До Польши оставалось два дня плавания.
Ночь опустилась на море и «Торкильдсен». Где-то южнее, справа по борту судна, скользит голландский берег, впрочем, вполне возможно, что это уже Германия. Ведь завтра на рассвете нам предстоит войти в устье Эльбы. Словно песчинки кремния, по небу рассыпались миллиарды звезд. Мачты слегка покачиваются на фоне звездной парчи, еще два дня… и дома! Да как же это возможно, что тебе до сих пор не пришло в голову побывать дома хотя бы на волнах эфира! Ты все еще живешь представлением о том, что в южном полушарии на средних волнах для приемника, установленного у нас в машине, Прага была несбыточной мечтой. Ну, а здесь?
— Ну конечно же, присаживайтесь, здесь вам никто мешать не будет. Хотя этот аппарат и не самой новой конструкции, но европейские станции берет все.
Слабое потрескивание приемника, оперная ария из Милана, последние известия на французском языке, передаваемые парижской радиостанцией, под мачтами которой ты шел три дня назад, и… ну конечно, что же иное еще это может быть, кроме Праги!
«Музыка, музыка, как хорошо ты играешь…»
От радости сердце готово выпрыгнуть. Чешская речь и чешская музыка по радио спустя почти три года! В последний раз мы поймали Прагу на озере Киву. А потом от самой Родезии и по сей день ничего не было слышно.
«…В Чехии температура около тринадцати градусов, ночью от четырех до двух градусов. Через минуту, ровно в девятнадцать часов, сигнал проверки времени».
Вечерний выпуск последних известий. Слушаешь их с жадностью голодного, стараясь не пропустить ни одного словечка. После известий концерт по заявкам радиослушателей, затем передача «Народный университет» — положение в Чехии во времена Карла IV, программа «Воскрешенные картины хроники збраславской». Как великолепно звучит древняя чешская речь для путника, который спустя долгие годы на плавучей скорлупке возвращается домой!
Он даже и не замечает, что вот уже шестой час сидит у приемника, для него это время показалось секундой, грезами. Ужина на камбузе уже не получишь, но это неважно, ведь такой случай бывает всего раз в жизни.
— Ну вот мы и в устье Эльбы. Пойдемте, я покажу вам морскую карту, чтобы вы себе лучше представили, — улыбаясь, сказал капитан «Торкильдсека» и первым быстро взбежал по крутым ступенькам на верхнюю палубу.
— Вот здесь слева за нами остался Гельголанд. А вот тут, справа, где находится этот зеленый газон, начинается порт Куксхафен. Вероятно, англичане его щадили, старались не очень разрушать. За всю войну на него упало едва ли два десятка бомб. А ведь это был ключ к важнейшим военным портам.
Так вот оно какое, устье Эльбы! Темная вода, которая смешивается здесь с соленым Северным морем, это та же самая вода, в которой мальчишки купались где-то в Ним-бурке или в Лысе; это та же вода, которая у Мельника слилась с Витавой, чтобы донести пароходы до Грженска и дальше, к морю. Здесь на севере она несет на своей спине посудины побольше, такие, что плывут во все концы света.
С девяти на капитанском мостике стоит немецкий лоцман. Теперь он передаст управление судном капитану только на другом конце Североморско-Балтийского канала. Немногословный, с резким профилем, он старается ни с кем не встречаться взглядом.
— Мы не любим здешних лоцманов. В большинстве своем это нацисты, бывшие капитаны торговых и военных судов.
Возможно, что именно этот несколько лет назад командовал артиллерийским обстрелом по нашему Бергену. Сегодня, однако, никто из них этим не хвастается!
Вскоре после полудня мы входим в канал, который был наиболее чувствительным нервом воюющей Германии. Самые крупные военные корабли и подводные лодки, которые не имели возможности плыть мимо Дании и подвергать себя риску плаванием по заминированному морю вдоль шведских берегов до Кенигсберга в Восточной Пруссии, были обречены на эту водную дорогу, канал Вильгельма. Гитлер собирался его расширить и углубить, но не успел.
— Хуже всего чувствовали себя нацисты в конце войны, когда им пришлось спешно перебрасывать флот с Балтики. С очень большим трудом им удалось вывести по каналу линкоры «Тирпиц» и «Гнейзенау». А поскольку мосты нависали над каналом низко, пришлось обрезать мачты…
Плоская местность скользит мимо судна, которое со скоростью двадцати километров в час плетется по водному шоссе. Поля давно вспаханы. Местами рядом с каналом поблескивает прямоугольник жирной земли, плодородная грязь, которую с землечерпалок по трубопроводам направляют вдоль канала, возвращая полям смытый плодородный слой почвы. Ветер уже продувает жнивье, но мальчишки все еще бегают с голыми коленками, посиневшими от холода.
— Griiss Gott! — кричат они лоцману и становятся по команде «смирно».
Стая диких уток пролетела высоко над «Торкильдсеном» и скрылась в камышах.
Гдыня. Белые линии польского океанского великана «Ба-тория» смотрятся в голубое зеркало. Порт сверкает новизной и порядком. Совсем не то, что в разбитом Гавре. Здесь видно упорное стремление быстро создать жизненно необходимый нерв, от которого зависит связь Польши с внешним миром. А таможенники! Вместо «зеленого антона» — дружеские рукопожатия, улыбки, готовность помочь.
