Так может утверждать лишь тот, кто им разу не проехал от Давида до Пуэрто-Армуэльеса. Из таких кольев тут построены все заборы вокруг жилищ рабочих плантаций. Но этим кольям надо только дать освоиться на новом месте. Кажущееся мертвым дерево напьется живительных соков из плодороднейшей земли, через месяц выпустит первый листок, через год на его разбитой верхушке уже сидит зеленая шапка, забавная, как пучок волос у наших бабушек, а спустя два года вместо кольев здесь стоят сочные аллеи, заросшие и переплетенные ветвями от крон до самой земли.
Пуэрто-Армуэльес, морской порт на Тихом океане.
Как пышно звучит это! И как многообещающе! Тут же представляешь себе шумные причалы, около них ряды стоящих на якоре пароходов, на берегу лабиринт складов и лес подъемных кранов, муравейник портовых рабочих, лязг цепей, гудки сирен, свистки паровозов и звон буферов на путях.
Пуэрто-Армуэльес, морской порт на Тихом океане.
Словарь — первый попиратель традиций. Он сообщает, что «армуэлье» — это лебеда, сорняк. Остальные розовые представления рассеиваются в тот момент, когда поезд выгружает нас возле домишки, сложенного в полкпрпича, — главного и единственного вокзала в сотне метров от берега. Кондуктор сам переводит стрелку, и поезд, грохоча, отправляется на север, в Давид. Волна суматохи спадает, пассажиры досказывают начатую историю и не спеша по одному, по двое уходят в селение. В тишине станции издалека слышатся надтреснутые звуки патефона, скрашенные шумом прибоя.
Перед нами сбившиеся в кучку одноэтажные деревянные дома, разделенные немощеными улицами без тротуаров. Одинокий ржавый рельс торчит над морем с развалившегося деревянного причала недалеко от станции. А в стороне прячутся за старой насыпью пять кабаков и публичных домов с размытыми дождем рекламами своего «товара» на дощатом фасаде.
Справа от селения тянутся свалки и заросшие сорняками поля — единственное место Пуэрто-Армуэльеса, уважающее свое роковое название. А где-то вдалеке, за участками с грудами отбросов, поднимаются стены железнодорожных мастерских и современных здании, приспособленных к тропическому климату и наполовину скрытых в зелени садов. Это вторая часть Пуэрто-Армуэльеса, выстроенная на территории «Юнайтед фрут компани» и строго отделенная от панамской деревни. В пространстве между обеими половинами этого населенного пункта нет ни души. Пуэрто-Армуэльес — это два мира, не признающих друг друга. Запыленная и пропотевшая деревня панамцев явно прозябает здесь, на окраине главного города панамской провинции в американском государстве «Юнайтед фрут».
Мы направились в беднейшую часть Пуэрто-Армуэльеса, туда, куда вели нас наши величайшие надежды. Это был небольшой запущенный парк прямо против современной бетонной дамбы, выбегающей в море. Другого пригодного к использованию мола в порту не было, но и здесь было пусто. Только старик сторож клевал носом под навесом вагонных весов.
В зелени парка мы, наконец, обнаружили большую деревянную постройку с надписью «Capitania del puerto». Управление порта. Если нам вообще кто-нибудь сможет сказать о пароходе, идущем в Коста-Рику, так это может быть только здесь.
Молодой чиновник в комбинезоне — воплощение дружеской любезности.
— Информацию? С превеликой радостью! Спрашивайте что угодно, я рад помочь вам. Но здесь, в Армуэльесе, интересного мало.
— Речь идет не об этом, дорогой. Нам нужно попасть в Коста-Рику. С легковой автомашиной.
Вероятно, этим заявлением мы произвели на него большее впечатление, чем оно того стоило.
— Рог Dios! — развел руками чиновник. — Что это вам взбрело в голову? Здесь, в Армуэльесе!
— Разве тут нет морского сообщения с портом Гольфито? Или с Пунтаренасом?
— Да, есть, раза три в год каботажными судами. Но вам пришлось бы ждать и ждать: следующее придет не раньше чем через два месяца, пока не достанет груза, понимаете?
— А как обстоит дело с банановыми пароходами? — цепляемся мы за соломинку надежды.
— Они приходят сюда чаще, правда. Но, погрузив бананы, отправляются прямо туда, откуда приехали вы, и через Панамский канал идут дальше, в Соединенные Штаты. И все они принадлежат компании, так что мне тут не о чем говорить. Очень сожалею, но но этому вопросу вам следует обратиться в «Юнайтед фрут», иначе вы отсюда не выберетесь. Разве что если вернуться в Панаму и сесть на какой-нибудь большой пароход, идущий прямо в Коста-Рику.
— А железная дорога? — робко спрашиваем напоследок. — Линия компании до Гольфито?
— Там со мной не считаются. Компания не возит ничего другого, кроме бананов, понятное дело! Конечно, раз вы пока проиграли, вам терять нечего. Попытайтесь у них, может, повезет.
Поистине оставался единственный выход из положения: войти в клетку со львамй. И хотя от границы Соединенных Штатов нас отделяла тысяча километров, дальнейшая судьба нашего путешествия зависела только от волн американцев.
