Мария вскочила.
– Вода идет! – крикнула она во весь голос. И помчалась через площадь, выкликая стражу, которая несла службу круглосуточно и которой при любой опасности надлежало включить сирены тревоги.
Стражи не было.
Яростные толчки из глубин выбили у девушки почву из-под ног, швырнули наземь. Став на колени, она вытянула руки и сама включила сирены. Но из металлических глоток исторгся лишь жалкий скулеж, наподобие собачьего, а свет вокруг все больше тускнел и желтел.
Темным ползучим зверьком вода не спеша растекалась по гладкой мостовой.
Однако на улице была теперь не только вода. В загадочной и безмерно пугающей пустоте Мария вдруг заметила маленького полуголого ребенка; глаза его, покуда защищенные от реальности сном, смотрели на зверя, на темного, ползучего зверя, лизавшего его голые ножки.
С криком, в котором равно смешались му́ка и облегчение, Мария бросилась к ребенку, подхватила его на руки.
– Здесь никого нет, кроме тебя, дитя? – спросила она, всхлипнув. – Где твой отец?
– Ушел…
– Где твоя мать?
– Ушла…
Мария ничего не понимала. С тех пор как она убежала из дома Ротванга, ее швыряло из одного кошмара в другой, причем она не успевала понять, что к чему. И по-прежнему считала треск земли, резкие толчки, раскаты неслыханно оглушительного грома, воду, хлещущую из в клочья разорванных недр, результатом вырвавшихся на волю стихий. Но все равно у нее в голове не укладывалось, что мать может не защитить родное дитя, когда земля, рождая ужас, разверзает свое лоно.
Только вот вода, подползавшая все ближе, толчки, терзавшие землю, свет, угасавший с каждой минутой, не давали ей времени подумать. С ребенком на руках она бежала от дома к дому, звала других, попрятавшихся.
И они выходили, спотыкаясь и плача, выходили группками, серые, бледные призраки, будто дети камней, зачатые без страсти и рожденные без радости. В неказистых рубашонках-саванах они напоминали маленьких мертвецов, разбуженных в Судный день ангельским гласом и восставших из разверстых могил. Обступив Марию, они кричали и плакали, потому что вода, холодная вода лизала им ноги.
Мария все звала – и уже почти не могла кричать. Кричала, как кричат птицы-матери, чуя над выводком крылатую смерть. Она шла по воде облепленная детьми, с десяток малышей цеплялись за ее руки и за платье, другие теснились следом, подхваченные, подгоняемые течением. Скоро улицы превратились в сплошной поток детских голов, а над ними, будто чайки, взлетали бледные, вскинутые вверх руки. Зов Марии тонул в детском плаче да в хохоте могуче напирающей воды.
Свет в ламповых трубках сделался красноватым, ритмично замигал, отбрасывая призрачные тени. Улица шла в гору. Там была железнодорожная станция. Но огромные составы мертвые стояли на рельсах. Тросы, свитые из тросов, металлические тросы толщиной с мужское бедро обрывками висели в воздухе. Из лопнувшей трубы медленно вытекала черноватая нефть. И надо всем этим – сухая дымка, словно от горячего железа и раскаленных камней.
Глубоко во тьме отдаленных туннелей мрак казался еще более коричневым. Там разгорался пожар…
– Наверх!.. – пересохшими губами прошептала Мария. Но громко сказать не сумела. Наверх вела узкая винтовая лестница – ну кто же станет пользоваться лестницей, когда тут ходят поезда? Мария подталкивала детей к ступенькам, однако наверху царил мрак, непроницаемо густой и тяжелый. Никто из ребятишек не смел первым подняться по лестнице.
Мария карабкалась вверх. Считала ступеньки. Словно шорох тысяч крыльев, следовал за нею по узкой лестнице звук детских шагов. Она не знала, как долго взбирается наверх. За мокрое платье цеплялись несчетные ручонки. Она тащила тяжелый груз и со стоном молилась, молилась лишь о том, чтобы еще на час достало сил.
– Не плачьте, братишки! – бормотала она. – Пожалуйста, не плачьте, сестренки!
Дети вскрикивали в глубине – и сотни лестничных извивов превращали каждый крик в трубный глас хаоса:
– Мама!.. Мама!..
И снова:
– Вода идет!..
Лечь и не двигаться… на половине лестницы? Нет!
– Сестренки! Братишки! Идемте же!
Выше, все выше уходят витки, потом наконец площадка пошире. Сверху сочится серый свет. Каменное помещение; пока не верхний мир, но его преддверие. Короткая, прямая лестница, освещенная конусом света. В конце – опускная дверь, словно продавленная внутрь. Меж дверью и четырехугольником стены – щель, узкая, разве что кошка проскользнет.
Мария видела все это. Только не знала, что это значит. И смутно чувствовала: что-то здесь не так. Но не хотела об этом думать. Почти неистовым движением высвободила руки и платье из цепких детских пальцев и, брошенная вперед не занемевшими ногами, а скорее собственной необузданной волей, поспешила через пустое помещение и вверх по крутой лестнице.
Вытянув руки, она попыталась поднять вдавленную дверь. Та даже не шелохнулась. Второй раз. Опять ничего. Налегла головой, руками, плечами, упираясь бедрами и коленями так, что жилы, казалось, вот-вот лопнут. Тщетно. Дверь не уступила ни на волос. Если бы ребенок попробовал сдвинуть с места Собор, он бы не мог действовать бессмысленнее и безуспешнее.
