Либерийская тюрьма — это не только этап пути, не только ряд драматических переживаний. Это жизненный опыт, и его уже не искоренить из сознания.
— …я говорю, нужно ехать кружным путем!
Рука офицера как-то необычно, почти по-приятельски пожимает плечо Мирека.
— Да, кружным путем, — неизвестно в который раз повторяет капитан, но теперь уж с уверенностью, что мы слышим его. — Брод на главной дороге сейчас, после дождя, очень глубок, можно утопить машину. Немножко к востоку река разделяется на три рукава, там проедем.
Начинаем, наконец, осознавать, что с этими участкам-i леса что-то произошло. Исчезли утомляющие колючки, пыль и увядшая листва. Прошедшие два тропических ливня смыли все в реку. Вода склеила пыль на дороге, солнце, вероятно напоследок, прежде чем уйти на долгие месяцы, вернуло ей вязкую плотность. Еще не совсем поздно. За границей уж пусть льет с утра до утра: на гравийной дороге он не будет помехой. И, судя по карте, мосты над реками там есть.
За холмом показалось деревянное строение. Асьенда Санта-Роса. Уже издали видно, как «татра», будто приветствуя нас, сверкает своей серебристой краской. Ах, как сразу стало веселее на свете!
Часовой у машины, встав по стойке «смирно», докладывает. Все в порядке, только сын хозяйки добивался разрешения вымыть машину. И получил его.
Капитан с явной неохотой распоряжается провести последит»! осмотр багажа и через несколько минут заканчивает его.
— Yon know, gentlemen, — говорит он, смущенно ковыряясь в погасшей трубке, — я должен вам сказать кое-что. Это мое личное, совершенно личное дело.
С недоверием ожидаем, какой еще сюрприз будет преподнесен нам в ту минуту, когда по всем предположениям мы уже могли бы показать этим мундирам спину. Капитан призадумался и потом заговорил, как бы сам с собой:
— Вся эта история с вами прошла у меня на глазах. Я старый человек: повидал свет и немало людей на нем и… словом, не понравилось мне это. Я был вынужден действовать согласно приказаниям, вы сами понимаете. А те не имеют обыкновения извиняться. Поэтому… поэтому я бы хотел извиниться перед вами хоть за себя.
И капитан протянул руку.
— Желаю вам счастливого пути! Good luck!
Вслед за начальником один за другим подходят стражники. Такие же пожелания, такие же сердечные рукопожатия.
А вскоре красный «джип» скрылся за холмом.
На веранде старой асьенды нас встречает ее владелица и хозяйка. С сеньорой Мартой де Гальегос мы уже однажды познакомились, когда, смертельно усталые, ввалились сюда глубокой ночью. Но в тот раз майор не оставил нам ни минутки времени, чтобы поблагодарить ее.
Мы боялись этой встречи, но с первых же мгновений все наши страхи рассеялись. Поставив перед нами стаканы лимонада с кусочками льда, хозяйка разложила на столике целую кипу газет с аккуратно вырезанными заметками. Чего только не скопилось вокруг нас!
Первые сообщения об аресте, первые вымышленные подозрения в убийстве и ограблении храма в Картаго до глубины души возмутили нас еще там, в подземелье. Мы тогда и не предполагали, что уже следующий номер газеты опроверг все эти клеветнические измышления.
— Этого не удалось сохранить в тайне, — дополняет информацию сеньора Марта. — Слишком много влиятельных людей в Сан-Хосе знали вас так, что просто не допускали подобной нелепицы. Поднялось немалое возмущение. Мой парень в те дни целыми часами просиживал наверху — у него там, на чердаке, есть любительская рация, я вам даже не сказала об этом.
Странное чувство охватило нас, когда смысл этих девяти трудных дней стал вдруг выкристаллизовываться на наших глазах совершенно с другого конца. Какой-то редактор, любитель сенсаций, выболтал то, что должно было остаться скрытым не только от костариканской общественности, но и прежде всего от нас. Наивно мечтая о газетном буме, он откровенно написал, что обвинение против нас — это лишь дымовая завеса. И что мы были арестованы по прямому приказу из Вашингтона. Позже шеф-редактор сообразил, что этим доказывается унизительная послушность костариканских властей.
— Тот редактор, бедняга, моментально вылетел, — добавляет хозяйка то, чего в газетах уже нет. — Была уволена целая группа ведущих лиц тайной полиции, почти все, на кого пало подозрение, что не держали язык за зубами. Но оставим это, — заключает она, — выкиньте все из головы и лучше посмотрите на себя: тюрьма вас иссушила. В таком виде мы вас в Никарагуа не пустим. Приглашаю погостить у нас и от имени мужа — он вернется сегодня днем. Недель-ку-другую побудете тут с нами, а после дождей отправитесь дальше…
От Либерии до Сайта-Росы сорок километров. Но как же непреодолимо расстояние, отделяющее в Коста-Рике военные мундиры от простых людей!
Через сутки на столе лежала пачка запечатанных конвертов и текстов телеграмм. Домой, в Каракас, в Мексику.
А потом на старой веранде долго-долго виднелись издали две машущие руки. В одной из них развевался белый платок…
САМАЯ БОЛЬШАЯ ИЗ САМЫХ МАЛЫХ
Для этих пятидесяти километров от асьенды Санта-Роса до границы день был слишком короток. Быстро наступившие сумерки прервали его в каких-нибудь четырех километрах от цели. Туда можно было бы дойти пешком за часок. Но за сколько времени доберется туда наш перегруженный ветеран на четырех колесах?
