grands ensembles – больших многоквартирных домов из блочного железобетона – были построены на окраинах городов. В Британии объявили войну «уродливому, искажающему зеркалу человечества», столь очевидному в районах рабочего класса в центре, и «посредственности и хаосу XIX и XX веков». Все ради порядка, эффективности, простора и самодостаточности урбанистических сообществ, что было воплощено в новых многоэтажных зданиях из бетона, новых массивах и новых городках, созданных за пределами мегаполисов. Происходящее выглядело революцией, провоцировало воодушевление и оптимизм после самого темного часа истории человечества. Конец 1940-х и 1950-е отмечены тем, что города проходили через процесс быстрой радикальной перестройки, при которой некоторые избранные районы сохранялись как наследие, в то время как другие исторические кварталы и здания сносились во имя прогресса. Согласно бельгийскому социалисту-архитектору Ренаату Брэму, «это будет тотальная война, где урбанизм станет оружием, которое позволит создать освобождающую живую основу». Для градостроителей вроде Брэма тотальная война 1939–1945 годов расчистила дорогу «тотальной архитектуре», которая используется как средство реорганизации общества на рациональных, научных принципах[465].
Варшава – город-феникс, возродившийся из пепла неумолимой деструкции. Несомненно, осталась зияющая дыра в культуре города и городах по всей Европе. Еврейская община, составлявшая треть населения Варшавы, просто исчезла. До войны там насчитывалось около 400 тысяч евреев, после нее в город вернулись всего около пяти тысяч. Вред такого рода невозможно поправить.
История Варшавы также открывает нам кое-что еще – столица Польши обязана выживанию исключительно силе духа своих жителей, тех, кто сопротивлялся, и тех, кто вернулся, чтобы восстановить город. Горожане по всему миру показали эту разновидность решительности в различных обстоятельствах. Но, увы, полякам пришлось после войны вновь столкнуться с чужой волей, наложившей тяжелую руку и на городской ландшафт. Варшавяне хотели вернуть старый, знакомый город их улиц, переулков и зданий, но они получили сталинскую монументальность, однообразные жилые массивы из бетона.
Удивительный контраст между уютными улочками Старого города и суровыми новыми районами бросался в глаза, обозначал, что Польша застряла между Европой и СССР. Это был также чрезмерно выпяченный пример того, что происходило по всему миру. В Германии, Британии и повсюду возникло реальное напряжение между желанием людей вернуться в знакомую городскую среду и концепциями властей по поводу того, каким должен быть современный город в прекрасном новом мире после войны. Отстраненное восприятие из настоящего момента позволяет увидеть, что однообразие и универсализм модернистской архитектуры и ее яростное желание радикально изменить общество было на самом деле атакой на саму идею города и на урбанизм: стремление к порядку, что объявляет войну хаосу, непредсказуемости и индивидуализму, присущим городской жизни.
В Токио, по контрасту, традиции местного самоуправления и опоры на свои силы привели к тому, что реконструкцию в значительной степени оставили в руках людей. Бо́льшая часть нововведений в жилых районах была осуществлена домохозяевами; они использовали традиционные строительные методы, традиционную архитектуру и привлекали местных архитекторов. Лишенное плана, постепенное изменение и восстановление Токио заложило основания для подъема города из руин к статусу одного из величайших метрополисов мира второй половины ХХ века. Неформальные поселения и плотно заселенные хибары, созданные на месте руин, стали фундаментом урбанистического роста, и они обеспечили Токио его опьяняюще плотный, индивидуальный урбанистический облик. Это резко контрастирует с городами по всему миру – в особенности (хотя и не только) с Варшавой, где авторитаризм и патернализм лишили индивидуумов и городские микросоциумы всякой роли в определении будущего их среды обитания[466].
13Музыка пригородовЛос-Анджелес, 1945–1999 годы
Повсюду разбитое стекло.
Люди мочатся на лестнице. Им просто все равно.
Я не могу выносить этот запах, не могу выносить этот шум.
Но у меня нет денег переехать, я думаю, у меня нет выбора.
Крысы в передней комнате, тараканы на кухне.
Торчки в переулке, в руках – бейсбольные биты.