Ведь на этой двери, единственной выводившей из глубин, громоздились огромные туши мертвых машин, тех, что были страшной игрушкой безликой людской массы, когда в Метрополисе началось безумие. Один за другим, громыхая пустыми вагонами, с зажженными фарами и на полном ходу, составы под улюлюканье толпы неслись по рельсам, сталкивались, сшибались, громоздились друг на друга, вспыхивали, горели и теперь, полурасплавленные, еще тлели, являя собой саму суть уничтожения. Одна-единственная фара, уцелевшая на стальной груди последней машины, бросала на весь этот хаос конус яркого, режущего света.
Но Мария ничего об этом не знала. Да и зачем ей знать? Хватит и того, что дверь, единственное спасение для нее и для детей, оставалась неумолима и несокрушима, так что в конце концов она с окровавленными руками и плечами, с раскалывающейся головой и совершенно затекшими ногами была вынуждена покориться непонятному, убийственному.
Девушка подняла лицо к свету, падавшему сверху. Слова коротенькой детской молитвы промелькнули в мозгу, но уже нечетко. Она опустила голову, села на ступеньки.
Беззвучно, завороженные чем-то находившимся совсем близко над ними, хотя и непонятным, дети остановились, сбившись тесной кучкой.
– Братишки, сестренки, – с огромной нежностью сказала Мария, – вы хорошо понимаете то, что я говорю?
– Да, – прошелестели снизу вверх детские голоса.
– Дверь закрыта… Нам придется немного подождать… Наверняка кто-нибудь придет и откроет нам. Вы наберетесь терпения и не будете бояться?
– Да, – вздохом послышалось в ответ.
– Садитесь, как сможете…
Дети повиновались.
– Я расскажу вам сказку, – произнесла Мария.
XVIII
– Сестренка…
– Да?
– Я так проголодалась, сестра…
– Не хотите дослушать сказку до конца?
– Хотим… Но, сестра, когда сказка кончится, мы сможем выйти и поесть?
– Конечно… как только сказка кончится… Ну вот, представьте себе: братец Лис пошел погулять… пошел погулять на прекрасную пеструю лужайку, надел выходной пиджачок, поднял рыжий хвост трубой, закурил трубочку, а временами напевал песенку… Знаете, что пел братец Лис?
Я – веселый Лис – ха-ха!
Я – веселый Лис – ха-ха!
И подпрыгивал от удовольствия! Ежик Зепп сидел на пригорке и радовался, что редиска у него нынче хоть куда, а жена его болтала у забора с Кротихой, которая к осени обзавелась новой шубкой…
– Сестренка…
– Да?
– А вода сюда снизу не доберется?
– С какой стати, маленький братец?
– Я слышу, как она булькает…
– Не слушай воду, маленький братец… Слушай лучше, о чем говорит Кротиха!
– Ладно… Только вода болтает очень уж громко… По-моему, куда громче Кротихи…
– Отойди от этой глупой воды, братишка… Иди ко мне! Здесь воду не слышно!
– Не могу я подойти, сестренка! Пошевельнуться не могу, сестренка… Может, сама подойдешь и заберешь меня?
– И меня, сестренка!.. Меня тоже!.. И меня!
– Так не пойдет, братишки и сестренки! У меня на коленях самые младшие. Они уснули, их нельзя будить!
– Ах, сестренка, мы правда выйдем отсюда?
– Почему ты спрашиваешь так испуганно, братишка?
– Пол тут так дрожит и камни падают с потолка!
– Эти никчемные камни поранили тебя?
– Нет. Но моя младшая сестренка лежит и больше не шевелится.
– Не мешай ей, братец. Твоя сестренка спит!
– Да… Но только что она горько плакала!..
– Радуйся, братец, она ушла туда, где больше не придется плакать…
– Куда же она ушла, сестра?
– По-моему, на небеса.
– Разве небеса так близко?
– Конечно… совсем близко! Отсюда я уже хорошо вижу врата! И если не ошибаюсь, святой Петр с большим золотым ключом стоит там и ждет нас, чтобы впустить…
– Ах, сестрица… Сестрица!! Вода поднимается! Хватает меня за ноги! Поднимает!
– Сестра!! Помоги мне, сестра!.. Вода пришла!!
– Помоги вам Бог… всемогущий Бог!
– Сестра, я боюсь!
– Боишься попасть на прекрасные небеса?
– А на небесах хорошо?
– Ах… чудесно!
– Братец Лис тоже на небесах… и ежик Зепп?
– Не знаю! Мне спросить у святого Петра?
– Да, сестра… Ты плачешь?
– Нет! С какой стати? Святой Петр! Святой Петр!
– Он слышал?
– Господи, какая холодная вода…
– Святой Петр!.. Святой Петр!..
– Сестра, он слышал?
– Погодите… Он не знает, откуда его зовут…
– Позови еще раз, сестра, ладно?
– Святой Петр!.. Святой Петр!..
– Сестра… по-моему, он ответил…
– Ты так думаешь, братец?
– Да… Кто-то отозвался…
– Да, я тоже слышал!
– И я!..
– И я!..
– Тише, дети, тише…
– Ах, сестра, сестра!..
– Тише, прошу вас, прошу!..