небоскреб ХХ века, недавно законченный Фуллер-Билдинг. Фильм показывает нам, что Флэтайрон (под таким именем здание известно куда лучше) был невероятно футуристическим, он резко отличался от традиционной улицы у его подножия, он был предвестником вертикального города нового века.
Для наблюдателей из 1902-го, особенно для тех, кто не жил в Нью-Йорке, подобная пленка была изумительным и нервирующим зрелищем; когда же камера наконец доберется до вершины этой невероятной башни? Но что интереснее всего, даже столетием позже, – поведение толпы. Они таращатся на камеру. Вероятно, ее никогда не видели. Таким образом, обретая бессмертие в какой-то минуте фильма, состоялась встреча двух сенсационных новых технологий – кинокамеры и небоскреба.
Другая документальная короткометражка, снятая Thomas Edison Inc. несколькими месяцами позже, «Небоскребы Нью-Йорка с северной речной стороны 10 мая 1903 года», демонстрирует нам иную историю: комбинацию вертикальной и горизонтальной осей, которую удалось поймать камере. Съемка велась с движущегося катера, и величественная панорама Манхэттена разворачивается постепенно, одно гигантское здание за другим, городской вид, не имевший равных на земном шаре. Шпиль церкви Тринити-чёрч, еще несколько лет назад самого высокого строения в городе, едва различим в лесу небоскребов. Они заполняют экран своей монументальностью. Когда эта панорама угодила на пленку, то 1,5 миллиона ньюйоркцев каждый день ездили в Нижний Манхэттен, чтобы заполнить эти здания. Самое высокое, Парк-Рау-Билдинг, 391 метр высотой, имело в дневное время население, как у небольшого городка – четыре тысячи.
В «Небоскребах Нью-Йорка» (1906), одной из самых первых художественных картин, можно видеть в основном только верхушки высоток на заднем плане. Кроме сцен внутри помещений, все остальное было снято на голых стальных балках вызывающего головокружение недостроенного небоскреба на Бродвее и Двенадцатой. Рабочие проворно сооружают узкие леса, и в один момент невероятно большая группа каменщиков цепляется за цепь, свисающую с невидимого крана, и исчезает за краем бездны. Замысел приводится в движение конфликтом между бригадиром и рабочим, и все приходит к кульминации, обозначенной как «леденящее душу столкновение лицом к лицу на одном из самых высоких зданий, когда-либо возведенных в Нью-Йорке».
Растущие как грибы офисные высотки Нью-Йорка были подходящим символом этого города. Стремление ввысь на переломе столетий ярко обнажило острую проблему: в Нью-Йорке люди яростно конкурировали за пространство. Географические ограничения острова, его бешеный успех и мягкое отношение к городскому планированию привели к тому, что людям приходилось заниматься разными видами экономической и деловой активности в тесноте. Доки представляли собой неконтролируемый хаос, за выход к воде шла жестокая борьба, водоснабжение было неадекватным. Каждый рабочий день 1920-го к двум миллионам человек, живущих на Манхэттене, присоединялись еще два миллиона жителей пригородов, нагружавших плохо развитую сеть общественного транспорта, чтобы добраться до центра, где теснились штаб-квартиры корпораций, банков, юридических контор, а также фабрики, мастерские, универсальные магазины и съемные квартиры. В отдельных местах Нижнего Ист-Сайда плотность населения достигала 1000 человек на акр, это сравнимо с тем, что есть в мумбайских трущобах Дхарави сегодня. Город отреагировал на это невероятное давление, он начал расти вверх[353].
Для критиков небоскребного строительства внезапное появление таких зданий было нежелательной победой неограниченного капитализма над публичным пространством. «У Нью-Йорка вообще нет линии горизонта, – ворчал критик Монтгомери Шуйлер. – Всюду нарушения, здания разной высоты, формы и размера… разбросанные повсюду башни, которые не имеют ничего общего друг с другом или с тем, что находится внизу». Нависающие высотки в шестнадцать этажей вызывали у людей страх, что улицы станут не более чем «темными проходами, наполовину потерянными между основаниями перпендикулярных сооружений»[354].
Вооруженный захват города спекулятивным капиталом превратил Нью-Йорк в неустойчивую зону. Небоскребы, возведенные в 1880–1890-х, начали сносить уже в 1900–1910-х, чтобы освободить место для их более крупных и прибыльных версий. Формируемые рыночным спросом, ценой на землю и модой, небоскребы каждой своей черточкой были вполне заменяемым товаром. Новый вертикальный город с его корпоративным горизонтом, по всей видимости, отражал экономику: нестабильную, непостоянную, все время меняющуюся[355].
