фли будто обували кровоточащие ноги.
– Вы ищете этого человека, сударь? – спросил из Сентября левантинский кузен, доверительно склонясь к уху Тощего.
Тощий не отвечал. Смотрел на мужчину.
– По крайней мере, – продолжал Сентябрь, – именно этот парень приехал сюда вчера на том же автомобиле, что и вы. Пропади он пропадом! Он превратил мою кружащую раковину в преддверье ада! Поджаривал души! Я, конечно, уже видал, как в дурманном хмелю маохэ люди мнили себя королями, богами, пожаром и бурями и как они заставляли других чувствовать себя королями, божествами, пожаром и бурей. Видал, как экстатики наслаждения увлекали к себе женщин с наивысшей точки раковины, так что они, раскинув в прыжке руки, бросались к их ногам, точно белые чайки, однако оставались целы и невредимы, хотя другие наверняка бы разбились насмерть. Этот человек не был ни божеством, ни бурей, ни пожаром и наверняка не испытывает во хмелю наслаждения. Он явился из ада, так мне кажется, и рычит в дурмане проклятия. Пожалуй, он не знал, что для про́клятых наслаждение тоже кара проклятия… Глупец! Молитва, которую он читает, его не спасет. Он мнит себя машиной и молится самому себе. Он заставил других поклоняться ему. Раздавил их. Растоптал в прах. Нынче через Метрополис бредет множество людей, которые не могут объяснить себе, отчего их члены словно переломаны…
– Замолчите, Сентябрь! – хрипло произнес Тощий. Провел рукой по горлу, где словно застряла раскаленная пробка, пылающий кусок угля.
Пожав плечами, Сентябрь умолк. Из глубины лавой вскипали слова:
– Я – единый в трех лицах: Люцифер – Велиал – Сатана! Я – вечная смерть! Я – вечное отсутствие пути! Ко мне! Ко мне, желающие попасть в ад! В моем аду множество жилищ! Я предоставлю их вам! Я – великий царь всех про́клятых! Я – машина! Я – башня над вами! Молот, маховик, пещь огненная! Я – убийца и не нуждаюсь в том, что́ убиваю. Я желаю жертв и жертвы меня не примиряют! Поклоняйтесь мне и знайте: я вас не слышу! Кричите мне: Pater noster! И знайте: я глух!
Тощий оглянулся – возле плеча лицо Сентября как бледная масса. Возможно, среди женских предков Сентября одна была родом с островов Южных морей, где божества значат мало, а верховенствуют призраки.
– Это уже не человек, – прошептал он пепельными губами. – Человек давно бы умер… Вы видите его руки, сударь? Как по-вашему, человек способен часами подражать движениям машины и не умереть? Он мертв, как камень. Если вы его окликнете, он упадет и разобьется на куски, словно глиняная скульптура.
Казалось, слова Сентября не достигали сознания Тощего. Когда он заговорил, лицо его выражало ненависть и му́ку, будто его терзала боль:
– Надеюсь, Сентябрь, сегодня вечером вы в последний раз имели возможность наблюдать воздействие маохэ на ваших гостей…
Сентябрь улыбнулся японской улыбкой.
Не ответил.
Тощий шагнул поближе к парапету раковины. Перегнулся вниз, к молочной чаше. И выкрикнул, громко, резко, будто хлыстом ударил:
– Одиннадцать восемь одиннадцать!
Человек на мерцающем диске повернулся кругом, его словно ткнули в бок. Дьявольский ритм движений рук замер, сменился дрожью. Колодой он рухнул наземь и больше не шевелился.
Тощий побежал по проходу вниз, добрался до конца, растолкал круг женщин, которые совершенно окаменели – прекращение того, что повергло их в ужас, казалось, стало для них еще бо́льшим кошмаром. Тощий присел подле мужчины на корточки, посмотрел ему в лицо, отбросил с груди рваный шелк. Пульс он щупать не стал. Подхватил бесчувственного на руки и понес прочь. Вздох женщин за спиной – как плотная, туманная завеса.
Сентябрь заступил ему дорогу. Но взгляд Тощего заставил его посторониться. Суетливой собачонкой он побежал рядом, учащенно дыша, однако не говоря ни слова.
Тощий был уже у дверей «Иосивары». Сентябрь собственноручно отворил их перед ним. Тощий вышел на улицу. Шофер рывком открыл дверцу автомобиля, растерянно глядя на человека в развевающихся на ветру лохмотьях белого шелка, который, с виду страшнее мертвеца, висел на руках Тощего.
Владелец «Иосивары» несколько раз поклонился, пока Тощий, не удостоив его ни единым взглядом, садился в автомобиль. Серое как сталь, его лицо напоминало клинки древних мечей, что были выкованы из индийской стали в Ширазе или Исфахане и среди своих узорных орнаментов прятали издевательские и смертельные сентенции.
Автомобиль скользнул прочь; Сентябрь проводил его взглядом, улыбаясь умиротворенной улыбкой Восточной Азии.
Остановился автомобиль возле ближайшего медицинского пункта. Вышедшие санитары унесли жалкую фигуру, зябнущую в лохмотьях белого шелка, к дежурному врачу. Тощий огляделся. Жестом подозвал полицейского, стоявшего возле двери.
– Надо составить протокол, – сказал он. Язык едва слушался, во рту вконец пересохло.
Следом за ним полицейский вошел в здание.
– Ждите здесь! – приказал Тощий, скорее кивком, чем словами. На столе он увидел стеклянный графин с водой, запотевший от холода.