Гладкая лента асфальта за воротами американского Пуэрто-Армуэльеса вьется среди опрятного английского газона, который даже сейчас, в самый засушливый период года, ежедневно поглощает тонны волы: из гидрантов. Вместо деревянных кот рок панамских соседей тут везде легкие здания из железобетона, вместо жалких лачуг — отлично оборудованные виллы в палитре цветущих садов.
После неизбежного ожидания, из чего нам следовало понять, что мы здесь не очень желанные гости, входим в кабинет директора компании. С первого же момента стало ясно, что этот сухощавый заносчивый господин в белом знал о нас гораздо больше, чем мог прочесть в фоторепортажах панамских газет. Разумеется, знал он также и о том, что наш приход касался дороги в Коста-Рику, этого ключа к дверям остальных банановых республик Центральной Америки. Мы были готовы к деловым переговорам и к простому, недвусмысленному отказу. Однако господин директор решил поступить иначе. Он долго оттачивал свое остроумие смесью колких вопросов, ядовитых замечаний и многозначительных пауз. Каждым своим словом, каждым жестом он давал нам понять, что сейчас решает он, поедем мы дальше или нет.
Но вскоре из его игры в котики-мышки улетучилось все остроумие, оставив лишь кисловатый привкус самоуверенной надменности. Настало время брать быка за рога.
— Мистер Холкомб, мы просим вас об одном — дать согласие на перевозку нашей машины по железной дороге компании до Гольфито за полное возмещение расходов.
— Насколько мне известно, у вас в Панаме были какие-то неприятности, — продолжает директор, как бы не расслышав. — Вероятно, при данных обстоятельствах вам не благоприятствует климат Центральной Америки. А каков же… гм… план вашего путешествия?
— Мы опубликовали его в панамской печати: проезд по Центральной Америке до Мексики и оттуда возвращение домой, в Чехословакию.
— Скажите пожалуйста, в Чехословакию! — господин
Холкомб делает вид, будто ничем иным мы его больше изумить не могли. И затем как бы надевает маску судебного следователя: — А каковы ваши политические убеждения?
— Они определенно будут расходиться с вашими. Но сейчас речь идет о вагоне до Гольфито. Костариканские власти весьма любезно разрешили нам проезд. У нас даже имеются визы во все центральноамериканские республики. Если вас это интересует, вот паспорта.
Он медленно перелистывает их, бросая на нас исподлобья мрачные взгляды.
— Так вы были еще и в Африке! Интересно. Очень интересно! Well,но вернемся к вашему делу, — он неожиданно выпрямился и нервно постучал корешком паспорта по столу. — Я должен еще переговорить об этом с костариканским коллегой. На границе Панамы мои полномочия кончаются. Я позвоню в Гольфито. Можете справиться завтра.
— Хорошо, мы позвоним из Давида. Благодарим за прием, — прощаемся мы в полном смятении. Первый раунд не принес нам победы. В тот же вечер мы вернулись в Давид.
А рано утром звоним директору «Юнайтед фрут» в Пуэр-то-Армуэльес.
— Директор Холкомб не отвечает. Позвоните попозже!
Звоним в десять. У директора еще нет для нас известий.
— Подождите до полудня.
Третий раз мы стоим в кабине переговорного пункта. Наконец в трубке раздается знакомый голос.
— Мистер Холкомб? Good afternoon. Вы можете дать нам обещанное известие о дороге до Коста-Рики?
— A-а, это опять вы? — не изменил он себе далее на расстоянии. — Позвоните к вечеру.
И в телефоне щелкнуло.
— Послушай, Юрко, так мы будем звонить по десять раз в день до скончания века. Едем либо в Панаму, либо в Пуэрто-Армуэльес, но с «татрой». Ждать здесь, в Давиде, не имеет смысла.
— Завтра утром отходит в порт товарным поезд. Вечером погрузим машину, покараулим по очереди, а утром поедем.
— Мирек, это же совсем не Пуэрто-Армуэльес! Какой-то сумасшедший дом!
— И у мола стоит пароход! Он должен был прийти сегодня ночью.
За эти два дня с портом произошли удивительные превращения. Улицы селения опустели, словно их вымели. Вся жизнь кипела возле единственного бетонного мола, у которого покачивался большой океанский пароход. Под крапами карманных транспортеров на молу стояли два состава специальных товарных вагонов, доверху заваленных зелеными гроздьями бананов. А на запасном пути, готовый сменить их, дожидался третий поезд с бананами. На первый взгляд казалось, что тут творится невообразимая суматоха, но немного погодя мы начинаем вникать в эту карусель людей, механизмов и бананов.
Двое рабочих из вагона накладывают огромные гроздья на плечи другим, которые цепочкой переносят их от путей к кранам. Вдоль бегущей рысцой очереди грузчиков тянется иная, покороче. В начале ее, прямо у вагона, стоит рабочий с мачете. Он отсекает засохший конец банановой грозди почти на лету, у самого носа товарища. Около него руководит всей работой начальник погрузки, за ним два приемщика определяют величину и качество гроздей и сортируют их на три категории. Следующие подсчитывают их показания ка счетах. В конце двое рабочих осторожно снимают гроздья с плеч грузчиков и вкладывают их в брезентовые карманы бананового транспортера, подвешенного на сложном кране. Собственно, это бесконечная лента глубоких карманов, сшитых по мерке