«Боженька, пожалуйста, останься со мной, присмотри за мной… аминь…»
Она прислонилась головой к каменной стене. Стена дрожала. Мария взглянула вверх. В черном-пречерном каменном своде над нею змеилась зияющая трещина.
Что это значит?..
Что там – над нею?
Там, наверху, были кротовые норы подземных дорог. Что там происходило? Звук такой, будто три тысячи великанов играли громадными железными кеглями, с развеселыми криками швыряя их друг другу…
Трещина расширялась, воздух полон пыли. Нет, не пыли. Растертого камня.
Город мертвых содрогнулся до основания, до самого центра земли. Казалось, исполинская ручища внезапно открыла шлюз – только вот вместо воды из хранилища бурлящим потоком хлынули камни: со свода обрушивались тесаные глыбы, куски цемента, щебень, осколки камней, обломки… завеса из камней… град из камней. И перекрывая шум низверженья, рокотал могучий гром, долгим гулом отдававшийся среди распада.
Неодолимая мощь ударной волны отшвырнула девушку прочь, как соломинку. Из ниш поднялись скелеты; кости вздымались, катились черепа. Для тысячелетнего города мертвых словно грянул час Страшного суда…
А над великим Метрополисом все ревел и ревел голос первобытного зверя.
Утро заалело над каменным морем города. Алое утро, неторопливо наплывая, узрело в каменном море города бесконечный поток.
Шириною он был в двенадцать шеренг. И все шагали в ногу. Мужчины, мужчины, мужчины – все одеты одинаково: от шеи до щиколоток в синих холщовых робах, босые ноги в одинаковых грубых башмаках, головы прикрыты одинаковыми черными шапками. И лица у всех одинаковые. Бешеные, с глазами как горящие головни. И все пели одну песню – песню без мелодии, звучавшую словно клятва, обетование бури:
Мы вынесли приговор машинам!
Осудили их на смерть!
Машины умрут – их место в аду!
Смерть!.. Смерть!.. Смерть машинам!..
Перед текучей, вопящей массой танцевала девушка.
Она вела эту массу. Вела шагающую массу к сердцу Метрополиса, города машин.
– Идемте!.. – восклицала она. – Идемте!.. Идемте!.. Я поведу вас!.. Станцую вам танец смерти!.. Станцую танец убийц!..
– Разрушим… разрушим… разрушим!.. – вопила людская масса.
Действовали они без плана и все же согласно некой установке. Разрушение! – вот в чем была эта установка, ей они подчинялись.
Масса разделилась. Один широкий и бурный поток устремился в туннели подземки. Всюду на рельсах в готовности стояли поезда. Над рельсами свет фар конусами прорезал мрак, заполнявший туннели.
Масса горланила. Вот вам игрушка великанов! А разве они не так сильны, как три тысячи великанов? Они выволокли машинистов из кабин. Запустили поезда и на полном ходу отправили в путь, один за другим, вперед, вперед!
Загудели рельсы. Громыхающие вереницы вагонов, ярко освещенные, быстрые по причине пустоты, помчались в коричневатую тьму. Двое, трое, четверо машинистов сопротивлялись как одержимые. Но масса засосала их в себя. А ну, заткнитесь, собаки! Мы тут хозяева! Мы хотим поиграть! Поиграть, как великаны!
Они горланили песню, песню своей убийственной ненависти:
Мы вынесли приговор машинам!
Осудили их на смерть!
Считали секунды:
– Пятьдесят девять… шестьдесят… шестьдесят один… шестьдесят два… ну!.. У-у-ухх!
Где-то в глубинах туннелей грохот, будто земной шар раскололся…
Один раз… и другой…
Масса голосила:
Машины умрут – их место в аду!
Смерть!.. Смерть!.. Смерть машинам!..
Смотрите!.. Что там?! Смотрите!! Из туннеля огненным конем выскочил поезд, сверкая огнями, без машиниста, на бешеной скорости – смерть на полном скаку. Откуда взялся этот адский конь? Где великаны, что дали ответ великанской игре массы? С лязгом и скрежетом поезд исчез – а считаные секунды спустя из глубины туннеля донесся оглушительный грохот. И вот уже к ним мчится второй поезд, посланный неведомой рукою.
Под ногами толпы содрогались камни. Из туннеля валил дым. Лампы вдруг погасли. Только часы, беловато мерцающие часы пятнами света висели во мраке, который заполняли вяло наползающие клубы дыма.
Безликая масса хлынула к лестницам – скорее наверх! Позади мчались отпущенные на волю демоны – машины-поезда, мчались навстречу один другому, увлекая следом за собой раскачивающиеся вагоны, они сталкивались и вспыхивали ярким пламенем…
У Метрополиса был мозг.
У Метрополиса было сердце.
Сердце Метрополиса, города машин, обитало в белом зале, подобном собору. И охранял сердце Метрополиса, города машин, один-единственный человек.
Звали его Грот, и он любил свою машину.
Эта машина была отдельной, особой вселенной. Над глубокими тайнами ее хрупких сочленений витал как бы солнечный диск – как бы лучистый венец божества, – стремительно кружащее серебряное колесо, спицы которого в вихре вращения виделись сплошным ослепительным диском. Этот диск заполнял собою заднюю стену зала во всю ее ширину и высоту.
