Холл-Хаус был обветшалым особняком посреди бедного многонационального района. Женщины-волонтеры обеспечивали там медицинское обслуживание и акушерские услуги местным жительницам, там же располагались вечерние школы, спортзал, баня, курсы живописи и другие важные социальные службы. Они проводили глубокие исследования окрестностей, используя самые современные методологии статистического картирования и социологии, чтобы задокументировать жилищные условия, степень перенаселенности, детскую смертность, потогонные предприятия, болезни, использование наркотиков, детский труд, проституцию и огромное количество проявлений темной стороны урбанизма. Несдержанная Флоренс Келли (она перевела на английский «Положение рабочего класса» Энгельса) представила доклад о тяжелейших условиях труда в швейной промышленности. И столь неприятными были выводы, что результатом стал Фабричный закон штата Иллинойс, Келли получила назначение на место фабричного инспектора штата, и у нее в подчинении оказалось одиннадцать человек – чтобы закон выполнялся. Никакая другая женщина в мире в то время не имела подобной власти в каком-то городе. Джейн Аддамс стала первым санитарным инспектором женского пола в Чикаго, и с высоты своего поста она объявила войну городской проблеме мусора.
Работа Аддамс, Келли и других женщин помогла с точностью и статистической основательностью раскрыть мрачную сторону жизни и работы в трущобах. Аддамс верила, что в таком сложном городе только взаимодействие и совместные действия различных классов и этнических групп могут создать общественный дух, достаточно сильный, чтобы вызвать радикальные изменения. Ключом ко всему было развитие детей. Как Аддамс утверждала в книге «Дух молодости и улицы города» (1909), современный мегаполис лишает детей детства. Только предоставляя им соответствующее пространство для игр и упражнений, город может восстановить справедливость. Играющие и занимающиеся спортом дети, писала она, показывают «несомненную мощь возрождения общества; дети объединяют все классы современно города, к несчастью, столь полного придумок, которые разделяют людей».
Движение за развитие общественного пространства и рекреационные программы получили импульс из низов, от этнических сообществ рабочего класса второго поколения – таких как немецкий Turnverein, чешский союз «Сокол», польские «Ястребы» и Гэльский атлетический клуб. Все они помещали физическое развитие, спорт и походы по открытому пространству в центр своих программ. Демонстрация гимнастических упражнений в зале Turnverein перед Чикагским советом здоровья в 1884-м привела к тому, что один из членов совета получил задачу разработать программу физического развития для чикагских общественных школ. Turnverein начал кампанию по созданию спортивных сооружений в публичных парках Чикаго – плавательных бассейнов, гимнастических снарядов, площадок для игр с мячом, – чтобы парки стали местом для спорта, а не для ленивых воскресных прогулок[295].
Врата ада? Для чужаков индустриальные монстры действительно выглядели как преисподняя. Обитатели трущоб в Энджел-Медоу или Пэкингтауне наверняка воспринимали их как божью кару. Но для многих других эта новая итерация метрополиса обеспечила возможности, а трущобы оказались вратами из сельской бедности и изоляции к новым формам социальной активности. Рабочие, женщины и мигранты – вот кто сыграл важную роль в создании новых гражданских институтов и способов жизни в эпоху дикого урбанистического роста. И чаще всего они делали все сами по себе, без помощи сверху.
Но и сам физический город изменился, выстроился вокруг нового рабочего класса. Начиная с середины XIX века реальные доходы стали расти, рабочие смены – укорачиваться, и это давало заводским рабочим больше возможности тратить деньги и время на досуг. В центре городов, чтобы удовлетворить подобный спрос, возникли новые формы бизнеса. Выходная неделя на Троицу 1850 года в Манчестере была отмечена тем, что около двухсот тысяч человек купили железнодорожные загородные экскурсии; в тот же самый период в конце века 95 тысяч посетили парк развлечений Бельвью. Пабы, как обычно, не уступали своих позиций, и в Манчестере была крупнейшая концентрация питейных заведений в стране. По оценкам 1852 года 25 тысяч человек, в основном молодых рабочих, каждую неделю посещали три больших пивных зала: Casino, Victoria Saloon и Polytechnic Hall. В следующем десятилетии эти салуны эволюционировали в мюзик-холлы, куда набивались тысячи, получавшие удовольствие от смеси из популярных песен, шуток непристойных юмористов, кривляния актеров-трансвеститов, цирковых номеров и представлений, которые проходили при шумном участии публики. В 1890-х грубые мюзик-холлы снова изменились, они стали более семейными. Роскошный манчестерский Театр варьете открылся в 1891 году, нацеливаясь на семьи не только среднего класса, но и рабочих[296]. Современная индустрия массовых развлечений началась именно в этих мюзик-холлах.
