[617]. В своих отчетах во время и по окончании миссии Арланк опровергал слухи о тысячах пленных, которые якобы всё еще разбросаны по России, не могут вернуться или даже находятся в заключении. Никого из бывших пленных не заставляли заниматься насильно тяжелым трудом, все они сами стремились получить занятие — часто свое довоенное — и все пользовались теми же правами и несли те же обязанности, что и советские граждане. Арланк убедительно доказал, что многие «пропавшие» итальянские пленники, вероятно, умерли от эпидемий в лагерях еще до революции и были похоронены в братских могилах без каких-либо записей. Другие, столь же многочисленные, гибли от несчастных случаев, голода и болезней во время отчаянных попыток уйти на Запад или же в водовороте Гражданской войны, возможно, надев униформу одной из враждующих сторон. Однако ни на кладбищах, ни в реестрах смертей о них не было найдено никаких следов, что все-таки вселяло надежду в их семьи.
В фантастическом изложении Арланка, к тому же, бывшие пленники предстают как существенная реальность советского общества; по его подсчетам, на Урале и в Сибири их якобы насчитывалось до 55 тыс. человек: «Бывших военнопленных можно найти повсюду. Их можно встретить везде: в городах, на фабриках, заводах, в государственных учреждениях и социальных учреждениях всех видов, на железных дорогах, в станционных конторах, в поездах, или занимающихся независимым ремеслом, в деревнях вблизи и вдали от городских центров, в сельском хозяйстве, на шахтах»[618].
Их, конечно, было мало, но они, действительно, были. Некоторые создали в России новые семьи и теперь не знали, как поступить. Другие не торопились, говоря, что хотят завершить свои дела перед отъездом, или же избегали контактов с итальянской миссией, боясь, что их подвергнут неизвестно каким обязанностям. Иные казались напуганными идеей возвращения в неведомую реальность, как, например, пленный, который, хотя и жил в тяжелых условиях, отказался от предложения Арланка: «Для него возвращение в Италию после 10 лет в Сибири кажется слишком рискованным шагом»[619]. Несколько бывших пленных все-таки приняли приглашение миссии и вернулись в Италию, но своими отчетами Арланк в итоге нанес серьезный удар по надеждам семей пропавших без вести.
Однако в последующие годы и почти вплоть до кануна Второй мировой войны время от времени объявлялись бывшие пленные, которые считались без вести пропавшими, или которых разыскивали итальянские консульские службы. Антонио Подгорник из Гориции был идентифицирован и репатриирован в 1926 г. итальянскими властями из Сибири, где прожил много лет, не зная, что война закончилась[620]. Джузеппе Джельбманн вернулся из Омской области в Мальборгетто, недалеко от Удине, уже в 1931 г.: пришлось удалить свое имя с надгробия павших воинов на сельском кладбище[621]. Но многие итальянцы, оставшиеся в России, не собирались возвращаться домой и делали всё возможное, чтобы избежать розысков итальянского посольства в Москве. Причины перечислил сам посол: «они создали семью, забыли родной язык, ассимилировались с русским бытом и приняли большевистские политические идеи»[622].
Были и те, кто неплохо устроился в России, например, Франц (итальянизированный теперь во Франческо) Вейротер из Южного Тироля, о котором семья не получала никаких известий с момента его пленения в Карпатах в 1914 г. Все считали его мертвым, пока почти двенадцать лет спустя он не написал своим уже покойным родителям письмо, где сообщал, что живет в Сибири с женой и детьми, владеет землей и скотом[623]. В других случаях мы встречаем истории людей, которые разрывались между возвращением и жизнью в России, или для которых перспектива отъезда на Родину казалась скорее необходимостью, чем выбором, крайней попыткой спастись от невыносимых условий жизни.
Похоже, так случилось и с Анджело Госсом, родившимся в 1897 г. в Аквилее (Фриули): он переписывался со своей семьей до 1922 г., после чего о нем больше ничего не было слышно. Четыре года спустя Госс снова написал домой, выразив желание вернуться. Через муниципалитет Аквилеи новость передали в посольство Италии в Москве, которое обратилось к нему с письмом, предлагая свою поддержку. Госс тут же ответил, что уже десять лет живет в деревне Ивановка на Рязанщине (совр. Сасов-ский район) «в очень бедной крестьянской семье, и я тоже очень беден»[624]. Несмотря на поддержку посольства, попросившего его заполнить анкеты и прислать свою фотографию, а также фотографию своей «возможной семьи», всё оказалось не так просто, как ожидалось. Госс с трудом разбирался в бюрократическом итальянском языке, на котором его просили заполнить анкеты для получения паспорта; он жил с вдовой, не будучи на ней женатым, с двумя своими детьми и другими детьми жены от первого брака, кроме того, он получил советское гражданство и не мог платить налог за «вид на жительство», требуемый для иностранцев. У него даже не оказалось денег и одежды для поездки в Москву, и поэтому, после бесплодной корреспонденции, ситуация оставалась неизменной в течение нескольких лет, пока Госс не объявился, один, в московском посольстве в феврале 1930 г., предположительно, в последней попытке репатриироваться. Картина, которую дали сотрудники посольства, была мрачной: «Физический и моральный облик Госса более чем печален: сразу видно, что он сильно страдал от бедности. Кожа и кости, лохмотья настоящего мужика[625]»[626].
