Грузовики, что устремлялись в этот огромный складской район по хайвеям, везли контейнеры, полные смартфонов, пластиковых игрушек, нижнего белья, деталей для автомобилей, сковородок и гаджетов, изготовленных в двенадцати тысячах миль. Я двигался в противоположном направлении, на юго-запад, откуда они приехали; путешествие в шестьдесят две мили[536] через еще более обширные пригородные пространства с одинаковыми домами, от мельтешения которых мутится рассудок, мимо Лейквуда и Комптона, в порт Лонг-Бич, один из главных ворот для азиатских товаров на американском рынке. Моя петля в 160 миль[537] (без учета отклонений) прошла через пейзаж, богатый с исторической точки зрения, это был автомобильный нарратив, начавшийся в эпоху немирного атома 1950-х и закончившийся в эпицентре глобализации XXI века. Монотонное, стирающее историю однообразие пригорода успешно маскирует мощь происходивших за ее фасадом перемен, но придает им и добавочную драматичность. Иногда исторические события происходят и в скучных местах, но на самом деле они часто оказываются не такими уж и скучными.
В Лонг-Бич разгружают огромные контейнеровозы; они соединяют мега-урбанистический район Лос-Анджелеса и Южной Калифорнии с другими центрами глобальной экономики, торговыми мегалополисами, выросшими начиная с 1970-х. Пятьдесят пять миллионов человек в районе Гуанчжоу – Гонконг – Макао; созвездие городов в дельте Янцзы (Шанхай, Нанкин, Ханчжоу, Сучжоу, Цзиньцзян, Уси) с 88 миллионами; двойной город Сеул – Инчхон – 25 миллионов; Большая Манила – 41 миллион. Стоя на берегу моря в Лонг-Бич, в окружении потоков товара и капитала, можно явственно видеть те силы, которые урбанизировали – и субурбанизировали – бесчисленные акры земли по всему миру.
Мы живем в эпоху, которую определяют монструозные, расползшиеся урбанистические гиганты. Хотя эта глава была сфокусирована на Лос-Анджелесе и его обширных окрестностях, подобную историю можно рассказать о городах по всей планете, превратившихся в обширные полицентрические мегалополисы. История Лос-Анджелеса – не история субурбанизации, это скорее история того, как исчезло четкое разделение между городом и пригородом. Она о том, как город принимает новые обличья, как в нем происходит непрерывная трансформация.
По мере того как пригороды стали более сложными и экономически активными, они стали расползаться дальше и быстрее, поглотив невероятные 43 миллиона акров американской земли (это территория штата Вашингтон) между 1982 и 2012 годами. К 2002 году, во время жилищного бума, Соединенные Штаты теряли два акра сельхозугодий, лесов и открытого пространства каждую минуту в пользу пригородов[538].
От Лос-Анджелеса до Атланты, от Феникса до Канзас-Сити Америка во второй половине ХХ века была идеальным образцом все ускоряющегося, опирающегося на автомобиль урбанистического расползания территорий с низкой плотностью заселения. При наличии громадного количества личных машин, развитой дорожной сети, доступных кредитов, изобилия ископаемого топлива, обширных земель, находящихся в упадке густонаселенных городских центров и убегающего из них бизнеса можно понять стремление людей перебраться за пределы центра, в отдельный дом. Возможно, даже более важным фактором были огромные средства, потраченные федеральным правительством, которое поощряло расселение с помощью налоговой политики, ипотеки и постройки новых дорог. Зависящий от автомобилей, расползающийся пригород – главный признак американского урбанизма в ХХ веке – стал калькой для других обществ, проходящих через быструю урбанизацию. В азиатских городах вроде Бангкока, Джакарты, Манилы и Куала-Лумпура стремление представителей растущего среднего класса к пригородной собственности в духе Лос-Анджелеса стало очевидным в 1980-х. В Токио растущие цены на жилье вынудили 10 миллионов человек переехать из города в пригороды между 1975 и 1995 годами.
Однако в Китае немногие домашние хозяйства могли похвастаться автомобилем в 1980-х; ходьба пешком, велосипеды и автобусы были главным средством передвижения, вследствие чего города оставались компактными. Очень легко ассоциировать урбанизацию страны с ее бросающимися в глаза небоскребами. Но реальная история вовсе не вертикальная, она горизонтальная, и китайские города начали растекаться по сторонам. Субурбанизация стартовала в 1990-х, когда число собственников автомобилей возросло. Большие урбанистические цены увеличили свою территорию в среднем на 450 квадратных километров с 1978 года. В пригородах появилось около 60 % нового жилья для среднего класса, а в частном секторе ближе к центру – 70 % дешевого жилья. Китай, по всей видимости, движется по американской траектории, и его движение направляется в основном теми же силами.
