[121]. Война ликвидировала пространство для разумной сдержанности важных секторов гражданской власти. Установилась бескомпромиссная строгость вооруженных сил, укрепленная общим положением, отмеченным быстрой передачей гражданских и административных полномочий к военным командованиям и последующим установлением диктаторского режима[122].
2. Всеобщая мобилизация и первые отправления на фронт
31 июля 1914 г. император Австрии Франц-Иосиф отдал приказ о всеобщей мобилизации и ополчении: в армию было зачислено чуть более 2,7 миллиона мужчин в возрасте от 21 до 42 лет, из которых полтора миллиона распределились по фронтам, остальные — в тылу и районах, не затронутых сражениями[123]. В последующие годы потребности войны привели к дальнейшему расширению упомянутых категорий с зачислением в армию всех трудоспособных мужчин в возрасте от 18 до 50 лет; в конце войны общее число людей, мобилизованных Австро-Венгрией в течение всего конфликта, составило 9 миллионов из 52,6 миллионов жителей страны.
Во время мобилизации итальянцы Австрии были включены в формирования, куда их традиционно зачисляли. Для трентинцев это были в основном четыре полка Общей армии (Kaiserjager) и три горных полка (Landesschiitzen, переименованные в Kaiserschutzen в 1917 г.) австрийской армии, а также два тирольских полка австрийского территориального ополчения (Tiroler Landsturm), зачисленные во всеобщее ополчение. Это были основные воинские части, куда вербовались трудоспособные мужчины из графства Тироль с долей солдат, говорящих на итальянском и ладинском языках, которые в каждом полку составляли около 40 %. Можно предположить, что на момент начала войны общее число новобранцев в Трентино составляло около 27 тыс. человек, а в течение всего конфликта их число возросло до 55 тыс. человек[124].
Мужчины из Приморья, итальянцы, словенцы и хорваты, были зачислены в несколько пехотных полков общей армии (такие как 97-й и 20-й, куда призывали по всему Приморью и частично в Крайне), в полки австрийского Landwehr’a (такие, как 27-й, призывавший на всей территории Крайны и в графстве Горица и Градишка, и 5-й, который призывал в Триесте и Истрии), а также на флот[125]. На первом этапе войны в Триесте и на его территории было призвано в армию около 32 500 солдат — к ним необходимо добавить 30 тыс. из австрийского Фриули[126]. Трудно понять, сколько из них можно считать итальянцами и сколько принадлежащими к другим языковым сообществам региона. Согласно приблизительным подсчетам, в период с 1914 по 1918 г. в Приморье было мобилизовано более 50 тыс. итальянцев. Если в полках призванных из Трентино присутствовали немцы и итальянцы, то завербованные в Приморье имели более пестрый состав, с итальянцами, словенцами и хорватами, к которым в ряде формирований добавилась значительная доля немцев. Процент итальянцев в 20-м и 97-м полках составил 31 % и 20 % соответственно[127].
Несмотря на изначальное недоверие к итальянцам, они обстоятельно и послушно отреагировали на мобилизацию. В целом, призыв солдат и резервистов беспрепятственно прошел по всей империи, несмотря на опасения властей, которые сами удивлялись проявленной лояльности. Габсбургская военная машина неторопливо пришла в ход — без ожидавшихся эпизодов политического или национального сопротивления. Также не было недостатка в выражении энтузиазма или, возможно, — истерии и коллективного возбуждения в ряде крупных городов, от Вены до Праги, от Будапешта да Загреба. Даже на итальянских территориях не сообщалось о значительных случаях неподчинения призыву или демонстраций против войны.
В Триесте позиция верности Габсбургам наглядно показала себя уже 2 июля 1914 г., когда город отдал почести останкам эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги. В адриатический порт наследник трона прибыл 24 июня, чтобы достичь Боснии, где он должен был следить за большими военными маневрами, но, как известно, нашел свою смерть в Сараево. В тот же Триест 1 июля вернулось его тело, снова на борту линкора «Viribus Unitis», во время последнего траурного маршрута обратно в Вену. Похоронная процессия из сотен тысяч людей сопровождала от гавани до железнодорожного вокзала гробы эрцгерцога и его супруги[128]. Массовая приверженность этому трауру была подчеркнута градоначальником Триеста: он назвал его «чрезвычайно достойной и поучительной похоронной процессией, в которой приняло участие всё население города»[129]. В начале войны ситуация обнадеживала власти, как в Триесте, так и в Тренто — отовсюду приходили сообщения, где подчеркивалась лояльность населения, даже в кругах, стоявших на позициях национализма, и готовность граждан добровольно предлагать свои помощь властям[130].