The Message[467], сингл в стиле электро-рэп, появившийся в 1982-м, – настоящее разоблачение уродства жизни в центре города и символ того, как изменился хип-хоп с момента, как он появился на городских в тусовках Нью-Йорка и занял место в глобальном мейнстриме. Все согласны, что хип-хоп родился на 1520, Седжвик-авеню, Бронкс, Нью-Йорк-Сити 11 августа 1973 года, когда диджей Кул Герк устроил вечеринку в комнате отдыха. Непримечательная высотка, где все случилось, появилась в 1967-м, и находилась она среди таких же домов, втиснутых между двумя ревущими хайвэями – I-81 и скоростной магистралью Кросс-Бронкс. «Когда я выбрался из подземки, то глазам моим предстало ужасное зрелище: ряд роскошных многоквартирных домов из красного кирпича… превращенных в громадную массу руин. Фасады были закопчены до черноты, часть стен обрушились, окна были выбиты, на тротуарах валялся мусор. Я прошелся… полмили вниз, на восток, и увидел развернувшуюся передо мной панораму недавних развалин». Подобный безрадостный пейзаж покинули около трехсот тысяч жителей[468].
Это вовсе не описание одного из разбомбленных мегаполисов Второй мировой. Нет, это Маршалл Берман[469] описывает свой визит в Бронкс, где он вырос, в 1980-м. Бронкс стал «символом любой катастрофы, которая может приключиться с городом». Скоростная магистраль Кросс-Бронкс косой прошлась через жилые районы, разрывая сложившиеся сообщества и создавая непреодолимые асфальтовые барьеры. Как и во многих других городах, жителей переселили в бетонные высотки в других районах. Американские города, хоть и не тронутые войной, тоже ощутили послевоенный зуд, желание уничтожить старое и построить новое. Между 1950-м и 1970-м в США было уничтожено шесть миллионов жилых зданий. Половина находилась в центральной части городов, где население, по большей части цветное, жило очень плотно. Берман писал о жителях Бронкса, но с тем же успехом он мог писать о представителях рабочего класса по всему урбанистическому миру, от Парижа до Глазго, от Ист-Энда в Лондоне до Варшавы: «Они были готовы к мучительной бедности, но не к слому и коллапсу их грубого мира»[470].
Высотное строительство и многополосные магистрали разорвали в клочья лучшую защиту против бедности, что ютилась в центрах – сообщество, опирающееся на уличную жизнь. Подобно многим другим зонам в центре, бетонные ломти в Бронксе быстро заразились криминальными бандами и торговлей наркотиками. Обезображенный шрамами от строительных проектов, бедности и безработицы, Бронкс пережил волну поджогов в 1970-х; владельцы зданий поджигали потерявшие цену жилые дома, чтобы получить страховые выплаты. Берман с симпатией смотрел на людей, с которыми он вырос и которые сохранили преданность району. «Этот терпящий бедствие народ принадлежит к одному из крупнейших теневых сообществ мира, к жертвам преступления, у которого даже нет имени. Позвольте нам дать ему имя: урбицид, убийство города».
Писавший в 1968-м отставной полковник разведслужб США сравнивал «цементные джунгли высотных зданий» в гетто больших городов страны – с их крышами и переулками – с джунглями Вьетнама. Он размышлял, получат ли американские солдаты в городской окружающей среде нечто лучшее, чем было у них в тропическом окружении. Ответ получился отрицательным. Но кризис и разрушение городского центра сделал тактику борьбы с повстанцами в городах актуальной для военных. Между 1964 и 1968 годами 52 629 человек были арестованы за участие в бунтах, охвативших 257 городов США. В мае 1968-го, после убийства Мартина Лютера Кинга[471], ФБР предупреждало, что Соединенные Штаты «могут оказаться перед лицом реального восстания в городских районах в ближайшие месяцы»[472].
Хип-хоп – одна из доминирующих культурных форм на всей планете сегодня – появился из урбанистического кошмара Бронкса 1970-х. «Не дави на меня, / Я и так на краю, – говорят нам строчки The Message. – Я пытаюсь / Не потерять голову. / Иногда это похоже на джунгли и заставляет меня задуматься, / Как я ухитряюсь не провалиться в наркоз».
Хип-хоп возник как голос маргинализированной черной молодежи, запертой в опустошенном центре постиндустриального города. Голос позитива, выраженный в ограничениях жанра с его напряженной лирической изощренностью, был отчасти многословным ответом на мрачность урбанистической окружающей среды, а также ответным выпадом против тех, кто описывал молодежь как скопление преступников и наркоманов. Он предлагал альтернативу жизни в бандах и творческую отдушину в унылом городском центре.
Музыка небольших вечеринок и ночных клубов, хип-хоп и рэп обрели коммерческий статус с 1979 года. За следующие десятилетия они стали частью культурного мейнстрима, трансформировали поп-музыку и оставили свой след на моде, дизайне и искусстве. The Message – значительное явление в истории хип-хопа, эта композиция концентрирует его протестную направленность и социальную программу. Стремительный и глобальный успех жанра вернул достоинство гетто, а также помог выжечь на поверхности общественного сознания образ заброшенного городского района, откуда нет выхода.