— Таможенный досмотр? Ну что вы! Да ведь вы уже дома, через Польшу только проедете, какой же тут досмотр! Давайте сюда ваш ручной багаж!
Через минуту на всех шести ручных вещах, неделю назад обвешанных французскими пломбами, появились наклейки: «Odprawa celna dokonana» — таможенный досмотр произведен. Затем печать в паспорт, и… на палубе стоит чехословацкий генеральный консул, приехавший из Щецина, чтобы подать руку и сказать: «Приветствую вас с возвращением домой!»
— А вот почта, пришедшая на ваше имя в консульство. Вас просили вечером позвонить в Прагу по номеру 3-21-51, товарищ Гумловой. Жилье вам обеспечено в Сопоте, это всего несколько километров за Гдыней. После полудня мы зайдем в «Спедрапид», местный филиал нашего «Метранса».
У стойки портье в сопотской гостинице стоит небольшая группа людей. Один из них вдруг оборачивается и подбегает к генеральному консулу, который перед этим читал газету в соседнем коридоре.
— Послушай, там какой-то трепач приехал, не то из Щецина, не то из Копенгагена, и чего-то там болтает о Мексике. Последнее место жительства, говорит, Мехико!
Все весело смеются.
— Инженер, подите-ка сюда на минутку. Знакомьтесь: это товарищ Новы, директор «Спедрапида» Так что нам даже не нужно к нему заходить. Он не хочет верить, что вы приехали из Мехико.
— Это смотря с какого конца начать. Из Мехико, а также из Буэнос-Айреса, Кейптауна, Касабланки, Праги. Чтобы завершить круг, мне нужно, чтобы «татра» оказалась как можно быстрей в Богумине. Пока что она еще на палубе.
— Боже, так это вы? В таком случае не сердитесь на меня. Мне и в голову бы не пришло, что вы будете возвращаться через Гдыню. После обеда мы сразу же примемся за дело, и все пойдет как по маслу!
На варшавской переговорной не проходит минуты, и… вот она, Прага! Мгновенья напряженного ожидания, пока соединяют с пражским радио. Вероятно, оттуда захотят взять интервью, но это преждевременно. Пока мы все трое не соберемся вместе, мы должны сохранить перед общественностью еще нераскрытое инкогнито Иржи.
— Здравствуй, Мирек, приветствуем тебя в Европе, погоди минутку, я позову Иржи, он вместе с Карелом Пехом и Яромиром Спалом записывает передачу. Как ты доехал? Когда? Ладно, об этом расскажешь нам потом, минутку… Приветствую тебя, Мирек, спасибо за письмо из Гавра, вчера пришло, главное, что ты уже в Польше. Когда, самое раннее, ты сможешь быть на границе?
— «Татру» выгрузят с судна только сегодня ночью, завтра я отправляю ее по железной дороге, но сперва мы должны закрыть доской правое окно, здесь льет дождь и начинается снег. Я приеду послезавтра в Богумин. Будь добр, договорись с Копрживницами, чтобы нам сменили летнее масло и застеклили окно, ехать с доской по Праге не очень красиво!
— Хорошо, до свидания, послезавтра утром дома!
Осенний пейзаж, местами припорошенный первым снегом, проносится вдоль полотна. Березовые рощицы, пастушок со стаей гусей, пахарь, поднимающий темную пашню… и тут же снова густой хвойный лес, так пахнущий приближающимися родными местами. И железнодорожные вагоны с надписью 4СД, стоящие чуть ли не на каждой станции между Бытдгощем и Катовицами, верный признак того, что до дома и в самом деле рукой подать.
8.21. Петровиче. Комок вдруг подкатывает к горлу, глаза становятся влажными, губы не в состоянии произнести ни слова. Легкий утренний ветерок чуть шевелит трехцветный флаг, несколько таких же флажков украшают окна маленькой пограничной станции, на которой только что остановился международный скорый.
— Добрый день, проверка паспортов, будьте любезны…
Проходит некоторое время, прежде чем приходишь в себя
и на том же языке отвечаешь человеку в военной форме, который не понимает, как прекрасно прозвучало его обычное приветствие.
— Можно мне сделать хотя бы несколько шагов по перрону? Или мне лучше подождать, пока вы проверите весь поезд?
Пограничник быстро взглянул в паспорт, на лицо, снова на Фотографию.
— Вы ли это? А как же вы здесь? Один? Без «татры»? Бегите, пожалуйста, попробуйте ногами чехословацкую землю. я должен об этом сообщить товарищам на станции…
Через десять минут поезд трогается, весь персонал станции стоит на перроне и салютует. Слезы скрывают от тебя, что Петровиче уже исчезли из виду, а мимо проносится Чехословакия.
Часом позже последовал Богумин. Встреча еще более сердечная, тихая, такая, какая бывает только с родителями и близкими друзьями. У мамы в волосах появилась седина, годы добавили морщин отцу.
— Ну как твоя рука. Юрко, ты уже без повязки? Теперь нам еще остается подождать третьего из нашей компании, «татру». Четыре года назад ты небось и не думал о том, что возвращаться будем каждый отдельно…