– Как поживает Фантом? – спрашивает Волкер Надю, поправляя обруч на ее голове. Мы все валяемся на диване, а Этан играет в какую-то игру на мобильном телефоне.
– Отлично! Через месяц мы с ним будем участвовать в выставке, – Надя намазывает сыр на крекер и сует его в рот. – Он самый лучший конь на свете!
Я пихаю ее большим пальцем ноги.
– Не забывай, чей он!
– Ты ведь в последнее время почти совсем на нем не ездишь! – говорит Надя. – По справедливости он теперь почти мой. Могу поспорить, что он теперь тебя даже не узнает!
Я хмурюсь.
– Я была у него на прошлой неделе! – Или на позапрошлой? Она права. Я веду себя, как родитель, бросивший свое дитя. Я была так занята плаваньем с Ривом и подготовкой к поступлению, что совершенно забросила Фантома. Завтра. Я пойду к нему завтра, принесу целый мешок молодой морковки и весь вечер буду его вычесывать.
– Очень скоро ты уедешь в колледж, и он станет совсем моим! – Надя кривляется, и Волкер хихикает.
– Ты права, – отвечаю я. – Когда я уеду, тебе придется заботиться о нем в два раза больше.
– Я и так это делаю, – говорит Надя и сует в рот еще один крекер.
Ужин длится целую вечность, все произносят тосты, наши папы хвастаются друг перед другом нашими успехами. Папа говорит, что у меня есть все шансы стать лучшей по результатам экзаменов и зовет семью брата на мой выпускной, где планируется, что я буду произносить речь. Я поправляю его, говоря, что не могу этого гарантировать. Дядя начинает расспрашивать меня, в какие колледжи я буду рассылать документы.
– В Бостонский, Уэлсли и, возможно, в Калифорнийский университет в Беркли.
Папа хмурит брови.
– Беркли? Мы никогда об этом не говорили. – Я кладу в рот кусок индейки, начинаю пережевывать, чтобы выиграть время, и потом говорю. – Во всяком случае, я об этом думаю.
К счастью, меня спасает тетя, она начинает взахлеб рассказывать об Этане, как он выиграл какой-то конкурс и, с большой вероятностью, будет выступать в Джуллиарде.
После обеда все уютно устроились в телевизионной и смотрят старое черно-белое кино. Я сижу на диване рядом с папой, он обнимает меня, моя голова у него на плече. Как хорошо, что он дома.
Телефон лежит у меня на коленях, и когда он начинает вибрировать, я чуть ли не подпрыгиваю. Это сообщение от Рива. Папа пытается прочесть его у меня из-за плеча, но я вскакиваю и бегу на кухню.
«Чем занимаешься?»
Я пишу в ответ: «Всей семьей смотрим телевизор».
Он отвечает: «Аналогично. Хочешь, приходи».
Я несколько раз перечитываю текст. Что он имеет в виду? Смотреть телевизор с нашими друзьями или только с ним, в его комнате.
Я пишу: «А кто еще будет?»
Он отвечает: «Только ты».
Ух-ты! Интересно, семья решит, что я его девушка. Когда на кухню заходит папа, я его спрашиваю.
– Можно мне сегодня вечером встретиться с друзьями? – О том, что я собралась в гости к мальчику, и мы будем там одни, я упоминать не стала.
Папа задумался.
– Ты возьмешь с собой Надю и Волкера?
– Наверное, нет.
– Тогда мой ответ – нет, – отвечает он.
– Папочка! – Я делаю возмущенное лицо. Мама наверняка бы разрешила. Мне не нужно было его спрашивать.
Он качает головой.
– Это мой окончательный ответ, Лили. Сегодня День Благодарения, и мы собрались вместе всего на пару дней. Сиди и смотри фильм вместе со всеми.
– Хорошо, через минуту я к вам присоединюсь, – обиженно ворчу я. – Только скажу друзьям, что не приду.
Я пишу еще одно сообщение, а потом болтаюсь на кухне в ожидании ответа от Рива. Но он так и не ответил.
Глава тридцать шестая. Мэри
Я не стала наряжаться к Дню Благодарения. Не спустилась вниз и не предложила тете Бэтт помощь на кухне.
Когда я, наконец, решилась, именно там ее и нашла. Она стоит у раковины и готовит праздничный обед. Вернее, не готовит.
Невозможно представить, что тетя Бэтт будет готовить индейку – она вегетарианка. День Благодарения в ее компании предполагает изобилие вегетарианской еды: сахарную тыкву, зеленую фасоль с миндалем, запеченные корнеплоды, грибной суп-пюре. Но сегодня она приготовила только салат. Для себя одной.
Весь день она провела в мансарде. Рисовала. Одна.
– По-моему, еды больше не осталось, – говорю я резко.
Тетя Бэтт замирает. Через мгновение она роняет тарелку в мыльную воду и оборачивается. Мне кажется, что она тоже разозлилась.
– Я решила не готовить много потому, что ты не ешь, Мэри!
Меня обидели ее слова. Сегодня день, когда люди благодарят друг друга и проводят его вместе с семьей. У нас все не так.
Я плюхаюсь на один из кухонных стульев.
– Должны были приехать мои родители. Я не знаю, за что они меня так наказывают. Они никогда мне не звонят. Никогда.
Тетя Бэтт кусает губы, будто хочет мне что-то ответить, но сдерживается.
– Что? Они о чем-то с тобой говорили? – Может, они звонили, но тетя Бэтт мне не передала?
Она вздыхает, и мне кажется, что она тщательно подбирает слова.