Сейчас он отдыхает в сырой ложбине, отражая стеклами тысячи звезд. Светлячки водят нас от дерева к дереву — мы ищем «спальню» на сегодняшнюю ночь. С гамаками под мышками лезем по склону над дорогой; ноги у нас как из свинца, спины словно в смирительной рубашке из наболевших мышц. Да, это был денек! С рассвета — лихорадочная перестрелка пишущих машинок, потом целые часы под автомобилем, самый необходимый ремонт, после полудня — старт, открывший короткий и все же такой бесконечный этап пути. За исключением вездеходов, сюда автомобили не ездят. Реки и броды тут никому не угрожают, зато местность, бугристая, точно стиральная доска, и прорезанная дорогой, не безопасной даже для двуколок, изолирует границу лучше, чем полки солдат.
Под нами покачиваются гамаки, кроны деревьев ходят по небу туда-сюда, туда-сюда. Надо бы заснуть, прогнать усталость, набраться к утру сил. Глаза слипаются, и горят веки, и все же хочется смотреть, дышать и слушать с открытой душой. Как прекрасен мир, когда не слышно лязгающего метронома кованых сапог, когда удары по металлу не разрывают ночь шесть раз за час!
Подступающий сон гасит звезды и гладит нас по лицам легкими дуновениями ветерка. Вдруг сквозь дремоту до сознания доносятся мужские голоса. Тяжелые веки не желают подниматься, но глаза открыть надо, надо. Три ослепительно яркие точки движутся над дорогой, покачиваясь в такт шагам. Тишину прорезают три человеческих голоса. Надо вставать.
Это пеоны, поздно возвращающиеся с поля. Они разговорчивы и приветливы. Да, машина у нас здесь, так уж получилось.
— Пить вы, наверно, хотите, да? — спрашивает старик в шляпе без ленты. — Так пойдемте со мной!
Примерно в километре от дороги он открывает перед нами дверку своей убогой лачуги.
— Видите, это не дворец, но земляной пол здесь лучше, чем ковер. Ничего не стоит, да еще и прохладу дает. Вот вам, пейте на здоровье. Салют!
Из жестяной кастрюльки пахнет как-то очень знакомо, почти что огуречным рассолом.
— Пейте же, не бойтесь, это поднимет у вас настроение. Это наш койол, — настаивает старик.
С пустым желудком и пересохшим ртом мы скорее набросились бы на воду, но разве можно отказаться от столь искренне предложенного угощения? Хотя бы глоток на пробу.
— Скажите… только для удовлетворения любопытства, вы же знаете, журналисты народ любознательный. Из чего делается этот…
— …койол? Делается он страшно просто. Берется пальма, срезается довольно низко от земли и в середине поваленного ствола выдалбливается ямка этак литра на два сока. За день ока наполняется. Сок сливают, и не успеете вы выспаться, как ямка снова полна. Хороший ствол дает двадцать литров. Кое-что набирается и из пня. Сок оставляют бродить, и койол готов. А пальма дает еще иу хорошие плоды. Я бы предложил вам попробовать, но вы бы… вы не стали бы есть.
— Отчего же? Они плохие?
— Да нет, только… словом, сердцевина этих плодов в ужасно клейкой кожурке. Прежде чем вы доберетесь до нее, перемажетесь по уши и ничем не смоете. Поэтому мы сначала даем плоды коровам. А коровы, видите ли, переваривают только клейкую кожуру, и сердцевина остается гладенькая, точно отполированная. И становится еще слаще, это я вам точно говорю, — старик вкусно причмокнул. — А потом… как бы вам сказать… ну, потом мы просто ждем, когда это выйдет из коровы, с другого конца, понимаете? Затем ядро обмываем — и готово!
На последних четырех километрах дороги, собственно говоря, уже не было. Все труднее было отыскивать ее в низкой поросли и ложбинах, пока она совсем не исчезла в широком ручье. Далеко отсюда поднимаются по крутому берегу два следа от двуколки, которые кончаются у ворот в проволочной изгороди. Иной дороги нигде нет, и нам придется ехать через чье-то пастбище. На другой стороне мы аккуратно закрываем за собой ворота.
В сотне метров от них через конец шоссе, а вернее — через его начало протянут пограничный шлагбаум. И возле него столб с крупной надписью:
РЕСПУБЛИКА НИКАРАГУА
В перечне стран на нашем пути у нее круглый номер. Это сороковая страна.
Восемь часов утра, до обеда мы уже могли бы быть в столице — в Манагуа. Итак, за дело!
За шлагбаумом какая-то странная суета, нас мрачно встречают хмурые лица таможенников и часовых. Все это похоже на боевую готовность. Шлагбаум поднимается, и часовой медленно ведет нас вместе с «татрой» к зданию таможни.
— Выгрузить все из машины!
В который уж раз после недавнего отъезда из Панамы таскаем мы целые центнеры личного багажа, походной канцелярии, камер, фотоматериала, запасных частей, инструмента и продовольствия. Следует подробная опись, телефонные рапорта — с разрешения господ — за закрытыми дверьми. Оружие конфискуется без всяких разговоров. В десять часов дела закончены, начальник заставы с документами садится в «джип» и уезжает. В помещении остаются лишь таможенники.