— Да, — прошептала девушка, и улыбка замерла на её губах.
Сверхмуж не смотрел ни на кого, но каждая из девушек знала, что слова его относятся и к ней.
— Милые барышни, — сказал он тихо, — здесь вас воспитывают с беспримерной заботливостью для будущего вашего назначения, которое требует от вас только, чтобы вы всегда были в хорошем настроении — во все часы дня и ночи. На ваше воспитание тратится больше средств и больше забот, чем на взращивание редких пород орхидей. Все желания ваши — закон, пока они не расходятся с вашими обязанностями, и если вы хотите покинуть этот дом — вы вольны это сделать в любой час. Но создатели дома ожидают от вас взамен своих забот и затраченных на вас средств, чтобы вы с ясным лицом подходили к людям, для удовольствия которых вы находитесь здесь. Нарушение этого простого предписания влечет за собой немедленное удаление виновной из Дома. Надеюсь, мне не придется еще раз напоминать вам об этом.
Он закончил отбор и снова подошел к дверям. Обернувшись, к шести избранным девушкам, он произнес.
— Ваши обязанности призывают вас сегодня в Вечные Сады.
Вечные Сады находились возле спортивной площадки под чудесным куполом из стекла, которое, созданное по способу изобретателя Ротванга, было не только абсолютно прочным, но не пропускало извне ни единого звука.
Этот столь нежный по виду купол, являющийся и стенами, и потолком, покоился на низеньком, едва доходящем до колена цоколе из оникса. Сквозь него открывался чудеснейший вид на город Метрополис и на царящую над ним Новую Вавилонскую башню. Но шум большого города не проникал сквозь стекло. Свист аэропланов, которые спускались на близлежащие плоские крыши, отскакивал от нее. И беззвучные стальные птицы парили над куполом Вечных Садов, сапфира.
Как белое, звенящее, купающееся в солнце облако, бросились молодые спортсмены с площади в дымящиеся ароматом и свежестью Вечные Сады, впереди всех — Фредер, сын Джо Фредерсена, прекрасный, всеми любимый юноша.
Фредер потянулся, так что все мускулы его напряглись. Он чувствовал себя так хорошо, так невыразимо хорошо… Он чувствовал голод и радовался ему, он испытывал жажду — и был счастлив этому. Он знал: рядом ждет его красивая Лилит и приводит в отчаяние Джиованну и Кристину, потому, что самый нежный голубь, самое яркое яблоко, самый душистый персик кажутся ей недостаточно нежными, недостаточно яркими, недостаточно душистыми для Фредера, сына Джо Фредерсена.
Возле нее, за низеньким широким столом — вся поглощенная своим занятием — стояла на коленях Маделон и приготовляла из десяти самых прозрачных капель сотни отборнейших фруктов прохладительный напиток для Фредера, сына Джо Фредерсена. И когда она пробовала из золотой ложечки смесь и оставалась недовольной — её маленькое накрашенное личико под черной полумаской выражало бесконечное недовольство, непритворное отчаяние.
Потому что ничего не могло быть важнее вопроса: удастся-ли напиток для Фредера?
Фредер улыбнулся нежному стеклянному шару, который был словно из расплавленного совсем свежего сапфира. Он глубоко, блаженно вздохнул и чуть-чуть вздрогнул, когда откуда то, из пустоты, к нему на грудь упал розовый бутон.
Он, улыбаясь, взял его, слегка приподняв брови и поднес его к губам, точно целуя.
Он услышал голос, похожий на серебро:
— Фредер!
И еще раз, как две серебряные капли:
— Фредер!
Он вскочил и увидел неясно — точно тень от тени — головку девушки, которая исчезла за колодцем.
Через секунду Чудесные птицы, которые купались или пили в колодце, взвились испуганным роем, потому что у края его началась дикая охота.
Ингрид знала, что она будет поймана. Иначе к чему же было ей затевать погоню? Но она не сдавалась, убегала и кричала своим диким еще, по детски высоким молодым голосом. Она кричала нечто совсем неизвестное ей: как резвый поросенок, который хотел улизнуть и которого крестьянин вовремя схватил за заднюю лапку.
Но Мадлон назвала ее по имени. В голосе Мадлон звучала ревность и нетерпение (Сверхмужа не было поблизости), и Ингрид в сознании своей вины медленно подошла к ней — потому что её обязанностью было помогать Мадлон при изготовлении напитка. Она тихо присела возле Мадлон и прелестные, просящие движения её рук обещали наверстать пропущенное двойным усердием.
Но её покаянные руки обещали больше, чем она могла сдержать. Ингрид не понимала ничего, что требовала от нее Мадлон. Она путала все специи и не могла удержаться, чтобы из-под углов своей черной шелковой маски не посматривать на Фредера, который последовал за ней, сел на свое любимое место и, сложив руки, улыбаясь своей милой, веселой улыбкой, наблюдал за обеими девушками.
Маделон была слишком хорошо подготовлена к своему призванию, и её похожее на цветок личико было слишком тщательно нарумянено, чтобы на нём ясно отражались её переживания. Но Фредер хорошо знал узкобедрую Маделон, от него не укрывались ни взгляды, которые она бросала на смущенную Ингрид, ни дрожание её подкрашенных губ, ни неверные движения её красивых рук, которые золотыми ложечками выжимали кусочки льда из бокала Фредера.