И что происходило в этих эксклюзивных урбанистических орлиных гнездах? Рассказ О’Генри «Психея и психоскреб» (1905) рассказывает о жизни обитателя небоскреба. Если вы там, наверху, то «вы можете… смотреть вниз на своих собратьев по человечеству с высоты в 300 футов и презирать их как насекомых». С этой «невероятной перспективы» город выглядит совсем иначе, он «деградирует до сливающейся массы искаженных сооружений». Безопасно и уютно спрятавшийся внутри богатства и роскоши, город отступает до полной незначительности. Так же поступают и населяющие его люди: «Что такое амбиции, достижения, ничтожные завоевания и влюбленности этих беспокойных черных насекомых внизу по сравнению с торжественной и благоговейной бесконечностью вселенной, которая лежит поверх и вокруг их незначительного города?»
Небоскреб отдалял своих счастливых обитателей – финансовых лордов – от города и живущих в нем людей. Зачем им было беспокоиться о городе, который они оставили внизу, который попирают ногами?
Несмотря на все протесты, башни продолжали расти: Зингер-Тауэр, возведенная в 1908-м для компании по производству швейных машинок, стала высочайшим зданием мира со своими 612 футами[356]. Но первенство этого небоскреба продлилось всего несколько месяцев, а затем его превзошла высотка страховой компании Metropolitan Life: 700 футов[357], пятьдесят этажей, за основу проекта взята колокольня итальянского Ренессанса. Парящее готическое чудо в 792 фута[358] высотой, Вулворф-Билдинг, воздвигнутый в 1913-м, забрал корону себе. Подсвеченный ночью, этот небоскреб, место в котором арендовали многочисленные богатые компании, с роскошными холлами, магазинами, ресторанами, самыми быстрыми лифтами мира и плавательным бассейном, стал типичным представителем урбанистического гламура.
Эти три высотки показали, какие мегаломаниакальные силы движут вертикальным городом. Для трех компаний сооружения были финансовыми активами и одновременно невероятно дорогой рекламой. Их упоминали в газетах и кино, фотографии распространялись по всему миру, они появлялись на коробках с овсяными хлопьями, банках кофе, почтовых открытках и на многом-многом другом[359].
В 1914-м мэр Джон Пёрроу объявил о смерти небоскреба: при закладке основания Эквитейбл-Билдинг он заметил, что это здание может быть последним такого типа, возведенным в Нью-Йорке. Самое большое офисное сооружение на планете, Эквитейбл-Билдинг располагается на территории менее акра[360], но дает 1,2 миллиона квадратных футов[361] полезной площади на тридцати шести этажах для 15 тысяч работников. Не будучи самым высоким зданием в мире, оно занимает целый квартал и отбрасывает тень в семь с половиной акров[362], погружая соседние здания ниже двадцати одного этажа в постоянную темноту. Когда Эквитейбл открыли в 1915 году, экономика была на спаде, и много офисов пустовало. При таких условиях рынка съемщики выбирают самые новые, самые престижные помещения. Соответственно, Эквитейбл воспринимали не только как похитителя воздуха и света у соседей, но и похитителя арендаторов. Торговля помещениями в небоскребах была безжалостным бизнесом[363].
Вот прекрасный образец того, как свободный рынок уничтожал города в капиталистическом хаосе. Но ни закон, ни город не могли предотвратить возникновение новых высоток такого типа. Небоскребы типа Эквитейбл были запланированы, и они превратили бы улицы Манхэттена в темные, узкие каньоны, вздымавшиеся над которыми здания сражались бы за свет и пространство в небе. Пионерская для своего времени короткометражка «Манхатта»[364] (1921) демонстрирует нам, как камера буквально пожирает Нью-Йорк. Но это приводящий в замешательство опыт. Она смотрит с угрозой с верхушек небоскребов, словно из орлиного гнезда или из лежки снайпера, на крохотных людей внизу. Это метрополис четких геометрических линий, призрачных башен и напоминающих клетки стальных каркасов. Отрыжка дыма вырывается из колоссальных зданий, из пароходов и двигателей; машины, что выглядят как игрушки, и неразличимые люди движутся с муравьиной регулярностью. Это больше механизм, чем метрополис, рай кубистов, состоящий из драматических вертикальных линий и контрастов света и тьмы.
Если это метрополис будущего, то нас ожидают достаточно бледные перспективы.
Крушение иллюзий по поводу вертикального города в то время было очень масштабным. Нью-Йорк вышел из-под контроля, решив похоронить своих граждан под тоннами бетона и стали. Главный злодей пьесы, Эквитейбл-Билдинг, вынудил до этого мягкий и совершенно неупорядоченный город принять первый Закон о зонировании в 1916 году; этот акт регулировал высоту, размер и размещение городских зданий. Он предотвратил застройку фабриками торговых и жилых районов, а также защитил эти районы от наступления бизнеса. Было запрещено возведение чрезмерно больших конструкций в большинстве районов города. Там, где их разрешили, в Нижнем Манхэттене, небоскребам приходилось соответствовать новым ограничениям. Любая часть здания, поднимавшаяся на высоту, в два с половиной раза большую ширины улицы перед ним, должна была сужаться, чтобы свет и воздух добирались до пешеходов. Небоскребы потеряли возможность расти отвесно и монотонно, похищая у города солнце.