Неизвестно, удалось ли Госсу когда-нибудь вернуться в Италию, но нескольким бывшим пленным, находившимся в схожих условиях, удалось-таки репатриироваться. В 1933 г. объявился Бортоло Полла из Кальдонаццо, пребывавший в Ташкенте и более десяти лет тому назад прекративший всякую переписку со своей семьей в Трентино. Он женился, имел двоих детей и поначалу вел достойную жизнь. Затем ситуация резко изменилась, его дети умерли, сам он заразился малярией и оказался в бедственном положении, что заставило его обратиться за помощью в итальянское посольство. В 1934 г. ему было разрешено отправиться на корабле в Италию за государственный счет, но только после подписания декларации, в которой он обязался вернуть долг казне, при этом ему запретили покидать страну до полного погашения задолженности[627].
В 1934 г. бывший солдат королевской армии Серафино Милани из провинции Ровиго также объявился в надежде вернуться на Родину. Взятый в плен в июле 1916 г., он был помещен в лагерь Маутхаузен в Австрии, откуда ему удалось бежать на восток. Он осел в одной деревне в 200 километрах от Одессы, где 17 лет проработал в сельском хозяйстве. Когда Милани явился в консульство в Одессе, говоря почти исключительно по-русски, у дипломатов создалось впечатление, что он почти полностью потерял память, став «неполноценным, несомненно, из-за перенесенных лишений»[628]. В результате идентификации и признания его семьей, пораженной новостью, Серафини репатриировался в ноябре 1935 г. (после пребывания в итальянском консульстве он, по словам дипломатов, пришел в нормальное психическое состояние).
Во многих случаях для бывших итальянских пленных перспектива возможного возвращения домой должна была соотнестись с их семейным положением: они женились в России, заимели потомство. Были и те, кто, будучи уже женатым в Италии, создал тут новую семью и теперь находился в затруднении. Невозможно узнать, сколько таких людей осталось в России, забыв Италию: следовательно, их истории не оставили следов в итальянских архивах.
Оресте Томмазини, родом из Денно в провинции Тренто, после долгого молчания написал своей жене в феврале 1925 г. письмо, где сообщил о своем намерении вернуться в Италию. Он жил на Украине, работая плотником. О себе он говорил, что живет хорошо, «как у себя дома, работая по своей профессии и живя по соседству с доброй семьей, здоровый и крепкий, несмотря на старость»[629]. Итальянское консульство в Одессе немедленно связалось с ним для оформления необходимых документов. Началась длительная переписка, продолжавшаяся четыре года: Томмазини чередовал заявления, подтверждающие его желание вернуться домой, с долгим молчанием и утверждениями, что хочет остаться в России еще на несколько месяцев. Это раздражало итальянские власти и его жену, которая оказалась в нищете после того, как у нее отобрали пенсию солдатской вдовы, т. к. муж был жив. Жена спрашивала у дипломатов, нельзя ли заставить его вернуться домой принудительно, и тщетно пыталась повлиять на супруга, поручив их сыну написать трогательное письмо. Для сотрудников консульства в Одессе было очевидно, что Томмазини «разрывался между чувствами к своей старой семье и чувствами к семье, которая у него теперь появилась в СССР»[630]. В начале 1929 г. контакты полностью оборвались: Томмазини, вероятно, остался в Советском Союзе.
Родольфо Пеццатти из городка Ала в Трентино, имевший в Италии жену и теперь живший в селе Вольное, под Армавиром, с сожительницей и сыном, сделал другой выбор. Он писал в консульство, что «устал и измучен трудом в этих краях», что не хочет оставаться в России «даже мертвым, а не просто живым», что ему не терпится вернуться в Италию, т. к. у него нет работы, и он готов сделать это «без своей русской жены, чтобы избежать публичного скандала»[631]