Его улыбка стала глубокой и ласковой.
— Хочешь дать мне пить, Маделон? — спросил он вполголоса.
Она послушно встала, взяла обеими руками бокал и подошла вплотную к нему. Веки её были спущены, казалось, что глаза её закрыты, и что она сомнамбула, которая пришло к тому, кто позвал ее.
Фредер не взял бокала, который она предлагала ему. Он покачал головой.
— Так я не хочу пить, — сказал он совсем тихо.
Она подняла ресницы и посмотрела на сына Джо Фредерсена. Медленно, медленно зарделось её лицо.
Но Фредер не хотел отказаться от своего желания, и маленькая Маделон опустилась на колени, поднесла бокал к своим устам, чтобы из своих горящих губ передать склонившемуся над ней Фредеру прохладный напиток.
Но его губам не суждено было коснуться её рта — ни сегодня, ни когда-бы то ни было.
Фредер никогда не мог бы объяснить, что заставило его поднять свои глаза поверх головы Маделон. Сделав это, он невольно привстал, бессознательным движением отодвинул в сторону головку девушки.
Не он один был охвачен безграничным изумлением. Все весело играющие молодые люди и девушки, точно их позвали, обернулись к двери, замолчали, застыли на своих местах. Даже тихая, доносящаяся неизвестно откуда музыка внезапно замолкла.
Перед входной дверью, которая служила входом в Вечные Сады, дверью из благороднейшего оникса, стояла девушка. Она выглядела чуждой и странной — точно пришла из далекой страны. Но не платье её — скромное, точно одеяние послушницы, не исключительная совершенная красота её, не золото волос так поразили всех.
Только выражение её лица заставило умолкнуть играющих беспечных людей и точно заворожило единственного сына Джо Фредерсена.
Девушка была не одна. Вокруг нее толпились дети, маленькие жалкие фигурки в серых лохмотьях. Дети держались за руки. У них были серые старые лица гномов, бесцветные волосы, бесцветные глаза. Они переминались на своих худых ногах и смотрели голодными глазами, не понимая, что все это существует на земле, — они смотрели на сияющий и все же мягкий свет Вечных Садов, на цветущие деревья, на красивых людей, на заставленные яствами столы.
Девушка положила левую руку на плечо одного ребенка. Она немного нагнулась, протянула правую руку и сказала детям, указывая на красивых обитателей Вечных Садов:
— Посмотрите, это ваши братья, ваши сестры.
Затем она выпрямилась, показала обеими руками на детей и сказала, грустно глядя на сыновей самых богатых граждан Метрополиса и на прелестных девушек, которые были их игрушками:
— Смотрите, это ваши братья, это ваши сестры.
И глаза ее, переходившие с одного на другого, встретились с глазами Фредера и остановились на нем…
В следующую же секунду высокая стеклянная дверь распахнулась и в сад бросился Сверхмуж в сопровождении толпы слуг. Он был бледен от гнева и язык отказывался служить ему.
— Простите, извините, господа! — бормотал он, напряженно кланяясь во все стороны. — Небрежность… возмутительная, совершенно непонятная катастрофическая небрежность… непоправимая небрежность.
Он быстро-быстро кланялся — совершенно бессмысленно, точно это невероятное событие испортило находящийся в нем механизм.
Через несколько секунд все выглядело, точно ничего не случилось. Музыка играла еще нежнее и мягче прежнего, как бы для того, чтобы наверстать утерянную негу минут. Как прежде, играли веселые и нарядные люди — они отдыхали, шутили — с подчеркнутой веселостью, точно хотели показать один другому: ничего не случилось! Мы ничего не видали, ничего не пережили! Ничего не случилось!
Только Фред ер не был расположен вернуться к прерванной игре.
Напрасно старалась маленькая Маделон: он все еще стоял, как зачарованный и задумчиво, и неподвижно смотрел на дверь.
— Фредер! Фредер! Разве ты не слышишь меня? Не хочешь ли ты пить, Фредер? Не хочешь ли взглянуть на меня?
Но он не отвечал. И когда она, все еще на коленях перед ним, медленно взяла его руку и потянула к себе, — он взглянул на нее таким чужим, таким пустым, таким отсутствующим взглядом, что маленькая Маделон выпустила бокал из своих рук и залилась слезами.
Фредер, казалось, не замечал этого. Он прошел мимо плачущей девушки к дверям с таким выражением, точно все еще видел там кого-то.
Сверхмуж бросился к нему. Он снова владел собою, во всяком случае он мог в связных словах извиниться за неслыханное происшествие, но когда он взглянул в лицо своего молодого господина, слова задрожали у него на губах, и он остался с открытым ртом. Фредер смотрел мимо его в пустоту.
— Кто это был? — спросил он тихо.
Сверхмуж, увы, не знал. Никто понимал, как вообще могла проникнуть девушка в Дом Сыновей, в Вечные Сады. Если б эта мысль не была абсурдной, можно было бы предположить, что среди служащих в Доме Сыновей у нее был союзник, который показал ей путь и помог ей. Надо назначить строгое расследование, и если оно ни к чему не приведет, нужно будет отказать всему персоналу.