Дневники италоязычных солдат помогают понять дух, с которым они уходили сражаться за Австрию. Каждый переживал тот момент, очевидно, по-своему, но проявляются повторяющиеся элементы, а также существенные различия в зависимости от региона происхождения. В записях о первых массовых отправлениях на фронт в дневниках простых солдат Трентино мы не встречаем ту экзальтацию, которую находим во многих мемуарах образованных людей, или же, например, у Э. Дж. Лида, описавшего «августовскую общность»[131]. Более того, сегодня образ Европы, якобы реагировавшей на начало войны волной народного энтузиазма, всё чаще подвергается сомнению теми, кто рассматривал различные региональные и национальные сферы[132]. В дневниках и автобиографиях солдат-трентинцев чаще встречается смятение перед будущим, которое виделось неопределенным и пугающим, боль за насильственное отделение от семьи и родных мест. Вместо энтузиазма — смирение и отчаяние. Марио Раффаэлли, каменщик из Волано, недалеко от Роверето, воссоздал драматические моменты отъезда 1 августа 1914 г., вспоминая слезы родственников, болезненные прощания: «нам все желали скорейшего возвращения, кто плакал, кто кричал, кто столбенел от того, что видел столь пугающую картину»[133]. Еще более впечатляющей является рассказ его земляка Эзекиеле Мардзари, 49-летнего отца семерых детей, ушедшего на фронт 21 мая 1915 г., когда солдатам уже был знакомы ужасы войны: «я упал на землю, почти без сознания, в моей голове возникло огромное зеркало, где я увидел всю мою жизнь», «я больше не жил»[134].
И в Приморье преобладало скорбное чувство. Национал-либеральный писатель Сильвио Бенко оставил нам повествование об отправке из Триеста и августа 1914 г. 4300 солдат 97-го полка, свидетелем чего он был, находясь в толпе: «Отряд шумел, топчась на месте с отбывающими на фронт, которые выстраивались в колонну. Но не все. Кто-то не мог оторваться от плачущих на его груди детей, цеплявшихся за него; кто-то — от женщины, схватившей его руку с судорожной силой от избытка чувств. Толпу теснили вновь прибывающие. Фатальность гасила боль. <…> Таким образом происходило „праздничное“ отправление 97-го полка»[135].
Увидев солдат, идущих в украшенных цветами кепках, которые носили главным образом словенские мужики из сельской местности, одна женщина произнесла свое мрачное предзнаменование: «Они уже несут на себе венки мертвых; мы никогда не увидим их снова!»[136]
Однако в записках солдат из Венеции-Джулии, Фриули и Истрии отражается не только отчаяние тех, кто был оторван от своих близких и сталкивался с риском смерти. Среди солдат, что уходили первыми, иногда встречается даже восторг: у тех, кто садясь в военные составы, проклинал «кузенов» хорватов и словенцев — сербского врага и его русского союзника, с которыми на протяжении десятилетий происходили национальные столкновения Габсбургской монархии[137]. Становившимся глобальным конфликт переплетался с региональной напряженностью, заимствуя там силы. В течение нескольких часов после объявления войны с Сербией через Триест проходило шествие ликующих людей. Патриотические демонстрации сразу же обратились против местных славян: произошло много нападений на словенские учреждения и лавки[138]. Даже представители рабочего класса присоединились к маршам в поддержку Австрии, выступая против словенцев. Национал-либералы и про-итальянские ирредентисты также вышли на площади, ошибочно убежденные, что скоро Италия также встанет на сторону империи и что они, наконец, рассчитаются с сербским врагом[139]. Ненависть и антиславянский расизм собирали воедино различные политические позиции, придавая особый смысл войне этих итальянцев в Австрии. Заметим, что совершенно аналогичный, но зеркальный энтузиазм проявился у словенских солдат австрийского Приморья, призванных сражаться против Италии после мая 1915 г.: в ненависти к итальянцам (чающим словенские территории) они находили лучшую мотивацию для военной борьбы[140].
Дух, с которым уходили на фронт, не был одинаков: даже дневники солдат, призванных с первой общей мобилизацией, выражают, прежде всего, страх неизвестности, лишь частично облегченный (напрасным) ожиданием того, что война скоро закончится. При этом, австрийские итальянцы все-таки проявили усердие, откликнувшись на всеобщую мобилизацию в июле 1914 г. У них превалировали чувство долга, воспитание в повиновении органам власти, подчинение приказу, который не обсуждался, страх перед последствиями акта неподчинения, надежды на скорую победу, а для иных — даже убеждение, что они идут бороться за правое дело защиты Родины