Манчестер всегда был первопроходцем в популярной культуре, начиная с викторианских эстрадных театров и заканчивая Hacienda, легендарным ночным клубом, процветавшим в 1980–1990-х. Но сегодня город лучше всего знают по двум гигантам английской футбольной премьер-лиги, «Манчестер Юнайтед» и «Манчестер Сити». Первый начал жизнь в 1878 году как «Ньютон Хит», футбольная команда вагоностроительного завода железнодорожной компании Ланкашира и Йоркшира. Его конкурент появился двумя годами позже благодаря прихожанам церкви Святого Марка в районе Вест-Гортон: они всего лишь хотели отвлечь местную молодежь от уличных банд. Футбольная ассоциация выросла из спортивного духа элитных школ и университетов; когда играли рабочие на пустырях, то на это смотрели с осуждением. Но организованные команды, тем не менее, быстро стали способом образования сообществ в городе. Они возникли при церквях, профсоюзах, районах и фабриках.
Железные дороги и телеграф сделали возможным спорт подобного масштаба: благодаря силе пара игроки и группы поддержки отправлялись в другие города, а телеграф передавал результаты газетам. Профессионализм был узаконен футбольной ассоциацией в 1885-м; тремя годами позже в Манчестере была образована Английская футбольная лига. Старые команды из джентльменов-любителей не могли конкурировать с клубами, опиравшимися на большие сообщества, готовые платить за лучших игроков.
Такой же примерно процесс имел место и в Соединенных Штатах, только в бейсболе. Начавшись как развлечение для высшего класса, он занял место крикета в эпоху Гражданской войны. В послевоенной Америке профессионализированный бейсбол уже появляется как урбанистический спорт рабочего класса, который с охотой принимали сообщества мигрантов. Многие из первых звезд бейсбола были ирландцами или немцами, искавшими способ выбраться из бедности. Эти спортивные гиганты помогали привлекать легионы фанатов на городские бейсбольные площадки. Связь между полными трибунами и успехом установилась быстро: команды с большим еженедельным доходом имели возможность привлекать лучших игроков.
Фанатам приходилось сражаться за право с удовольствием проводить время отдыха. Американская ассоциация профессионального бейсбола была самопровозглашенной «лигой пива и виски» или «лигой низшего класса», поскольку не только продавала места по более низким ценам, чем конкурент – Национальная лига, но игры проходили по воскресеньям, и на них позволялось спиртное. К концу столетия рыночные силы превратили бейсбол в воскресную забаву для рабочего класса с толпами полных энтузиазма, шумных фанатов.
Появление воскресного массового спорта часто видят в качестве одного из ключевых факторов, с помощью которых пуританская англо-американская культура была изменена волнами бедных мигрантов; для них воскресенье было днем отдыха, расслабления и выпивки. Играя на Вест-Сайд-Парк, команда «Чикаго Уайт Стокингс» (позже «Чикаго Кабз») привлекала на игру более 12 500 человек в 1890-х. Комиски-Парк, построенный на месте бывшей городской свалки для «Чикаго Уайт Сокс» в 1909-м, вмещал невероятные 32 тысячи фанатов, что принесло ему титул «Мировой дворец бейсбола». Подобные «соборы» массового спорта, создававшиеся для команд национального уровня, обеспечивали людям рабочего класса и этническим меньшинствам чувство гражданской гордости и принадлежности к городу. Давали нечто такое, чего очевидно не хватало во фрагментированной городской культуре промышленной революции, которая была сосредоточена на фабрике, улице, баре и клубе. Стоический атлетизм любительского спорта среднего класса уступил место масштабному, племенному спорту рабочего класса в больших городах Европы и Америки.
Количество желающих смотреть футбол в Англии превосходило возможности тогдашних стадионов с их рудиментарными деревянными трибунами. Единственным местом, где смогли разыграть финал Кубка Английской лиги в 1893 году между «Эвертоном» и «Волвз», оказался легкоатлетический стадион Фэллоуфилд в Манчестере, куда пробились 45 тысяч зрителей из 60 тысяч, желавших увидеть игру. Коммерческий успех игры открыл дорогу строительству новых стадионов. Команда из Вест-Гортона быстро стала профессиональной; к 1895 году, получив имя «Манчестер Сити», она играла перед аудиторией в 20–30 тысяч человек. «Ньютон Хит» тем временем едва избежал банкротства и обрел имя «Манчестер Юнайтед» в 1902-м. В 1910 году после серии побед клуб переехал на восьмидесятитысячный «Олд Траффорд», «не имеющий равных в мире», первый футбольный стадион, построенный по генеральному плану.
Сегодня «Олд Траффорд» носит прозвище «Театр мечты», а стадионы стали тотемными объектами в городском ландшафте по всему миру. Поддержка спортивной команды – будь она футбольной, регбийной, бейсбольной, баскетбольной, хоккейной – определяет городской племенной строй. Толпы, исчисляемые десятками тысяч, с их речевками, песнями, шумом и ритуалами всякий раз обновляют чувство близости внутри лелеемого бастиона: пропитанной традициями, эмоционально заряженной, герметически запечатанной чаши стадиона. Фанаты после мачта изливаются из этой исполинской чаши, устремляются в пабы, бары, кафе, клубы, на площади и улицы, чтобы общаться, спорить по поводу игры, разбирать тактику, пить пиво и петь песни. Укоренившийся в истории и фольклоре спорт стал одной из наиболее мощных связующих сил современного метрополиса, центральной точкой городского опыта для миллионов, особенно – на протяжении всего ХХ века – мужчин из рабочего класса.