Отзвучал похоронный марш, торговка мясом перекрестилась, захватила горсть из груды требухи и бросила ее на весы. «Папаши» отложили инструменты и принялись с аппетитом уплетать жирное угощение, которым их завалили набожные мясники.
— Ну, с упаковкой и погрузкой на этот раз мы управимся быстро.
— Если бы повсюду гостиницы были устроены так, как здесь, в Сальвадоре, то за три года мы наверняка смогли бы сберечь немало дней.
— И мускулы тоже!
И в самом деле такое встречается редко. Идея построить гостиницу таким образом могла возникнуть от страха перед частыми землетрясениями и от необходимости в любое время быстро выбраться на открытое место. А также ради собственного покоя владельца гостиницы, которому надоело вечно открывать главный вход загулявшимся до ночи постояльцам. Поэтому у каждой комнаты был свой собственный выход не только в общий внутренний коридор, а из него на просторный патио, но и на улицу. Сколько комнат, столь-хо выходов на улицу. Чтобы не обидеть никого из клиентов, владелец отказался от второго этажа и удовлетворился одноэтажной постройкой, преспокойно растянувшейся на углу одной из самых оживленных улиц Сан-Сальвадора.
Обмениваемся последними рукопожатиями с группой новых друзей, пришедших пожелать нам счастливого пути. Черноволосый Хосе Элисео Колорадо, который недавно сопровождал нас к бальзамовым акробатам в Сонсонате, вдруг резко вырвал из крепкого рукопожатия руку, вскочил в свой «шевроле» и крикнул из окошка:
— Я поеду вперед, хоть немножко попутешествую вместе с вами вокруг света…
Сальвадорская природа, как бы желая присоединиться к дружеской атмосфере прощания, за каждым поворотом подсовывает нам все новые и новые цветные открытки с видами живописной природы. Тропический лес играет палитрой всех оттенков зелени, дышит смесью одуряющих ароматов и сырой прохладой тенистых зарослей, почти несовместимой с нашим представлением о тропиках с их палящим солнцем. Ведь асфальтированное шоссе вынесло нас на высоту тысячи метров над уровнем моря, оно то вздымается, то опускается, то на минуту вырывается из тесных объятий леса и ныряет в банановую рощу. Из глубокого ущелья за краем шоссе послышался отчетливый шум падающей воды, и вслед за тем нам открылся вид на ущелье, словно бы созданное специально для производства романтически-живописного снимка самого волшебного тропического леса. Сигналим Хосе, чтобы он хотя бы на минуту остановился и не проносился мимо уголков, которые не могли даже присниться на высушенных и выжженных пустынях соседних Гондураса и Никарагуа. Тянет хоть немножко подышать свежим воздухом, полюбоваться капризной красотой буйного леса, насытиться ароматом гирлянд белых цветов, которые издали так напоминают нашу акацию.
— Не советую вам увлекаться их ароматом, — смеется Хосе, — а то может случиться, что уснете за рулем. Это флорифундия…[6]
— Флорифундия? Но…
— Какое уж тут «но»! О ней у нас мало кто знает. Разве что еще полиция.
— Цветы и полиция?
— Скорее флорифундия и воры. Высмотрят место, ночью подсунут через окно букет к постели, подождут минут десять, а потом уже действуют наверняка. Как правило, таксе наслаждение ароматом обходится дорого!
Как будто Хосе знал поговорку «хорошего понемножку». Он развернул свою машину среди этого райского лесного блаженства, вторично и в последний раз подал нам руку на про-шанье и бросил в тронувшуюся с места «татру» маленький сверток, сказав:
— Un pequeno recuerdo de mis chicos. Маленький подарок на память от моих детей…
Мы развязали сверток только вечером. В нем оказались две пары чудесных кукол в сальвадорских костюмах. Индеец с ношей на плечах, с малюсеньким сверкающим мачете за поясом и индианка в ярко расшитом платье с корзиной кукурузных початков на голове и с маленьким карапузом за спиной. Un pequeno recuerdo salvadoreno…
И снова ветерок разбрасывает вдоль шоссе открытку за открыткой. На каждую можно прилепить марку, а на обороте написать: «Привет из Центральной Америки». А для автомобилистов сделать приписку: «…с самыми великолепными дорогами».
Сальвадор, по сути дела, единственная из латиноамериканских стран, которая закончила строительство своего участка Панамериканы от одной границы к другой и которая не забыла залить его асфальтом.
Вероятно, превосходных степеней и приветливых улыбок сальвадорской природы было уже чересчур много, и поэтому на полпути к гватемальской границе слева на горизонте появился правильной формы конус горы. А для того чтобы не было ни малейшего сомнения в подобии, над вершиной вдруг поднялась зловещая завеса желто-коричневого дыма, прорезанного пурпурными вспышками пламени. Из них вырвались белые клубы пара, и спустя несколько секунд к нам донесся прерывистый рокот вулкана. «Volcan Jzaico», — сообщала карта. А жители ближайшей деревни, Коатепеке, добавили без большого энтузиазма, словно говоря о покойнике в доме:
— Моряки называют Исалько «Faro del Pacifico», тихоокеанский маяк. В безоблачные ночи он освещает путь кораблям, хотя до побережья от него по прямой более тридцати километров. По нему можете проверять часы. Посмотрите, что он выделывает каждые восемь минут.
