. В действительности его намерения оказались совершенно иными: он все-таки предполагал вернуться домой, но вместе со своей новой спутницей и сыном. Комиссар префектуры муниципалитета городка, где он хотел поселиться, однако заявил, что его намерения вызывают у него «отвращение и удивление», раз у него всё еще есть жена в Италии, и наказал ему или вернуться одному, или оставаться в России вместе[632]. В итоге Пеццатти заявил, что не женат на женщине, с которой жил в России, и что ребенок не его. Ночью он ушел из дома, бросив свою спутницу и ребенка, «как это делают русские»[633]. Он отправился сначала в Тбилиси, а затем в Батуми, откуда в конце марта 1926 г. отплыл в Венецию.
Однако в нескольких случаях, когда не существовало подобных осложнений, итальянские солдаты, желавшие вернуться в Италию, смогли-таки сделать это вместе с семьей, созданной в России. Такова, например, судьба Джованни Видзина, уроженца провинции Гориции — обосновавшись под Одессой, где работал рабочим на железных дорогах, он, «получая мизерную зарплату, вел очень скудную жизнь»[634]. Видзин женился на вдове, у которой уже было двое детей и от которой у него родилось еще двое. Решив вернуться в Италию, он столкнулся с рядом трудностей со стороны советских властей, создавших проблемы с экспатриацией одной из дочерей от первого брака его жены — пара хотела забрать ее с собой в Италию. Факт остается фактом: в мае 1934 г. Джованни Видзин получил все документы, чтобы уехать вместе со своей женой Надеждой, двумя сыновьями Валентином и Мирославом, а также Евгенией, дочерью от первого брака жены. В отличие от супругов и их сыновей, получивших итальянские паспорта, Евгения продолжала оставаться советской гражданкой, но в конечном итоге это не оказалось непреодолимым препятствием для ее экспатриации. Можно только удивляться, что эти переезды происходили между сталинской Россией и муссолиниевской Италией.
Новости о таких возвращениях иногда появлялись в прессе, как в случае с Джузеппе Фонцаром, который вернулся в Кавенцано во Фриули в январе 1935 г. в сопровождении жены и пятерых детей[635]. Газета сообщила, что Фонцар дезертировал из австро-венгерской армии в 1915 г., когда находился в Карпатах. Русские отправили его в Симбирск. С 1920 г. он поселился в Москве, где в следующем году женился на Анне Симискиной[636]. Спустя 14 лет условия их жизни, должно быть, оказались не самыми лучшими, если они решились на трудный шаг — бросить всё и уехать с пятью детьми в страну, которая, вероятно, даже и для Фонцара представлялась уже почти чужой.
История Джованни Гасперата похожа: с начала 1920-х гг. он вел нерегулярную переписку со своими родителями в Чембре (Трентино), и с итальянским консульством сначала в Одессе, а затем в Харькове. Гасперат подумывал о возвращении в Италию, но всё время сомневался и откладывал, пока не решил-таки уехать в 1935 г., забрав с собой русскую жену и четырех маленьких дочерей[637].
Эти поздние возвращения, примерно в середине 1930-х гг., вероятно, также можно объяснить сложившейся драматической ситуацией в Советском Союзе. В 1929–1932 гг. советский режим вел принудительную коллективизацию, раскулачивание и изъятие в деревнях продовольствия, что привело к ужасающему голоду на Украине, Северном Кавказе и других регионах[638]. В последующие годы голод затронул и другие районы Советского Союза, заставив сотни тысяч людей оставлять родные места. Так и несколько бывших пленных, носивших некогда австро-венгерскую униформу, попыталось тогда репатриироваться, объявившись итальянским консульским властям. В феврале 1930 г. один из них прибыл в посольство в Москве и сообщил, что бежал из Рязани после участия в жестоко подавленном крестьянском восстании. Два года спустя другой итальянец, бывший подданный Австро-Венгрии, поселившийся в Сибири на границе с Монголией, вместе со своей просьбой о репатриации привез в посольство образец единственной пищи в тех краях — кусок хлеба из бересты, отрубей и лишайника, продававшийся по 25 рублей за килограмм[639].
На протяжении 1930-х гг. из России продолжали поступать самые невероятные новости о бывших пленных. Казалось, что эти последствия войны в этих далеких землях никогда не закончатся. В июне 1931 г. в грузе древесины, прибывшем из России и предназначенном для бумажной фабрики в Венето, было найдено бревно с вырезанной на нем просьбой о помощи: «Тревизан Луиджи, военнопленный в Сибири, пришлите помощь». Итальянские власти немедленно приступили к установлению личности автора сообщения и его местонахождения, связавшись с Наркоминделом. Установили порт, откуда отправился груз, — Ленинград, но не точное происхождение древесины; составили список пятнадцати Луиджи Тревизанов, пропавших без вести в плену, и других восьми, в плену умерших. Однако это были солдаты итальянской армии, попавшие к австрийцам, а не итальянцы из Австро-Венгрии, а таинственный узник принадлежал к последним, а не к первым. Провели даже каллиграфическую экспертизу для сравнения послания на бревне с почерком двух пропавших Тревизанов, с отрицательным результатом. Несмотря на кропотливое расследование, ничего обнаружить не удалось, и дело зашло в тупик[640].
