<…> Эти люди обратились к нам без веры и без энтузиазма, с зародышами бунтарства, недисциплинированности, беспорядка и порока, занесенными из хаоса русской революции»[581].
Эти категории считались неблагонадежными с национальной, моральной и политической точек зрения и поэтому содержались в своего рода длительном сибирском карантине, став объектом трудного процесса «перевоспитания». Манера подготовил списки солдат, собранных в Сибири, разделив их на несколько «лучших элементов», подлежащих немедленной отправке в Италию, и большинство, состоящее из «тех, для кого дальнейшее пребывание здесь необходимо для завершения работы по моральному возрождению, которую эта миссия ведет ради их пользы»[582]. Таким образом, снова обещание скорой репатриации без каких-либо условий сменилось на принудительную мобилизацию.
Манере было поручено организовать пленных в военном отношении и сформировать Легион ирредентистов, с туманной перспективой использовать их для поддержки Экспедиционного корпуса в Красноярске. В действительности на это новорожденное формирование были возложены только задачи по охране военных сооружений и железнодорожных линий. Легион ирредентистов организовали в восемь рот, к которым добавили подразделение под названием «Военнопленные», куда включили тех, кто по-прежнему не желал подавать заявление на получение итальянского подданства из-за страха вернуться на войну, из-за неверия в то, что она действительно закончилась и что их родные края перешли к Италии, или из-за того, что они всё еще чувствовали себя связанными старой присягой Австро-Венгрии.
Большинство ирредентистов, а точнее тех, кто подал заявление на получение итальянского подданства не желали возвращаться в армию. Манера пытался-таки их вербовать, обещая лучшее обращение и скорейшую репатриацию. В самом деле ряд легионеров-ирредентистов смогли уехать домой уже летом 1919 г., а остальные 2200 человек были отправлены в Италию в феврале 1920 г., одновременно с отправкой Экспедиционного корпуса, окончившего операции на Дальнем Востоке[583]. В конце работы по «моральному возрождению» Манера также вернулся в Италию, предоставив результаты своей миссии в пафосных выражениях. Он писал, что в душах этих «плохих элементов» сохранились — «пусть даже в латентном состоянии» — «великолепные достоинства нашей расы», и это позволило ему вернуть на родину людей, способных в конце концов привнести «в гражданскую жизнь нашей страны чувство дисциплины, привязанность к труду и любовь к новой Родине», составив тем самым «не последний компонент порядка»[584].
4. Двадцатилетнее возвращение
Из всех итальянцев, участвовавших в войне, «ирредентисты», оказавшиеся на Дальнем Востоке и полагавшиеся на военных, присланных из Рима, вернулись в свои края последними — весной 1920 г. Пленные королевской армии, находившиеся в лагерях Австро-Венгрии в конце мировой войны, были немедленно освобождены и уже в ноябре 1918 г. заполонили пограничные пункты с Италией. Тем, кто содержался в лагерях Германии и на Балканах, пришлось ждать на несколько месяцев дольше[585]. Тысячи солдат, носивших австрийский мундир и попавших в вихрь Русской революции, смогли воспользоваться соглашениями между Австро-Венгрией и большевиками после Брест-Литовского мирного договора об обмене пленными, и также вернулись раньше. Другие, до начала Гражданской войны, репатриировались благодаря усилиям Красного Креста. Было также много тех, кто самостоятельно прокладывал себе путь на запад, возвращаясь домой без какого-либо институционального вмешательства. Трудно сказать, сколько италоязычных военных вернулось по суше на запад, используя организованный транспорт или передвигаясь в одиночку и небольшими группами. Однако они были, несомненно, более многочисленны, чем те несколько тысяч, которые вернулись в конце мировой войны благодаря транспорту, предоставленному Итальянской военной миссией. В первые месяцы после перемирия от 4 ноября 1918 г. Италия не играла никакой роли в их репатриации.
После отбытия из России бывшие пленные не получили ни продовольственной, ни денежной помощи, поскольку, в отличие от других стран, Италия не выделила никаких государственных средств на их содержание[586]. Впоследствии правительство договорилось с Международным Красным Крестом о возмещении части расходов на перевозку тех, кого теперь можно было считать итальянцами, поскольку они прибыли с территорий, отошедших к королевству по Сен-Жерменскому договору в сентябре 1919 г.[587] В конце долгого путешествия по Центральной и Восточной Европе они обычно прибывали в Пассау или Штеттин (совр. польский Щецин), где их долгое время не принимали итальянские чиновники, в отличие от бывших пленных австрийцев, которым тут же оказывали помощь[588]. Таким образом, пленные из так называемых «новых провинций» оказались «в унизительном состоянии неполноценности перед остальными», имея «неприятное впечатление, что они как будто отторгнуты своей новой родиной». Только в октябре 1921 г. в Штеттине было создано специальное бюро для сбора пленных из России, как из гуманитарных соображений, так и «из соображений национального достоинства и политической целесообразности»[589].