Массовая субурбанизация в Китае развивалась в основном по двум направлениям. Жители очень плотных, оживленных lilong и hutong, районов в Пекине и Шанхая, стоящих на паутине улиц и переулков, насильственно переселялись в монотонные пригородные жилые массивы. А переориентация экономики страны на экспорт вызвала тот же сорт трансформации, которая вывернула Лос-Анджелес – и города по всему миру – наизнанку. Высокотехнологичные бизнес-парки и нацеленные на экспорт производства отправились в пригородные зоны, торговые центры и моллы начали расти, точно грибы после дождя, – связь между глобализацией и субурбанизацией очевидна. А богатеющий средний класс Китая начал перемещаться в роскошь пригородных поселков, в частные дома. Некоторые пригороды называют так, что сразу становятся видны источники вдохновения для строителей: Оранж-Каунти, Парк-Спрингс и Лонг-Бич (около Пекина) или Ранчо Санта-Фе (рядом с Шанхаем), и все эти местечки оказались заполнены репликами калифорнийских пригородных домов. Стиль жизни из мечты, который предлагает американский пригород (как некогда американский небоскреб) стал могущественным символом, который распространился с помощью одной из самых мощных отраслей промышленности Лос-Анджелеса – телевизионной и киноиндустрией[539].
Стремление к требующей большого количества пространства жизни в пригороде было очевидно повсюду. В Британии площадь застроенных территорий удвоилась за последние два десятилетия прошлого века, и это несмотря на то, что население почти не выросло. Эти годы характеризовались расползанием пригородов всех сортов. Между 1980 и 1990 годами городское население развивающихся стран выросло с 972 миллионов до 1,385 миллиарда. В 1950-м только Лондон и Нью-Йорк были мегагородами с населением более восьми миллионов каждый, и еще существовало восемьдесят три города с населением в миллион и более. К 1990-му мегагородов насчитывалось уже двадцать, а отметку в миллион преодолели 198. Однако скорость, с которой выросли многие города Азии, Африки и Южной Америки, вынудила миллионы бедных мигрантов поселиться в пригородных кварталах, жилье в которых можно назвать лачугами. Как и в более богатых мегаполисах, движение пошло вширь, а вовсе не вверх. Лагос, один из самых быстрорастущих городов, увеличился с 762 418 человек в 1960-м до более 13 миллионов к концу века. В то же самое время его площадь скакнула со 124 до 708 квадратных миль[540].
Ни в какой другой исторический период города и урбанистическая жизнь не подвергались таким стремительным изменениям. Полицентрический, расползающийся глобальный мегагород, впервые появившийся в Лос-Анджелесе в 1950-х, позже завоевал мир. Движимый послевоенным капитализмом, пригородный метрополис до пределов раздвинул границы концепции города и нашу взаимосвязь с миром природы.
Пригород – вполне подходящий памятник триумфу современного капитализма и глобализации. Его роскошная экспансивность отражает нашу свирепую потребительскую культуру, которая обещает исполнить все наши желания и демонстрирует принцип неограниченного роста. Он трансформирует природную среду в контролируемую, искусственную. В послевоенный золотой век пригородов Лос-Анджелес и тут указал дорогу. Например, в Лейквуде из-за невероятно красивых цветов была популярна джакаранда, растение, в природе обитающее в Амазонии. Там же часто сажали вьюнок-дихондру вместо травы на лужайках, поскольку его не требовалось подстригать так часто. Упомянутые растения были среди многих других, импортированных из всех уголков света и буквально привитых в Лос-Анджелесе; они превратили пригород в целиком рукотворный ландшафт, способный существовать благодаря миллионам разбрызгивателей и галлонам пестицидов[541].
Что может быть более красноречивым воплощением мира начала третьего тысячелетия, чем пригородный сад? Это микрокосм, отражающий то, в какой степени мы доминируем над планетой. Но реальная угроза пригородов не в том, что они изменяют наше непосредственное окружение. Отказ нашего вида от компактного города в пользу требовательного пригорода приводит к тому, что метрополисы начинают испытывать еще больший голод в электричестве, газе, бензине, воде, бетоне и дорогах. Пригород сжирает сельскую местность, нет сомнений; но он также пожирает невообразимое количество ресурсов. Современный урбанизм, опирающийся на автомобиль, вырвал жизнь из городских улиц и породил истребляющую природу экспансию. Автомобиль стал величайшим врагом всего урбанистического; ему требуется больше места, чем чему-либо еще, примерно до 50 % земли, которая используется в большинстве городов, и много больше в том же Лос-Анджелесе. Мы придали новую форму нашим городам, опираясь на потребности личной автомашины.
Децентрализованный метрополис требует немалого времени за рулем, чтобы по нему передвигаться. Результат – худшие, чем когда-либо, скученность и загрязненность. Территория городов выпятилась в стороны, как взошедшее тесто, и средний пробег автомобиля в Америке вырос до 12 тысяч миль