И в ответ на эти слова, будто дошедшие по телеграфу, все повторилось снова: вулкан беззвучно пыхнул, красный клин пламени врезался в бледно-голубую лазурь неба, и вслед за тем появился белый как вата султан — последний элемент трехцветного флага, который каждые восемь минут взвивается над Исалько, сегодня и ежедневно с незапамятных времен.
— Дай бог, чтобы вулкан вел себя так каждый день, — вздохнула пожилая женщина. — Плохо, когда Исалько замолкает. Это он набирает силу, а потом обрушивает ее на нас, мерзавец. Видите, повсюду вокруг трещины на домах?
«Бррум, бррум, бррум», — загремел в ответ на эти слова Исалько и затем спокойно выпустил желтый дым, который постепенно растаял на востоке.
В банановых республиках между Карибским морем и Тихим океаном мы расстались с масштабами африканских и южноамериканских стран, где путешественник от границы к границе добирается целыми неделями и месяцами. В Сальвадоре разница между этими странами проявляется сильнее всего. Спустя часа два с момента, когда вы нажмете на акселератор в столице, вас встретят таможенники в Канделярии.
До их гватемальских коллег в Сан-Кристобаль-Фронтере, то есть через «ничью землю», ровно девять километров. Девять километров асфальта, девять минут. Этого времени вполне достаточно, чтобы в памяти промелькнул план сценария полной драматизма истории Гватемалы, с которой вы предварительно познакомились. Собственно, даже не сценарий. Сюжет, основа действия, сконцентрированная в одном вопросе: какой будет эта страна, отмеченная четырнадцатилетней диктатурой Хорхе Убико, генерала, который хвастался, что сумеет обуздать и держать в страхе не только своих министров, но и народ. Сумела ли пробудиться к жизни страна — наследница культуры майя, и веет ли в ней снова ветер свободы?
Здание таможни было построено весьма солидно и издали напоминало маленькую военную крепость. Только перед самым полосатым шлагбаумом выяснилось, что здесь подумали также и о тропических ливнях, которые во всех странах, чьи гербы были оттиснуты в наших паспортах, могут в два счета перечеркнуть служебные занятия: льет дождь — ладно, подождем, пока он не перестанет. Час, три, полдня. No imporla, senor! Надо все же произвести таможенный досмотр…
Для этого они накрыли крышей шоссе между таможней и иммиграционной канцелярией. Едва мы остановились в этом симпатичном тоннеле, как возле машины появилось несколько людей в униформах. Человек бывает существом недоверчивым, после целого ряда подобных встреч он старается разглядеть за улыбкой заученный обязательный официальный жест, проявление официальной доброжелательности, и ждет только момента, когда на самом деле приступят к выполнению формальностей. В Сан-Кристобаль-Фронтере этого не случилось. Спустя пять минут, при обоюдных улыбках, уже неофициальных, в паспортах и в карнете стояли все печати.
— А теперь загляните, пожалуйста, к коллегам напротив, в таможню.
В памяти молниеносно проносится одиссея в таможенном складе другого Кристобаля, панамского; бешеная, почти истерическая облава в костариканской Либерии и вслед за тем зря потерянный день в Пенья-Бланка, сразу при вступлении в Никарагуа Сомосы.
Гватемальский таможенник с одобрением оглядел «татру» и пригласил нас — тоже с улыбкой — в кабинет.
— А какие у вас имеются с собой деньги? — растерянно спрашивает он, стоя за своим столом.
Предполагая, что речь идет о регистрации валюты, мы начинаем старательно пересчитывать наш изрядно истощенный запас платежных средств, но человек в мундире качает головой.
— Я совсем не то имел в виду. Я всего-навсего хотел помочь вам в том случае, если бы вам потребовались гватемальские деньги. Обменного пункта здесь нет, и поэтому мы могли бы обменять вам оставшиеся у вас сальвадорские колоны, разумеется, по официальному курсу. Мы с таким же удовольствием оказываем услугу едущим в обратную сторону. Но об этом потом, сперва закончим с вещами!
— Вы осмотрите их в машине или нам принести их сюда?
— Ну, что вы! Вы только скажите мне, сколько их у вас!
— Это будет довольно сложно. Один большой морской чемодан, в нем белье, одежда, наш передвижной кабинет, запас пленки…
— Хватит, хватит! Меня это вовсе не интересует. Вы ведь совершаете дальнее путешествие, лишнего ничего с собой не везете. Мы напишем двенадцать мест, предметы личной необходимости и предметы, необходимые по профессии. Ну вот и делу конец! Разве у нас здесь чехословаки проезжают каждый день? Лучше расскажите мне о вашей удивительной машине или о том, какие у вас на родине новости…
Через десять минут поднялся второй шлагбаум, и «татра» начала свой бег на первых километрах Гватемалы.