– Могу только предположить, что твоя мама до сих пор расстроена тем, что ты ее покинула.
– Я это сделала не для того, чтобы их ранить!
– Возможно, но что есть, то есть. Ты ее единственная дочь, Мэри. Она бы для тебя в лепешку разбилась! Я всегда говорила, что твои родители тебя слишком избаловали. Они давали тебе все, что ты ни просила. Я предупреждала, что это плохо, но они меня не слушали. Они лезли вон из кожи ради тебя. Разве можно винить маму, что она по тебе так скучает? Ты была ее миром! – Она отворачивается, не в силах больше меня видеть.
– Мне же стало лучше. После Хэллоуина. После того, как ты убрала те странные штуки и перестала произносить свои странные заклинания, – говорю я, хотя это не совсем правда. Я больше не впадаю в прострацию, но со мной случаются другие странные вещи.
Тетя Бэтт смотрит на меня с жалостью и шепчет.
– Ты ведь сама не знаешь, на что способна, да? Ты даже не знаешь, кто ты такая.
Холодок пробегает по моей спине.
– Тогда сама мне скажи! Скажи, кто я! Ты меня пугаешь!
Тетя Бэтт морщится.
– Тебе нужно успокоиться.
– Ты сама меня расстраиваешь!
Тетя Бэтт идет к себе в комнату. Я следую за ней, но она проворнее меня. Она входит и захлопывает за собой дверь.
– Иди к себе, Мэри! – кричит она. – Иди к себе и сиди там, пока не успокоишься!
Я поступаю ровно наоборот. Выхожу на улицу.
Главная улица пустынна. Кроме кинотеатра, закрыто все, некоторые магазины уже украшены к Рождеству. Из кинотеатра улицу вываливается целая толпа. Я стою у двойных дверей и смотрю. Неужели я не такая, как они? Я не нормальная?
Может, что-то со мной случилось, пока я столько времени лежала в больнице? Я пытаюсь вспомнить, но не могу. Они что-то со мной там сделали? Лечили меня электрошоком или даже чем-то похуже? Проводили экспериментальное лечение или поили таблетками, которые изменили мое сознание?
И тут я вижу, как из кинотеатра выходит Рив с Ренни. Он обнимает ее рукой за шею, и она смеется.
– Ривви, я же говорила тебе, что фильм паршивый! Ты мне должен еще один поход в кино.
Он машет перед ее носом пальцем.
– Нетушки! Ты мне должна за тот дурацкий фильм, который ты заставила меня посмотреть прошлым летом!
– Тогда мы квиты, – говорит она, поворачивает к нему лицом и целует в щеку.
Я стою столбом, пока они идут по улице к грузовику Рива. Он открывает сначала пассажирскую дверь, потом обходит машину, собираясь отпереть свою. Как джентльмен. Не могу поверить, что я это вижу. Неужели Рив обманывает Лилию точно так же, как когда-то меня?
Я чувствую, как во мне зарождается гнев и ревность. Это меня больше не пугает, и я пытаюсь сосредоточиться. Я так долго пыталась не обращать внимания на то, что во мне происходит. Отрицала это. Если со мной что-то не так, если тетя Бэтт говорила правду, то я должна знать.
Я смотрю на замок водительской двери. Пристально смотрю и представляю, что я давлю на него. Рив пытается открыть его ключом. Но дверь не открывается.
– Рен, – кричит он сквозь окно. – По-моему, замок замерз.
Ренни перелезает на водительское сидение и пытается открыть дверь изнутри.
– У меня не получается! – ноет она.
Рив снова пытается открыть ее ключом. Теперь я чувствую внутри себя сопротивление. Грудь горит. Это похоже на перетягивание каната. Я проигрываю. Чувствую, что становлюсь слабой. И вдруг кнопка замка щелкает. Я бессильно прислоняюсь к стене.
Тетя Бэтт права. Я сама не знаю, на что способна. Во всяком случае, пока.
Глава тридцать седьмая. Кэт
В понедельник с утра я первым делом иду в кабинет к миссис Чиразо. Вернее, после того, как выхожу из компьютерного класса. Я держу в руках стопку теплых белых листов.
– Здравствуйте, – говорю я, закрывая за собой дверь.
Она вздрагивает, держа в руках электрический чайник, который собиралась включить в розетку.
– Кэтрин? С тобой все в порядке? – Она делает знак, чтобы я села на свободный стул.
Я опускаюсь на сидение и выкладываю ей на стол стопку бумаги.
– Вот тут черновик моего нового эссе. Простите, у меня не было степлера. – Тут я замечаю его у нее среди бумаг и скрепляю листы.
Лицо миссис Чиразо просветляется.
– Это по поводу…
Я киваю.
– Просто мне не хотелось обсуждать это в группе.
Мне было очень трудно писать эссе в одиночестве в своей комнате. Я все время плакала, а от мысли о том, что его кто-то, особенно Алекс, прочтет, меня охватывала паника и начинало тошнить.
Дело в том, что моя мама поступила в Оберлин. Только не смогла там учиться, потому что не получила стипендию. Если я туда поступлю, то получится, как будто я исполню не только свою мечту, но и ее тоже. Это может показаться сентиментальным, но я написала правду. В конце концов, мне бы очень хотелось уехать с этого острова и поступить в Оберлин с хорошей стипендией, поэтому я с готовностью буду прыгать через все горящие обручи, которые мне подставляет миссис Чиразо. Мне удалось себя убедить, что я не пытаюсь разжалобить именем моей покойной мамы, чтобы добиться цели. Несмотря ни на что, она бы этого тоже очень хотела.