения, они все молят о последнем шансе искупления. «Я очень далек от того, чтобы быть готовым к смерти, – умоляет купец из Любека. – Я всегда очень рьяно трудился, чтобы получать товары по земле и воде, через ветер, дождь и снег. Никакое путешествие не казалось слишком тяжелым для меня. Но я еще не расплатился. Сначала я расплачусь, а затем охотно пойду с тобой». Наверняка он был хорош в том, что касается ведения счетов, но куда хуже в том, чтобы оценивать дебет и кредит своей бессмертной души. Вот оно, послание: сколь бы велик и богат ты ни был, ты обречен на то, чтобы разделить судьбу слабейшего и ничтожнейшего, когда придет время.
Черная смерть зародилась в Центральной Азии и по Великому шелковому пути добралась сначала в Китай и Индию, и только потом оправилась на запад. Достигнув Кафы (Феодосия в Крыму), она поплыла на генуэзской галере, что вышла из города в 1347 году. Ее дальнейшее продвижение можно отслеживать по карте европейских торговых маршрутов той эпохи. Из Генуи и Венеции болезнь перекинулась в Марсель, потом в города на атлантическом побережье Иберийского полуострова и Франции, из Кале она перепрыгнула в Англию. Затем оказалась на территории Ганзы, появилась в Брюгге и Любеке, а из последнего распространилась до Бергена, Копенгагена и по всей Балтике до Новгорода. Точно так же чума двинулась по немецким торговым трактам и на суше, в Кёльн и дальше в глубь материка.
Сильнее всего пострадали процветающие, густонаселенные торговые города. Население Флоренции упало со 120 до 50 тысяч, в Венеции уменьшилось на 60 %, погибла половина из 100 тысяч жителей Парижа. Любек тоже потерял одну вторую. Умерли 25 миллионов человек – больше трети европейцев.
Смерть насмехается над людской глупостью в Danse Macabre[185] из Любека, и зрителям было предложено посмеяться вместе с ней, когда они видели фриз в церкви Мариенкирхе. Вот продажный бургомистр, забывший о долге, вот ленивый аристократ, унижающий крестьян. Никакое богатство, даже самое огромное, не в силах спасти тебя. Смерть, болезнь и благосостояние находились тогда бок о бок. Это образец искусства нестабильной эпохи, периода непрерывных войн и эпидемий. Это также искусство для купца: жизнь рискованна, и самое большое состояние может исчезнуть, как пыль на ветру. Первая известная нам Danse Macabre была изображена в Париже в 1424–1425 годах, а шедевр из Любека датировался 1463 годом и принадлежал к числу наиболее знаменитых. Его воспроизводили в многочисленных печатных книгах, меняли согласно вкусу эпохи, и в число фигур среди других попадали студенты, подмастерья и ученики ремесленников.
Фриз демонстрировал хрупкость городской жизни. До 1800-х ожидаемая продолжительность жизни в Европе была на 50 % выше в сельской местности, чем в городе. Подобной высокой цены за право стать горожанином не наблюдалось в Китае; горожане там, в среднем, жили дольше родственников в деревнях. Европейские города были смертельными ловушками из-за грязи; китайские рядом с ними смотрелись образцами чистоты. Европейцы любили мясо, жили чуть ли не в обнимку со свиньями и домашней птицей; азиаты довольствовались в основном вегетарианской диетой и не забивали городскую территорию шумной живностью. Первые находились постоянно на грани войны, поэтому их поселения щетинились укреплениями, которые физически мешали городам расти и увеличивали плотность застройки к вящей радости микробов. Во время войны армии маршировали по континенту, перенося заразу из страны в страну. В Китае сильная центральная власть уменьшала количество конфликтов, что позволяло городам выбираться за стены, а людям – селиться на более обширном пространстве. Жители Восточной Азии имели лучшее представление о личной гигиене: отбросы вывозили для того, чтобы удобрять поля. Европейские горожане буквально купались в собственных испражнениях.
Но распространение Черной смерти, чумы, оказало гальванизирующий эффект на градостроение в Европе. Коллапс урбанистической популяции, особенно среди ремесленников, побудил крестьян, готовых с охотой убежать от сельского феодализма, мигрировать в города в поиске высокооплачиваемой работы. Уменьшение населения привело к тому, что цены на жилье упали, а зарплаты выросли. В Любеке верхний слой ремесленного класса – пивовары, мясники, резчики по янтарю, кузнецы, перчаточники и ткачи – жили обособленно от династий купеческой элиты и не допускались к власти. Но в то же время они жили богато. Элерт Штанге, оружейник, исполнявший обязанности бургомистра в период суматохи, когда ремесленникам ненадолго позволили заседать в городском Совете, мог похвастаться городским особняком, складом, еще пятью домами в городе и двумя жилыми помещениями в домах. Ремесленники вроде Штанге процветали благодаря торговому оживлению, которое началось после Черной смерти[186].
Сельское население уменьшилось, а городам требовалось больше продуктов вроде сельди и трески, ржи и пшеницы, пива и вина. К XV веку более тысячи кораблей с зерном покидали Данциг каждый год, чтобы не оставить без еды города Нидерландов. Выжившие во время чумы и их потомки ели лучше, одевались красивее, строили более прочные дома и имели более высокие стандарты жизни, чем предки. Прибыль вкладывали в дворцовые здания – бо́льшая часть роскошных строений Венеции или Любека, которые мы знаем, возникли как раз в результате этого бума – и великолепные произведения искусства. Любек, один из главных поставщиков таких необходимых ресурсов, как воск, пиво, зерно, сельдь, ткани и меха, продолжал получать выгоду.