Он жаждал погладить ладонями камни, на которых преклонял колени. Жаждал с бесконечной нежностью поцеловать камни, которых касался его лоб. «Боже… Боже… Боже!..» – стучало сердце в груди, и каждый его удар был молитвенной благодарностью. Он смотрел на девушку и не видел ее. Видел только мерцающий свет, перед ним он преклонял колени.
«Красавица, ненаглядная, – беззвучно повторяли губы. – Моя! Моя! Любимая! Как мог существовать мир, когда тебя еще не было? С какой же улыбкой Бог создавал тебя? Ты говоришь?.. Что́ ты говоришь?.. Сердце кричит во мне – я не могу постичь твои слова… Не сердись на меня, ненаглядная, любимая!»
Сам того не ведая, притянутый незримыми, неразрывными узами, он полз на коленях все ближе и ближе к мерцающему свету, каким было для него лицо девушки. И наконец очутился так близко, что, вытянув руку, мог бы коснуться края ее платья.
«Посмотри на меня, дева! – молили его глаза. – Посмотри на меня, мать!»
Но ее кроткие глаза смотрели мимо него. А губы произнесли:
– Братья мои…
Жестом мучительной покорности, безоговорочного подчинения Фредер склонил голову и горячими ладонями закрыл пылающее лицо.
– Братья мои, – произнес над головой певучий голос.
И смолк, будто от испуга.
Фредер поднял голову. Не произошло ничего – ничего, что можно бы выразить словами. Вот только дуновение ветерка, скользнувшего в воздухе, вдруг стало внятно, как шумный вздох, и повеяло холодом, словно из открытых дверей.
С легким треском огненные мечи свечей наклонились. И снова замерли.
«Говори же, любимая!» – сказало сердце Фредера.
И она заговорила. А сказала вот что:
– Хотите знать, как началось строительство Вавилонской башни, хотите знать, как оно кончилось?.. Я вижу человека, рожденного зарею мира. Он красив, как мир, и у него пылкое сердце. Он любит бродить в горах, подставлять грудь ветру и говорить со звездами. Он очень силен, и ему подвластны все твари земные. Он грезит о Боге и чувствует себя близким его родичем. Ночи его полны видений.
И вот однажды настает священный миг. Сердце его переполнено. Звездное небо раскинулось над ним и его друзьями. «Ах, друзья! Друзья! – восклицает он, указывая на звезды. – Велик мир и творец его! Велик человек! Идемте, давайте построим башню, что достанет до небес! Стоя на вершине ее и слыша над головою перезвон звезд, мы золотыми буквами напишем на вершине башни свой символ веры: «Велик мир и творец его! И велик человек!»
И они, горстка мужчин, полных доверия друг к другу, принялись обжигать кирпичи и копать землю. Никогда люди не трудились так споро, ведь их объединял один замысел, одна цель, одна мечта. Вечером, отдыхая от трудов, каждый знал, о чем думает другой. Они не нуждались в языке, чтобы общаться. Но уже вскоре поняли: для задуманного дела их созидающих рук недостаточно. И тогда призвали на помощь новых друзей. Башня росла. Достигла исполинских размеров. Строители разослали гонцов на все четыре стороны света, скликая новых охотников на подмогу в своем великом деле.
И охотники пришли. Трудились они за плату. Не ведали даже, что́ они возводят. Ни один из работавших с южной стороны не знал никого из тех, что копали на северной. Человек, возмечтавший построить Вавилонскую башню, был работникам-строителям незнаком. Голова и руки были далеки друг от друга и чужды друг другу. Стали врагами. Что одному услада – другому тяжкая обуза. Что одному восторг – другому проклятие.
«Вавилон!» – восклицал один, имея в виду: божество, венец, вечный триумф!
«Вавилон!» – восклицал другой, имея в виду: ад, подневольный труд, вечное проклятие!
Одно и то же слово было и молитвой, и богохульством. Произнося одни и те же слова, люди друг друга не понимали.
А по причине того, что люди, сиречь голова и руки, более не понимали друг друга, Вавилонская башня была разрушена, и на верхушке ее так никогда и не написали золотом слова человека, который о ней мечтал: «Велик мир и творец его! И велик человек!»
И оттого, что голова и руки более не понимают друг друга, когда-нибудь рухнет и Новая Вавилонская башня.
Голове и рукам нужен посредник. И посредником меж ними до́лжно быть сердцу…
Девушка умолкла. Вздох, похожий на стон, слетел с немых губ слушателей.
Потом один медленно встал, оперся руками о плечи тех, что на корточках сидели перед ним, и, подняв к девушке худое лицо с фанатичными глазами, спросил:
– И где же наш посредник, а?
Девушка посмотрела на него, и по нежному ее лицу волной прокатился свет бесконечной уверенности.
– Ждите его! – сказала она. – Он обязательно придет!
Ропот пробежал по рядам мужчин. Фредер склонил голову к ногам девушки. Его душа говорила:
– Я хочу быть им…
Но она не видела его и не слышала.