Такое же чувство оставленности испытывали пленные Королевской армии, вернувшиеся из Австрии и Германии и не нашедшие на итальянской границе никакой материальной помощи, только моральное унижение, которому подвергались те, кого открыто считали дезертирами. Все они — «старые» и «новые» итальянцы — были заключены в специальные лагеря, где их подвергали допросам с целью выяснения их позиций, изолируя лиц, считавшихся подозрительными. Пленные итальянской армии, прибывшие на Родину в ноябре 1918 г., покинули лагеря к первой половине января 1919 г.[590], в то время как прибывшие позже ирредентисты во многих случаях подверглись более длительному задержанию. Особенно это касалось состоявших прежде на австрийской службе кадровых офицеров и унтер-офицеров, бывших жандармов и, конечно же, «подозреваемых»[591]. Тот факт, что люди прибыли из революционной России, сам по себе был отягчающим обстоятельством, не только для италоговорящих австрийцев.
В январе 1919 г. Витторио Дзупелли, теперь в чине военного министра, уточнил, что италоязычные солдаты, прибывшие из России, «все без исключения сосредоточены, в целях политической целесообразности, на Азинаре[592]», и что та же участь постигнет 700 «ирредентных» пленных, только что прибывших в Анкону из Одессы. В каком бы мундире они ни воевали, все, кто вступал в контакт с «большевистским вирусом», нуждались в специальных мерах изоляции[593]. Суровое карательное отношение применялось для солдат с воссоединенных территорий, говоривших на другом языке — словенцев и хорватов из Венеции-Джулии и Далмации и немцев из Альто-Адидже — которые подозревались в предубеждении против итальянской нации. Предусматривая возможность предоставления неограниченного отпуска ради сельскохозяйственных работ солдатам, прежде служившим в австро-венгерской армии (это позволяло им вернуться домой), циркулярное письмо Верховного командования предлагало проявить эту льготу «для элементов итальянской национальности, сохраняя при этом твердое отношение к элементам других национальностей»[594].
С приходом к власти правительства Нитти в июне 1919 г., наконец, началась решительная демобилизация военных и передача политическим органам многих полномочий, которые до сих пор находились в ведении вооруженных сил. В этом контексте циркулярное письмо, подписанное премьер-министром в августе 1919 г., предлагало гражданским властям содействовать возвращению всех лиц, задержанных в первые дни занятия «новых провинций», которым не предъявлялись особо серьезные обвинения. Во многих случаях гражданские генеральные комиссары, временно управлявшие «новыми провинциями», не знали о причинах интернирования, поскольку не имели доступа к соответствующим документам, первоначально подготовленным военными[595]. Эта мера, затрагивающая гражданское население, сопровождалась более благосклонным отношением к бывшим австрийским солдатам, что постепенно привело к их окончательному освобождению.
После возвращения Манеры и его помощников в апреле 1920 г. общее число пленных, доставленных в Италию с момента первых отправок в 1916 г., составило около 10 тыс. человек[596]. Однако в Риме понимали, что не все италоязычные пленники были доставлены домой. В частности, из региона Трентино в адрес правительства прозвучали обвинения в недостаточных усилиях по поиску пропавших земляков. Ассоциации комбатантов, также критикующие обращение с ветеранами, решительно и без обиняков требовали организовать и направить в Россию новую миссию. Провинциальное управление по оказанию помощи комбатантам в Тренто решило, что не следует поручать эту миссию снова военным, чьи действия в прошлом подвергались критике. Последних обвинили в том, что они задерживали возврат из-за их собственных некомпетентных действий, а не, «как утверждается, из-за форс-мажорных обстоятельств». По мнению этого Управления, «миссия, которая действительно хотела бы работать, могла бы вернуть гораздо большее число ирредентистов в Италию в течение нескольких месяцев после своего прибытия в Россию, в то время как Военная миссия просто тянула время, ставя под угрозу жизнь многих наших пленников, находившихся там»