Удивительно упорство Министерств иностранных и внутренних дел к практически невозможному розыску, основанному на крайне скудной информации. Представляется, что чиновники стремились закрыть тему существования многочисленных бывших пленных, оставшихся в России и отчаянно ищущих способ вернуться в свои дома. При этом в те же месяцы, когда проводилось расследование загадочного послания о помощи, авторитетная ежедневная газета «Corriere della Sera» сообщила о неожиданном возвращении солдата из Трентино, которого считали погибшим и который поведал о «многих пленниках, всё еще пропадающих безызвестными в морозной Сибири, мечтая о возвращении на Родину»[641]. По этому случаю власти провели тщательное расследование, выявившее крайнее душевное смятение солдата, сделавшего эти откровения, вероятно, безосновательные: он даже не помнил собственной фамилии и, прибыв в Вену, отправился пешком в Италию[642]. Таков один из многих трагических случаев, когда опыт войны, плена и, кто знает, каких других потрясений привел к глубокому психическому расстройству.
Тревожный образ страшной и далекой Сибири, тюрьмы для неизвестно скольких итальянцев, всё время присутствовал в коллективном воображении, как незаживающая рана. В то же время смутное и почти фантастическое представление о России с ее неизмеримыми расстояниями в сочетании с историями поздних и неожиданных возвращений бывших пленных питало надежды тех, кто не мог смириться с утратой своих детей или мужей. Поэтому в 1938 г. Аннунциата Модена, пожилая жительница Мори (Трентино), написала в итальянское посольство в Москве, умоляя сделать всё возможное, чтобы найти сына Джачинто — ровно через двадцать лет после того, как она узнала, что он находился в Кирсанове[643].
Через несколько лет новая война вновь приведет итальянцев в Россию…
Заключение
Военный опыт италоязычных подданных Австро-Венгерской империи представляется нам находящимся на середине между региональной и общей историей. Он начинается в периферийных районах державы Габсбургов, где родились и выросли эти солдаты. Но обстановка быстро меняется, перенося нас к границам империи, в царскую и большевистскую Россию, в Китай и Сибирь, на театры военных действий, организованные западными правительства против «Советов», и ведя нас к самой сути отношений между государствами, сыгравшими ведущую роль в Первой мировой войне. После долгих скитаний по экзотическим местам, в конце концов, солдаты оказываются в тех же регионах, откуда уходили на войну, но которые после распада Австро-Венгрии превратились в совершенно новый мир, с различными государствами, склонными к этнической и языковой однородности, очень далекий от прежней империи.
События войны превратили солдат-итальянцев из Трентино и австрийского Приморья в элементы отношений между Австро-Венгрией, Италией и Россией. В российских лагерях Вена и Рим противостояли друг другу в работе по контролю и завоеванию душ пленных, используя цензуру, действия эмиссаров и организованное вмешательство военных миссий. Пленные солдаты стали также орудием внешней политики России, которым она пользовалась, предлагая их Италии, дабы сделать ее разрыв с Австрией необратимым. С ними с такой же легкостью обращались итальянские власти: когда возникла необходимость, их быстро обращали в солдат Королевства, дабы содействовать образу великой западной державы, которая, хотя и обладала ограниченными средствами, но не желала быть исключенной из союзнической антибольшевистской интервенции.
Длинный парад нескольких сотен солдат, организованный по всей территории Соединенных Штатов, также отвечал потребностям внешней политики Италии, которая хотела продемонстрировать их международному общественному мнению как живое доказательство своих прав на «ирредентные земли». Общие внешнеполитические соображения можно также увидеть в позиции министра иностранных дел Сиднея Соннино, который выступил против транзита пленных через Сербию: он опасался задержания там некоторых из них как славян, что поставило бы под вопрос территориальные претензии Италии. Задержки и колебания в последующих планах по репатриации италоязычных пленных из России также можно частично отнести к «славянскому вопросу» и твердой оппозиции Соннино к передаче хорватских и словенских пленных из Италии в Сербию. Более того, уже в русских лагерях Рим и Белград вели открытую борьбу за далматинских, истрийских и джулианских солдат — итальянцев для одних, славян для других — в преддверии будущей напряженности между Италией и Югославией.