– Наберитесь терпения, братья! – сказала она. – Вашему посреднику предстоит долгий путь… Среди вас много таких, что кричат: «Борьба! Разрушение!..» Не надо борьбы, братья, ведь она сделает вас виновными. Верьте мне: придет тот, кто будет говорить за вас, станет посредником меж вами, руками, и человеком, ум и воля которого превыше вас всех. Он дарует вам самое ценное, что способен даровать человек, – стать свободными, не ставши виновными…
Девушка встала с камня, на котором сидела. Движение пробежало по обращенным к ней головам. Послышался голос. Говоривший остался невидим. Будто говорили все разом:
– Мы подождем… Но теперь недолго!..
Девушка молчала. Печальным взглядом она словно искала в толпе говорившего.
Человек, который по-прежнему стоял перед нею, спросил:
– А если мы начнем борьбу, где тогда будешь ты?
– С вами! – воскликнула девушка, раскинув руки жестом приносящей жертву. – Вы когда-нибудь замечали за мною вероломство?
– Никогда! – отвечали мужчины. – Ты – золото. Мы поступим так, как ты желаешь.
– Спасибо. – Девушка закрыла глаза. Стояла, опустив голову, слушая топот уходящих, ноги-то у них в грубых башмаках.
Только когда вокруг стало совсем тихо, когда умолк отзвук последнего шага, она со вздохом открыла глаза.
И увидела у своих ног коленопреклоненного человека в холщовой синей робе, черной шапке и грубых башмаках.
Она наклонилась к нему. Он поднял голову. Они посмотрели друг на друга.
И тут она узнала его.
(Позади них, в склепе, формой подобном острому дьяволову уху, мужская рука схватила другого мужчину за плечо.
– Тише! Тише! – прошелестел голос, беззвучный и все же звучавший как смех, злорадный издевательский смех.)
Лицо девушки походило на хрусталь, полный снега. Она шевельнулась, будто хотела убежать. Однако ж ноги не слушались. Плечи ее затрепетали, как тростник в текучей воде.
– Если ты пришел, чтобы выдать нас, сын Фредерсена, тебе будет от этого мало проку, – сказала она тихо, но отчетливо.
Он поднялся, стал перед нею, серьезно спросил:
– И это вся твоя вера в меня?
Она молча смотрела на него. Глаза наполнились слезами.
– Ты… – начал он. – Как мне называть тебя? Я не знаю твоего имени. Всегда называл тебя просто «ты». Во все дурные дни и еще более дурные ночи, не зная, отыщу ли тебя, я всегда называл тебя просто «ты»… Не скажешь ли мне наконец как тебя зовут?
– Мария, – отвечала девушка.
– Мария… Что ж, пожалуй, так и надо… Нелегко мне было найти путь к тебе, Мария.
– А зачем ты искал путь ко мне? И почему на тебе синяя холщовая роба? Те, что обречены носить ее всю жизнь, живут в подземном городе, слывущем чудом света на всех пяти континентах. Он – чудо зодчества, это правда! Чистый, ярко освещенный, образец порядка. Там есть все, кроме солнца, и дождя, и луны по ночам, и неба. Потому-то у детей, рожденных там, гномьи лица… Хочешь спуститься в этот подземный город, чтобы потом вдвойне порадоваться своему обиталищу, расположенному в небесном свете, высоко над великим Метрополисом? Ты надел нынче эту робу развлеченья ради?
– Нет, Мария. Я намерен носить ее всегда.
– Как сын Иоха Фредерсена?
– У него больше нет сына… разве что ты сама вернешь ему этого сына.
(Позади них, в склепе, формой подобном острому дьяволову уху, рука одного мужчины зажала рот другому.
– В Писании сказано: «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене…» [6] – шепнул смех.)
– Ты не хочешь понять меня? – спросил Фредер. – Почему глядишь на меня так строго? Хочешь, чтобы я стал посредником меж Иохом Фредерсеном и теми, кого ты зовешь своими братьями… Никому не стать посредником меж небом и адом, если не побывал он на небе и в аду… Вчера я еще не ведал ада. Оттого и потерпел столь плачевный провал, когда вступился перед отцом за твоих братьев. До тех пор пока ты впервые не явилась передо мною, Мария, я жил как безмерно любимый сын. Не знал, что такое невыполнимое желание. Не знал мечты, ведь все и так было моим… При всей моей молодости я до дна исчерпал наслаждения земли. У меня была цель – игра со смертью: полет к звездам… А потом явилась ты и показала мне братьев моих… С того дня я искал тебя. Так тосковал по тебе, что не промедлил бы с радостью умереть, скажи мне кто-нибудь, что это путь к тебе. Но пришлось жить и искать другой путь…
– Ко мне… или к своим братьям?..
– К тебе, Мария… Не стану приукрашать себя перед тобою. Я хочу к тебе, Мария, мне нужна ты… Я люблю этих людей не ради них самих, но ради тебя, потому что их любишь ты. И помочь этим людям хочу не ради них, но ради тебя, потому что так хочешь ты. Вчера я сделал добро двоим: помог одному, уволенному моим отцом. И выполнил работу вместо того, чью одежду ношу… Это и был путь к тебе… Бог тебя благослови…
Голос у Фредера сорвался. Девушка шагнула к нему. Взяла его руки в свои. Бережно повернула ладонями вверх и внимательно осмотрела, затем кротко взглянула на него и сплела свои и его руки в благоговейном жесте.