Тощий пил жадно, как зверь, пришедший на водопой из пустыни. Поставил кувшин и вздрогнул от холода, коротким шквалом пронизавшего все его существо.
Обернувшись, он увидел человека, которого доставил сюда; тот лежал на койке, а над ним склонился молодой врач.
Губы больного смочили вином. Глаза его были открыты, неотрывно глядели в потолок, из них тихо и безостановочно сбегали по вискам слезы. Казалось, он не имеет к слезам отношения, словно текут они из разбитого сосуда и не иссякнут, пока сосуд не опустеет.
Тощий посмотрел врачу в лицо; тот пожал плечами. Тощий наклонился к лежащему, вполголоса окликнул:
– Георгий, вы слышите меня?
Больной едва заметно кивнул.
– Вы знаете, кто я?
Снова кивок.
– Вы в состоянии ответить мне на два-три вопроса?
Снова кивок.
– Откуда у вас белые шелковые одежды?
Долгое время ответа не было, только беззвучно текли слезы. Потом послышался голос, едва внятный, тише вздоха:
– Он поменялся со мной…
– Кто?
– Фредер… Сын Иоха Фредерсена…
– А потом, Георгий?
– Он велел мне ждать его…
– Где ждать, Георгий?
Долгое молчание. Потом, чуть слышно:
– Девяносто девятый квартал. Дом семь. Восьмой этаж…
Расспрашивать дальше Тощий не стал. Он знал, кто там живет. Посмотрел на врача – тот состроил совершенно непроницаемую мину.
Тощий набрал в грудь воздуха, перевел дух. И спросил, скорее с сожалением, чем с интересом:
– Почему вы не пошли туда, Георгий?..
Он уже повернулся к выходу, но замер, когда за спиной прозвучал тихий голос Георгия:
– Город… столько света… Денег предостаточно… Не зря ведь сказано… Прости нам долги наши… и не введи нас в искушение…
Голос угас. Голова упала набок. Дышал он прерывисто, будто плакала его душа, потому что глаза уже выплакали все слезы.
Врач осторожно кашлянул.
Тощий мгновенно поднял голову и тотчас снова опустил.
– Я еще вернусь, – очень тихо сказал он. – Оставляю его под вашей опекой…
Георгий спал.
Тощий вышел из комнаты, полицейский последовал за ним.
– Что вам нужно? – рассеянно взглянув на него, спросил Тощий.
– Протокол, сударь.
– Что за протокол?
– Вы велели мне составить протокол, сударь.
Тощий смотрел на полицейского, очень пристально, чуть ли не задумчиво. Поднял руку, потер лоб.
– Ошибка, – сказал он. – Это была ошибка…
Слегка удивленный, ведь он знал Тощего, полицейский козырнул и удалился.
Тощий не двигался с места. Снова и снова, все так же растерянно, тер лоб.
Он ведь не знал (зато Сентябрь знал, оттого и улыбался так умиротворенно), что с первым глотком вина или воды всякое воспоминание о наркотике маохэ, живущее в атмосфере «Иосивары», стиралось в памяти.
Он тряхнул головой, сел в автомобиль и сказал:
– Девяносто девятый квартал…
VII
– Где Георгий? – Фредер быстро окинул взглядом все три комнаты Иосафата –большие, красивые, заставленные несколько ошеломляющим количеством кресел и диванов с шелковыми подушками, со шторами, погружавшими все вокруг в золотистый сумрак.
– Кто? – рассеянно спросил Иосафат. В ожидании он не спал, глаза на худом, почти белом лице казались непомерно большими. Взгляд, неотрывно устремленный на Фредера, наводил на мысль, что он вот-вот молитвенно возденет руки.
– Георгий, – повторил Фредер.
На усталых губах Иосафата играла счастливая улыбка.
– А кто это? – спросил он.
– Я послал его к вам.
– Никто не приходил.
Фредер смотрел на него, не говоря ни слова.
– Я всю ночь сидел в этом кресле, – продолжал Иосафат, превратно истолковав молчание Фредера. – Ни секунды не спал. Каждую секунду ждал вас, или вашего посланца, или звонка. Я и охрану предупредил. Никто не приходил, господин Фредер.
Фредер по-прежнему молчал. Медленно, едва не споткнувшись, переступил порог комнаты, провел рукой по голове, словно хотел снять шляпу, и обнаружил, что он в шапке, в черной шапке. Стянул ее, уронил на пол. Рука скользнула со лба к глазам, ненадолго замерла. Потом там же оказалась и другая, словно желая утешить свою сестру. Он стоял, накренившись вбок, как дерево под могучим ветром.
Иосафат глаз не сводил с робы Фредера.
– Господин Фредер, – осторожно начал он, – откуда у вас эта одежда?
Фредер не обернулся. Лишь отнял ладони от глаз и прижал к затылку, будто там угнездилась боль.
– Эту одежду носил Георгий… – ответил он. – Я отдал ему свою…
– Значит, Георгий – рабочий?
– Да… Я нашел его возле машины патерностера. Занял его место и послал его к вам…
– Может быть, он еще придет, – сказал Иосафат.
Фредер покачал головой.
– Он должен бы находиться здесь уже много часов. Если б его обнаружили, когда он уходил из Новой Вавилонской башни, то явились бы и ко мне, когда я стоял у машины. Странно думать, но, хочешь не хочешь, надо признать: он не пришел.