Все без исключения машины в Метрополисе черпали силу из этого сердца.
Управлял же стальным чудом единственный рычаг. Дайте Гроту все сокровища мира – он не променяет на них свою машину.
В алый час солнечного восхода, услышав рев великого Метрополиса, Грот взглянул на часы над дверью и подумал: это против природы и правильности…
В алый час солнечного восхода, увидев, как по улице потоком катит людская масса – строем в двенадцать шеренг, под водительством девушки, танцующей в такт воплям толпы, он поставил рычаг машины на предохранитель, тщательно запер дверь зала и стал ждать.
Тысячи кулаков молотили в его дверь.
«Ну-ну, стучите! – думал Грот. – Дверь много чего выдержит…»
Он взглянул на машину. Колесо вертелось медленно. Ровные спицы были отчетливо видны. Грот кивнул своей красивой машине.
«Недолго они будут нам докучать», – думал он, ожидая знака от Новой Вавилонской башни. Он ждал слова от Иоха Фредерсена. Но ждал напрасно.
«Он знает, – думал Грот, – на меня можно положиться…»
Дверь вибрировала, как исполинский барабан. Живым тараном безликая масса бросалась на нее.
«Многовато их, кажись», – думал Грот. Посмотрел на дверь. Она дрожала, но не уступала. И, судя по всему, не уступит еще очень долго.
Грот с удовлетворением кивнул. Он бы охотно раскурил трубочку, только вот курение здесь под запретом. С бодрящим негодованием слушал вопли тысяч людей и гулкие удары по двери. Он любил дверь. Она была его союзницей. Обернувшись, он взглянул на машину. Ласково кивнул ей: «Мы с тобой… что? Что ты скажешь пьяным дуракам, машина?!»
Шторм за дверью крепчал, превратился в тайфун. В нем сквозила злобная ярость на столь долгое сопротивление.
– Открывай!! – бесновалась ярость. – Открывай, мерзавец!!
«Как бы не так!» – думал Грот. Как стойко держится дверь! Его славная дверь!
Что там распевают эти пьяные обезьяны?
Мы вынесли приговор машинам!
Осудили их на смерть!
Ха-ха-ха! Он, Грот, тоже умеет петь! Отлично поет пьяные песни! Он стукнул каблуками по цоколю машины, на котором сидел. Сдвинул черную шапку подальше на затылок. Красные кулаки лежали на коленях, а он распевал во все горло, широко раскрывая рот, устремив на дверь взгляд маленьких, яростных глаз.
– Подходи, пьяная шваль, коли смеешь! Хотите побоев, так идите сюда, вшивые обезьяны! Ваши матери забыли сызмала кормить вас, сопляков, березовой кашей! Свиньи и те вами побрезгают! Ваше место на свалке, жаль, вы туда не доехали! Вот и стоите за дверью, за моей славной дверью да орете: открывай! Открывай! Сволочи поганые!
Цоколь машины гудел под его каблуками…
Как вдруг все стихло – и стук, и пение. Под куполом зала трижды вспыхнул ослепительно-белый луч. А звуковой сигнал, мягкий и проникновенный, как тягучий удар церковного колокола, утихомирил весь шум.
– Да! – воскликнул Грот, страж машины-сердца. Вскочил на ноги. Поднял вверх широкое лицо, сияющее радостным желанием повиноваться. – Да, я здесь!
И тут он услышал медленный и отчетливый приказ:
– Отопри дверь и оставь машину!
Грот не двигался. Руки его со сжатыми кулаками висели по бокам, словно тяжелые кувалды. Он судорожно моргал. Сглотнул. Но молчал.
– Повтори приказ, – послышался спокойный голос.
Страж машины-сердца резко мотнул головой, словно докучливой обузой.
– Я… я не понял. – Он тяжело вздохнул.
Спокойный голос прозвучал уже резче:
– Отопри дверь и оставь машину!
Однако Грот все еще молчал, тупо глядя вверх.
– Повтори приказ! – раздался спокойный голос.
Страж сердца-машины набрал в грудь воздуху.
– Кто это говорит? – спросил он. – Что за грязная собака?!
– Отопри дверь, Грот…
– Черта с два!
– …и оставь машину!
– Машину?.. Мою… машину?!!
– Да, – отозвался невидимый обладатель голоса.
Страж машины-сердца задрожал. Лицо посинело, глаза стали как беловатые шары. Тараном напирая на гудящую дверь, масса сипло вопила:
Машины умрут – их место в аду!
Смерть!.. Смерть!.. Смерть машинам!
– Кто со мной говорит? – выкрикнул Грот, даже голос сорвался.
– Иох Фредерсен.
– Я хочу услышать пароль!
– Пароль: тысяча три. Машина работает вполсилы. Ты поставил рычаг на предохранитель…
Страж машины-сердца стоял столбом. Потом неуклюже повернулся, подковылял к двери, дернул засовы.
Масса услышала желанный звук. Победоносно завопила. Дверь распахнулась, и толпа смела́ человека, стоявшего на пороге. Кинулась к машине. Хотела разломать ее. Танцующая девушка предводительствовала ворвавшимися.
– Смотрите! – крикнула она. – Смотрите! Вот бьется сердце Метрополиса! Что надо сделать с сердцем Метрополиса?